Шутовская маска

Шутовская маска

— Это ж надо таким уродиться? — Никита, ковыляя, отошел от зеркала и начал натягивать на худые, скрюченные плечики рубашку.
Затем последовали брюки, ремень. Все вещи были маленькие, детские, нелепые. Да и сам их хозяин был маленький, такой же нелепый и кривобокий. Крошечное непропорциональное тело девятилетнего ребенка, кукольные ручки-ножки и большущая, прямо- таки огромная голова с продавленной переносицей. (Именно голова вызвала у Никиты этот невольный возглас вслух).
Странной формы с раздутой макушкой и почти полным отсутствием подбородка она походила на грушу, поставленную на попа. Крошечные свиные глазки, толстый задранный нос, безгубый рот... Обычно людей с такой внешностью встречают с любопытством, жалостью, сочувствием, Никита же вызывал отвращение. Причем, не столько уродливым лицом, сколько нехорошим тяжелым взглядом тех самых крошечных свиных глазок. Он отлично осознавал это, и кипящая внутри ненависть искажала и без того, отталкивающие черты до неузнаваемости.
А вот заболевание его называлось красиво, длинным латинским словом ахондроплазия, то есть врожденное недоразвитие хрящевой ткани от чего он родился уродливым карликом. Свой туалет юноша закончил саркастическим замечанием:
— Ну, что ж теперь можно и щегольнуть, — он оглядел себя в зеркало,— плащик, сумочку и на тусовку.

В транспорте: метро ли, трамвае ему безоговорочно уступали место, пропускали вперед и до места тусовки Никита добрался, совсем не утомившись, хотя ехать было прилично. Впрочем, все эти псевдо-вежливые ухищрения разжигали его ненависть еще сильнее. Он был готов терпеть боль в ногах, неловко подпрыгивать у поручня, давиться и толкаться, но лишь бы не привлекать к себе внимания. А сейчас сидя на сидении, и болтая ногами словно мальчишка школьник (а ноги предательски не доставали до пола) он чувствовал себя голым и особенно несчастным. Впрочем, свою несчастность, Никита трансформировал не в саможаление, а в ядовитую, испепеляющую ,ненависть против всего света. Все здоровое, крепкое, нормального роста и веса было для него врагом номер один. Более-менее сносно он относился ко всякого рода инвалидам, зато привлекательные, симпатичные молодые люди и девушки вызывали у него яростное желание взять автомат и, не целясь разрядить всю обойму в эту потную, жаркую толпу, лиц, которых он славу богу не видит в силу своего роста. Желание было столь навязчивым, что временами Никита сдерживал его с большим трудом(А все догмы воспитания — накрепко вбитые мамашей — будь она проклята, за то что родила его в сорок четыре года...)
Но автомата не было, и стрелять Никита умел, только в компьютерных играх... И тогда он вытирал свои вечно потные ладошки о платья женщин, расковыривал ногтями пакеты пассажиров и вроде бы нечаянно наступал людям на ноги. И получалось так, что в эти моменты его пропускали вперед, жалостливо вздыхая, отводили глаза, да еще и извинялись! В такие минуты Никита чувствовал себя королем и эти крошечные, молниеносные эпизоды на секунды позволяли чувствовать себя неуязвимым и всемогущим.

Никита тусовался в небольшом, тенистом скверике в центре города в компании готов. Сомнительно, что здесь принимали близко к сердцу его страдания и пороки, скорее всего он был яркой атрибутикой, удачным приложением к этой сомнительной, странной субкультуре. Весь его внешний вид, поведение и манеры шли в унисон с темной эстетикой декаданса. Проще говоря, его злобное поведение было возведено в ранг добродетели, а страшное лицо в степень наивысшей, божественной красоты.
Не здороваясь, Никита прошел мимо знакомых и в одиночестве уселся на лавочке — кому надо сами подойдут! Так и получилось — минут через пять к нему начачи подходить, здоровались, задавали вопросы.
