Шум Магнитолы

Шум Магнитолы

-Чтоб хер стоял и деньги были! — именно таким напутствием от Ефремыча Олимпич встретил новый, две тысячи двадцать третий, год.

Их одинокий красный Вольво летел по трассе, поднимая клубы снега, пробивая бледным светом фар метель, стремясь куда-то в ночной горизонт, и ни единой машины не было вокруг. Мимо них плыли могучие и укрытые сугробами хвойные леса, заледеневшие топи и реки, погребëнные под настом поля, где весной обязательно начнëтся посев. И оно бы убаюкивало — точно убаюкивало, погружало в царство Морфея, да только не до того было.

Работать дальнобойщиком и так тяжко, а совершать рейс в новогоднюю ночь ещë и обидно. Там в Звенигороде Олимпича ждала Валька, дочка со зятьком пришли, Тимошку с собой взяли, а там и второй внук на подходе был! А он тут, понимаешь, тараканит веники вонючие из Голландии. Куча коробок, вëдра какие-то на телегах, ромашки всякие, ещë какая-то лабуда. Это ж, как получается? Там их задержали, здесь на границе с таможней встрянут, фито, не дай Бог, коробки повскрывают, бумажки всякие, ой Матерь Божья! Это ж они к числу третьему только до склада доедут! Одно хоть радовало — «Голубой Огонëк» по радио передавать начали. Песни молодости закрутят, хоть.
-Слышь, Олимпич, — Ефремыч вытер крошки с усов рукавом рубашки и вытащил из кармана свëрток. — Я ж те, этсама… Презент вручить хочу, во! Заценишь, етить его в сраку!

Не спуская глаз с дороги, Олимпич кивнул напарнику. Тот мигом раскрыл свëрток, и в переливах света от дешëвых китайских гирлянд засверкала монета.
-Чë, нравится? — Ефремыч улыбнулся во все свои тридцать два — десять из которых, наверное, золотом сверкали. — Эт мне ихний, как его, эм… Короче, начальник подогнал. Покумекал, думаю, ты ж всякие монеты любишь там, вот эт всë. Такой те подгон, так сказать. С Новым Годом, ëпт! Глянь, как блестит! Как лысина твоя, поди!

Олимпич улыбнулся и почесал свою огромную плешь. Посмотрел так, мельком, в зеркало заднего вида, да вздохнул с тоской. Годы-то прошли! Лысина как у Ильича, лицо румяное, морщинистое, нос крючком, мамон отъел, в майке всë сидит в своей да баранку крутит. Сколько лет так уже? Ну, вот, с Ефремычем лет пятнадцать точно. Но ведь до него ещë с парой мужиков колесил так. А до дальнобоя? Так, продукты на рынок возил, на ласточке своей, газельке родненькой, потом месяца три на маршрутке. Так, по мелочи.

А сейчас время другое уже. Вон, и усы Ефремыча поседели, золотых зубов стало больше, а волосы, зараза, так и не выпали! Вот мудень старый! Этот звонит уже своим — брату, матушке старой, детям, внукам. У всех телефоны теперь, да какие! Раньше, хоть, кнопки были — всë понятно, а теперь ж нихуяшеньки! Пальцем по экрану тык-тык, и вся тебе наука! Бегут годы, конечно, бегут.
-Ээ, — с досады махнул рукой Ефремыч и набрал ещë салата с лотка. — Прикинь, чë Стëпка-то мой про внучку рассказывает? Совсем от рук отбилась! Узбеков каких-то слушать стала. Что поют — тарабарщина, ëпт твою мать! Плакатов по всей комнате понавесила. А я, блять, давно говорил! Давно говорил, Олимпич! Это всë их китайские мультики! Пендосы деньгу им платят, те свои высеры делают, чтоб наших детей зомбировать! О как! Это ж это, этсама… Чипирование, во! Билл Гейтс, ëпт твою мать! И Ротшильды с Роттенбергами все эти! Эх, ëб!

