Шуша

В стене спальни живет Шуша. Иногда кажется, что это девочка – маленькая, пушистая и с длинным носом. Этакая милая крыса из детских мультиков. Когда грустно и одиноко, можно рассказать ей о проблемах и услышать сочувственное «шуш-шуш» - хоть и не люблю крыс, а успокаивает. Наверное, потому что я ее не вижу: ни грязной сухой шерсти, ни облезлого хвоста, а воображение дорисовывает лишь умилительные глазки-бусинки.
Другое дело, когда я злюсь: уже не сочувственное «шуш-шуш» доносится из-за стены, а грозное, глухое рычание – это Шуш. Уж как он выглядит я знаю – не видела, но знаю – в детстве, когда жили с мамой в комуналке, по коридору часто шастали крысы. Черные, зубастые, мне по колено – такие и загрызть могут. До сих пор помню, как мама дала мне топор и выставила за дверь, прямо к такому Шушу. И тут все просто: или он, или я. Тогда победила ревущая девчонка с топором, но кто знает, что это за Шуш...
Вчера столкнулась с соседями. Это не те тихие соседи, о существовании которых не догадываешься, а те, что ремонт начинают делать в первый день заселения, а заканчивают, когда ты съезжаешь. Съезжаешь потому, что уши от шума перфоратора в трубочки сворачиваться начинают, а от строительной пыли вся серой становишься. И лицо, и одежда, и сама жизнь серой-серой внезапно оказывается. Я посерела процентов на семьдесят шесть.
Стены соседи стали рушить – дай Бог, чтобы не несущие. Ругались, что прогнило все, хоть дом сноси и заново строй. А крысы? Нет, крыс нет...
Вечером хотела рассказать Шуше о бывшем – в магазине встретила – и хоть бы плохо тот выглядел, страдал, но нет. Красивый, счастливый, конфеты покупал. Уж я-то знаю, что не для себя, он сладкое не любит. А я, говорю же, вся в пыли. Серая. Уже на восемьдесят шесть процентов.
Но не рассказала – Шуш пришел, как всегда злой, пыхтящий. Пришлось сопение выслушивать.
В подъезде траур случился. Соседка бабка Аня умерла. Типичная такая соседка-старушка была, любопытная, бурчащая, с носом длинным и в прямом, и переносном смысле. Не такой уж и траур, конечно, но она против ремонта протестовала – и то польза. По иронии нашли ее рядом со стеной, что разбили ремонтники. Инфаркт.
Пожалуй, пару процентов серости в жизни добавилось. Жаль старушку.
На работе с повышением обошли. Вроде и не в первой, и не новость, а захотелось поплакаться. Печально осознавать, что не жизнь у тебя в двадцать шесть, а болото, и ряска уже все горло забила – не вдохнуть полной грудью. Но Шуша не пришла, только Шуш. Но хоть ему сказала, что посерела жизнь на девяносто пять процентов. А он что? Только фыркнул грозно...
В подъезде снова траур. Сосед, что ремонтом занимался, скончался. Говорят, что инфаркт, но Ленка, на скорой работающая, рассказала шепотом – взорвалось сердце, как мыльный пузырь. Врёт, наверное. Но пару процентов добавим – сотня близится.
Вечером снова Шуш пришел. Буянил пуще прежнего, даже стены подрагивали, мне и жаловаться расхотелось. У него проблем, похоже, больше. Больнее ему. Я злиться уже разучилась, а он еще живой, эмоциональный – завидую...
Жену погибшего соседа в дурку забрали. То ли принудительно, то ли добровольно. Всей предыстории не знаю, но пошла та ночью к разбитой стене и увидела... Черт знает, что увидела, но орала пока санитары не увезли.
Плохо так говорить, но ремонт хоть закончили. Только жизнь менее серой не стала – въелась пыль в душу слишком сильно, мочалка не поможет.
Вечером пришла Шуша. У нее не страшно спрашивать было, потому и решилась. Тихо, едва шевеля губами задала вопрос, который все последние дни мучил: «Ты их всех?... Из-за ремонта, да, Шуша?».
- Шуш-шуш.

И застучала лапами. Ушла.
Серость достигла отметки сто, но рассказать некому оказалось. Ни Шуша, ни Шуш больше не приходили – ни пыхтели, ни скреблись, ни шуршали. Обиделись. Или наскучило о жизни моей бессмысленной слушать, да и самой уже наскучило.
Через четыре дня, ночью, я подошла к разбитой стене.
- Шуша?..
- Шуш-шуш.
Из темноты показалась...