Всех приходящих — уходящих Никита осматривал с недобрым, брезгливыми мыслями. Все его сознание так и источало ядовитую, злобную желчь.
Тоненький, хрупкий Кодор — дурак и наркоман. Смуглый, высокий Мортон — заносчивый и спесивый выскочка. Тальвис — идиот, выпущенный, из дурдома. Матира — шлюха. Урсула — стерва и дрянь. За раздумьями Никита и не заметил, что его дергает за рукав Кельвин (Кстати тоже великовозрастный болван и бабник).
— Эй, Ники, да ты спишь, что ли? Вот гитара, Сыграй нам, что-нибудь!
Тоже мне шута нашли: "Нам! Сыграй?"- мысленно передразнил Никита, однако гитару взял. Но,правда не сразу — минут десять дал себя поуламывать и поуговаривать. В такие моменты Никита тоже чувствовал себя королем. Непревзойденным и неотразимым. Тут-то он был прав! Вот уж чем природа наградила его сполна, так это слухом и голосом. Слухом абсолютным, тонким, изысканным, а голосом так и просто волшебным. Очень высоким, звонким, серебряным как колокольчик и певучим, как журчание ручейка. Его нарасхват звали в разные группы, но Никита остерегался подобных приглашений. В его мечущейся душе очень тесно переплетались злоба против всего света с мучительно-острой потребностью в ласке. А желчь и агрессия с недоумением обиженного ребенка. В любой момент он мог не совладать с эмоциями и выплеснуть всю эту душевную дрянь на публику...
Никита исполнил несколько песен по просьбе, потом кое-что по-своему усмотрению. Пока он пел, к ним подошло еще несколько готов. Среди них была Корнелия... Вообщем, наверное, ничего особенного, девушка, как девушка. Тонкая, хрупкая ,с прозрачным личиком и совершенно воздушными, черными волосами. Наверное в целом сонме готесс, ярких и вызывающих, она одна могла претендовать на звание - true. Очень сдержанная, молчаливая, порой даже скучная, девушка была нежной и впечатлительной, причем не от надуманного образа, а по своей сути. Конечно, как и всем другим готам, ей была свойственна и некоторая картинность, и показная депрессия и даже истеричность. Тем не менее, Никита чувствовал, что ранимость и жертвенность её родные, настоящие черты. Они общались совсем немного, но молодой человек каким-то особым чутьем угадывал, что Корнелия способна, легко сместить свои потребности и желания, ради другого человека на второй и даже третий план...
Внезапно выступление Никиты прервал хамоватый и горластый Тилль:
— Э! Я не понял?! Так, кто завтра на Подосиновское едет?
— Куда? — переспросили в толпе.
— Озеро Подосиновское, — раздраженно повторил Тилль,в сотый раз поясняю — финская крепость Линнамяки. Природа, озеро... ну и все такое!
Несколько человек обступили Тилля и засыпали вопросами. Никита, потерявший, внимание, мрачно нахмурился.
— А, ты, поедешь с нами? — Никита вздрогнул, рядом с ним присела Корнелия. Он посмотрел на девушку затуманенным, непонимающим взглядом. В голове зашевелились пока не очень ясные, разрозненные мысли. До сих пор, он как-то не задумывался, любит ли Корнелию? (Для него это было бы слишком безнадежным и страшным сознанием). Но ведь они никогда не общались тесно. А вдруг это шанс? Ведь в жизни чего только не бывает.
— Так поедем? — переспросила девушка.
Никита еле слышно вздохнул, пусть это и цинично, зато откровенно ведь, кто-то может принести себя в жертву, раз его принесла в жертву сама природа.
— Там от станции далеко добираться, — позвучавший вопрос уже был соглашением. Корнелия понимающе кивнула и на всякий случай сказала:
— Сейчас спросим у Тилля.