И как он жестикулировал, какая экспрессия! Как он взмахивал руками, как бил пальцем по подлокотнику. Артист! Погорелого театра, конечно, но всë равно! Эх, какой талант пропадал!
-А я, знаешь, давно тревогу бил! — продолжал ворчать Ефремыч. — Все эти, как их, этсама, Челы-пуки, Бетмены, Супермены до добра не доведут! Чем наши фильмы плохи? А песни-то, песни! Вон, этот, Миша Круг, Царствие ему Небесное! Про уголовников пел? Да, не спорю! Но с душой! С душой, Олимпич!
-Да, — протянул тот. — Правду матку рубишь, Ефремыч. — Щас наснимали говна, детям пихают, а они и рады. Всë извратили, гомосеки эти! Вон, мужики с мужиками, фу! Да при Сталине…
-Да, всех он их держал вот так! — Ефоемыч потряс кулаком. — Ух! А Ленка смотрит их, вон, рассказывала! Стëпка, помню, нашëл как-то в сети страничку еë, а там, этсама, где… Ну… Короче, писаки эти все пишут дрисню свою. И, старухин пах пахнет! Прикинь! Она там такого напридумывала! Хоть стой, хоть падай!
-А чë там? — удивился Олимпич. — Чë, про узбеков своих?
-Да хуже! — воскликнул Ефремыч. — Узбеки-гомосеки! Матерь Божья, он аж поседел там, небось! Ну, Ленке сразу — кампудастэр под запрет, одни уроки, теперь! Совсем от рук отбилась.
-Хм… — промычал Олимпич. И лишь проехав заправку — первую за столь долгое время, выдал мысль.
-Это… Ну… Хм… Да, короче. Девки испортились совсем. А хуль ты хотел? Времена такие. Сплошное блядство, кругом разврат! Что эстрада наша…
-Да-да, гомики все! — поддержал Ефремыч.
-Петухи ряженные, — продолжил Олимпич. — все эти Киркоровы, Басковы, Стасы Михайловы, тьфу! Согласен с тобой. Что ни лицо, то задница! Девки-то тоже неглупые, да, короче? Таких увидишь в подворотне, перекреститься захочется! Вот, и выбрали других гомиков — молодых. Вон, узбеки эти твои, пауки там, тони сраки все, да… А потом ребята удивляются, что на них девочки-то не смотрят совсем! А некрасивые они теперь! Им, видишь ли, подавай узбеков таких. Вот, и Ленка твоя про них понаписывала там, Львица Толстая.

Ефремыч призадумался. Потеребил усы в пальцах, репу почесал в думе тяжкой, высморкался так деловито. И кивнул. А потом вдохнул с таким вселенским горем, будто бумага в туалете закончилась.
-Мда… — покачал головой он. — Клиника. Аллес Капут. Всем им идеальных подавай. Вот, я те не это, этсама… Не литератор, ясен хер, ëпт твою мать, но это, этсама… О, абажжи, слушай.
Он достал свой «Сяоми» и, быстро пощëлкав по экрану, приложил телефон к уху. После недолгих гудков раздался голос сына.
-Сына, это… Да, ещë раз с Новым Годом… Слушай, тут, этсама… С Олимпичем едем, да… Не, ты что?! За баранкой?! Ни капли в рот, не, сына, не! Пришли мне по Ватсаппу это, этсама… Ну, где Ленка свои эти… Да, да, гомиков своих! Я Олимпичу хочу показать… У него ж, да-да… Олежка, зять его, да… Всë, это… Ага, спасибо большое тебе. С Новым Годом, сынок!
Проехав заправку, Ефремыч закивал. Телефон пискнул — вот и долгожданная ссылка.
-Технологии, этсама! — улыбнулся он. — Ща, давай посмотрим, этсама… Стихи вон тут какие-то, истории нерасказанные… Ух, старухин пах пахнет! Кошмар какой! Чë там ещë, ëпт… О, гляди! Ща зачитаю!
Под тихий шум магнитолы, под мигание гирлянд, под задорные кривляния Ефремыча — ну точно артист! — Олимпич так и гнал Вольво вдоль бесконечной дороге. На секунду ему даже показалось это странным — ни машины впереди, ни огонька. Только так, мелькает справа, бывает, свет, да и всë. Впереди метель, позади тоже.