Крепость вовсе не стояла на озере, как расписывал Тилль. Озеро было в добрых пяти километрах от крепости. Серые, заветренные стены стояли на болоте, в хилом осиновом лесу. Огромное, какое-то безжизненное пространство, густые желтоватые камыши, тонкие шелестящие осинки... Местность напоминала те самые болота, что описывал Артур Конан-Дойль в романе "Собака Баскервилей".В пейзаже действительно было что-то зловещее и унылое. Не смотря на июль месяц и чудесную погоду, долина, что расстилалась за каменными стенами, казалась осенней и умирающей. И даже небо, что нависало над дрожащими деревцами, было не синее и яркое, как на станции, а почему-то темно-серое и разбухшее, как перепревшее тесто. Среди сухих камышей разгуливал ветер. Он проносился по перелеску с мрачным, пугающим шелестом и затихал где-то далеко в глубине хилого леса. Молодые люди (всего в поездку набралось 12 человек) остановились у дальней стены крепости и уставились на долину. Веселая оживлённая болтовня стихла сама по себе, готы мрачно взирали на не приветливый хмурый пейзаж.
— Напоминает фильм "Ведьма из Блэр", — заметил Тилль.
— Не... скорее "Собаку Баскервилей , — покачал головой Мортон и насмешливо процитировал,— Да, а орхидеи еще не зацвели. Поспорив о принадлежности пейзажа, большая часть молодых людей разошлась, кто-то полез исследовать крепость, а кто-то вернулся к рюкзакам. (Желающих исследовать саму долину не нашлось.) Никита и Корнелия остались наедине. (Хорошо, что девушка уселась на широкий каменный парапет, а то стоя Никита не доставал бы ей и до груди).
— Слушай, а что это там? — Корнелия показала рукой вглубь вересковых зарослей.
— Хм? Не знаю! — заинтересовался Никита, — вроде груда камней какая-то.
— Пойдем, поглядим? — спросила Корнелия.
— Можно, — осторожно кивнул Никита и опасливо добавил,— А вдруг в болоте завязнем?
— Будем надеяться, что не завязнем! — девушка улыбнулась, — Смотри, тут и тропинка есть.
Идти пришлось далеко и тяжело. Под ногами то и дело хлюпало, рыхлые кочки предательски проваливались, а голову нещадно пекло солнце. От их шагов над болотом разносилось смачное чавканье, а над головами вздыбилась целая туча комаров-кровососов. Наконец крепость скрылась за стеной высоченных песочно желтых камышей, перед молодыми людьми предстала кривая и пыльная береза. Сухие, жесткие ветки были припорошены какой-то странной, дымчатой паутиной.
— Могила, — задумчиво констатировала Корнелия и показала на вросший в землю каменный крест.
— А здесь вообще кладбище, и Никита показал рукой на еще несколько каменных плит, что располагались совсем рядом ,в густых зарослях ивняка.
Корнелия кивнула. Посидели, молча, тяжело дыша и отмахиваясь от комаров. Так как у Никиты не было опыта в общении с девушками, затянувшаяся пауза была особенно мучительной и неловкой. Он из-под тишка рассматривал свою спутницу и терзался сомнениями. Как ему себя вести? Может быть, отшить ее пока не поздно, распалив свое состояние до привычного пренебрежения? Но ему так хочется, нет даже не любви, а поклонения, обожания, рабской покорности! Пожалуй только при таком раскладе он сможет чувствовать себя нужным нормальным, полноценным! Чтобы немного успокоиться, юноша медленно огляделся вокруг. Старинные плиты вылезали из болотистой почвы на каждом шагу. Кресты, памятники, раковины все было так истерзано временем, что Никита невольно поежился. От тихого, забытого кладбища веяло убегающим временем. Здесь было не просто царство могил, а целое пространство умирающих памятников. Реальное воплощение, того, что все земное очень скоротечно и суетно. В этом кладбище не было ни фундаментальности, ни величественного, траурного спокойствия. Одна лишь тихая, жутковатая печаль. Пафос исчезал, едва взгляд Никиты задерживался на краешке плитки, что мучительно цеплялась за поверхность зыбкого мха, или за каменный крест, что буквально висел на упругом ивняке. А там вдали, в буйстве сиреневого вереска, жалкой, неопрятной кучей догнивали стропила склепа.(Кстати его не разглядели из крепости).Внезапно внимание Никиты привлекла небольшая черно-ржавая плита со странным, почти стертым барельефом. На темной поверхности проступала маска шута. В брезгливо искривленном рте было, что-то гротескное и жалко-плаксивое.
— Смотри, — Никита не удержался и тронул Корнелию за рукав, — какое странное изображение.
Девушка медленно повернулась. Лучи солнца падали на нее сквозь прозрачную листву березы и от этого по тонкому, бледному личику то и дело пробегали короткие, трепетные тени. Но почему-то особенно выделялось тень на обнаженном, круглом плече и Никита следил за ее движениями словно завороженный.
Тень напоминала серую бабочку, какого-то прозрачного, мертвого мотылька, который отметил тело Корнелии тонкой, печальной печатью.
Девушка послушно посмотрела на странный барельеф. Кривой, распяленный в крике рот, щелочки-глаза, одутловатая, мертвая маска щек. Наверное, огромная деликатность и сострадание не позволили ей закричать во весь голос:
— Господи, да это же ты!
Корнелия жалобно мигнула и нежным движением убрала со лба Никиты курчавую, жесткую прядь с прилипшей соринкой. Между прочим, Никита не был девственником, и это легкое движение отозвалось острой болью. Он потерял свою невинность тоже с готессой, во время чудовищной пьянки. Разбитная, полная и коротконогая Нэлле переспала с ним из чистого любопытства, а потом долго трепала в скверике новость о сексе с карликом. Это оказалось одновременно жесточайшим ударом по самолюбию и одновременно открытием мира наслаждений и удовольствий. Сплетня изобиловала интимными подробностями, вообщем все это было грязно, больно и отвратительно, но в сознании накрепко засело воспоминание о горячем грубом, каком-то животном соитии от этого тело требовало продолжения, а душа возмездия.
Внезапно к его руке прикоснулась рука Корнелии мягко, ласково, это было почти, как первый поцелуй — тонкое и трогательное прикосновение плоти к плоти. Теплый полупрозрачный контакт, когда все эмоции, мысли и чувства сливались в еле ощутимый комочек из переплетенных пальцев. У Никиты захолонуло сердце. Нежное прикосновение к центру ладошки, к кончикам пальцев, к ложбинке, на кисти, говорили гораздо больше, чем любые самые красноречивые слова. Молодой человек почувствовал небывалое облегчение. Все его мысли о том, что ему со всем этим делать, трансформировались в единое, четкое сознание, он позволит ей любить себя! Никита вздохнул и еле заметно подмигнул странному барельефу.
— Может быть, пойдем обратно? — тихо поинтересовалась Корнелия.
Никита кивнул, они встали и направились обратно к крепости. Уже на половине пути молодой человек обернулся назад. Странно, а ведь погост явно отделен от, всей долины, какой -то невидимой, прозрачной границей. Нет, это не камни, ни стена камыша. Невидимый, непонятный рубеж. Там на серой,пористой стене Линнамяки была жизнь. А здесь в точно таком же сонме камней, в певучем шелесте камыша ,в гулком порыве северного ветра жизни не было. Никита машинально поискал надгробие с маской шута... и не нашел.

В крепости было сухо и приятно. Прогретые за день камни источали уютное тепло. Никита устало привалился к серой, пористой стене и закрыл глаза, всё его тело наполняло предощущение странного и сладкого события.
День прошел шумно и сумбурно, пили пиво, пели песни под гитару, бродили по крепости, смеялись, ссорились и тут же мирились. Вечером понадобилось сходить на станцию, приезжали другие готы, а оставшаяся часть компании требовала продолжения банкета в виде: пива, чипсов, сухариков, орешков, коктейлей и еще незнамо чего!
В небольшом поселке при железнодорожной станции они пробыли долго. Все это время Никита был крайне раздражен и взбудоражен. Короткая прогулка по болоту прозвучала, как немое, тайное соглашение. Расположение Корнелии выглядело, как негласный призыв. Никита плохо понимал, где находится грань между его фантазиями и реальностью, но впервые за 23 года он посмел мечтать о чем-то вполне осуществимом. Юноше было не по себе. Приятели вели себя шумно, болтали глупости, смеялись, дергали друг друга и мешали Никите думать. Он рвался обратно в крепость, а подгулявшие готы требовали, то хлеба, то зрелищ, то пить ,то писать и так далее по списку. К Линнамяки они направились уже в одиннадцатом часу шумной, взвинченной толпой больше похожей на цыганский табор, чем на чинную прогулку юных декадентов. До крепости решили пойти новой тропинкой, огибающей болото с севера. Наступившая ночь ни сколько не смягчила пейзаж, скорее наоборот, бледно-зеленая луна выхватывала из мутного тумана хилые, корявые деревца и темные груды камней вдоль дороги. Местность казалась образцом запустения и ужаса. Все эти неясные силуэты наводили тревожное ощущение встречи с приведениями. Тем не менее, все 15-20 минут Никита прожил, как во сне, в состоянии пьяного, сладкого предвкушения. Ощущение ожидания праздника оказалось волнительней и ярче самого события. Он немного очнулся, когда они прошли вдоль краешка кладбища.
(Уже знакомая маска шута подмигнула Никите узким, плаксивым глазом). Никита не любил обращаться к людям первым, но тут все-таки не утерпел:
— Что за странное изображение? — спросил он. Его собеседником оказался Мортон. Красивый, импозантный юноша. Никита недолюбливал его за чрезмерную самоуверенность и спесь — очень уж Мортон отлично понимал, что хорош собой.
— А, ты разве не знаешь? — удивился он, — Тилль, по-моему, всем раззвонил.
— Понятия не имею, — Никита почувствовал себя уязвленным, и разозлился.
— М-да?- растерянно протянул Мортон. Он обернулся, поискал глазами Тилля и поманил его к себе. Когда вся компания прошла вперед молодые люди остановились у надгробия и неспешно закурили. Едва Тилль начал свой рассказ, Никита понял, почему легенду утаили от него.
— Э... а... ну это... вообщем, —Тилль покрутил в губе шипик пирсинга ,— как бы это сказать, — он мучительно промолчал.Тилль был болтлив, но его речь изобиловала словами паразитами. Слушать такое повествование было настоящим испытанием.
— Короче говоря, однажды в Линнамяки шло тяжелое сражение. Тилль опять помолчал, нервно теребя украшение в губе.
— Короче слушай, что я тебе скажу, — Мортон сердито перебил Тилля и махнул гривой русых волос, — шло в крепости сражение. Дело шло к победе, и вдруг откуда-то с болот в крепость пришел человек в маске шута. Он был такой же, как ты, — наверное, Мортон хотел сказать "карлик", но его живо перебил Тилль.
— Такой же маленький, как и ты. Странный такой человек. Никто не видел, какое у него лицо, но этот человек шутил, веселил всех, был приветлив и всем понравился.
Упоминание о росте заставило Никиту поморщиться. Он отвернулся от приятелей и посмотрел вглубь кладбища. От темно-зеленых кустов ивы тянуло прохладой. Было тихо и жутковато. Рваные облака, что плыли по небу, периодически закрывали луну, из-за этого казалось, что маска на надгробии корчит рожи и ухмыляется. Тем временем Тилль продолжил свой рассказ.
— В общем, все шло хорошо, — он примолк в очередной раз, стряхивая пепел со своей сигареты. Никита ожидал повествования о смелом шуте, который поддерживал боевой дух воинов, да и сам сражался на стенах крепости, но Тилль закончил совсем по иному, — и вдруг в крепости люди начали умирать один за другим ,воины, мирные жители. Вообщем все! Оказалось, что шут снимал перед жертвой маску, показывал свое лицо, и человек тут же склеивал ласты.
— Когда в крепость пришла подмога, в ней не было ни одного живого человека, — закончил рассказ Мортон. Никита кивнул, но у него появилось множество вопросов:
Как стало известно, что шут пугал людей своим лицом, кто он такой и почему похоронен вместе со всеми? И кто поведал эту историю, если в крепости все вымерли? Однако, юноша промолчал. Во-первых легенда напоминала "Маску красной смерти" Эдгара По, а во-вторых в легенде неожиданно прозвучало нечто близкое ему. Лейтмотив мести, ненависти и истинного лица. Лица злобного и фальшивого. Никита невольно поёжился, когда непроизвольно посмотрел в глубь перелеска ,где в черной шуршащей осоке притаилось таинственное надгробие.

Уже в крепости он стряхнул с себя наваждение, вызванное мрачным пейзажем, и решительно направился, к галерее, где спали притомившиеся девчонки.
Корнелия, лежала чуть в стороне, свернувшись калачиком на неразобранном спальном мешке. Никита подошел к ней без малейшего колебания, про себя он давно все решил, и его не могло остановить ни сопротивление Корнелии, ни собственное уродство. Однако меньше всего юноша ожидал именно такой реакции! Он был готов к испугу, стеснению, упорству, даже к агрессии, наконец, но когда руки Корнелии сплелись на его шее, он почувствовал, что теряет связь с реальностью. В первый раз к нему прикоснулись женские руки тонкие, белые, прохладные, вокруг них взбились широкие, черные рукава, обнажив белую кожу до самых плеч. Никита почувствовал, что эти самые руки ласкают его голову, запутываются в волосах, скользят по плечам и спине. Может быть здесь ошибка, какая-то? Может Корнелия ждет кого-то другого? Но губы девушки прошептали совсем иное:
— Никит, почему так долго? Где, ты, был все это время?
В общем, всё пошло не так, как он себе нафантазировал!
Корнелия села и юноша тот, час заключил ее в свои объятия. Еще ни одна женщина не склоняла свою голову ему на грудь. Он никогда не прикасался к прохладным белым пальчикам, не играл распущенными шелковистыми волосами. Корнелия прижалась к нему словно ребенок, так нежно и доверчиво,что Никита едва не разрыдался от нахлынувшего смятения.С ним ли все это происходит? Да и происходит ли вообще? Корнелия сидела, откинув голову к плечу в каком-то странном, мертвом забвении. Свет луны падал так, что лицо девушки он не видел, зато на голой тонкой шее нервно пульсировала голубая вена. Никита неотрывно смотрел, на обнаженную девичью шею, на изгиб плеча, на ручеек-ложбинку меж грудей. Полоска белой кожи обрывалась черным шелком платья. Все остальные прелести были целомудренно скрыты от его глаз, и только на рубчике широкого воротника завлекательно танцевала серебряная цепочка. Господи! Как же она была хороша. Корнелия прижала его руку к своему телу. Никита, не понял, то ли задержала, то ли наоборот хотела остановить его. Что бы сбить, неловкую заминку, он поцеловал ее в губы и, встретив стремительное движение навстречу, быстро и глухо спросил:
— Мы будим вместе?
Корнелия тоже не поняла, что Никита имел ввиду быть вместе только сейчас или быть вместе навсегда? Корнелия не подразумевала ни первое, ни второе. Ей не были нужны пафосные красавцы готы ,вроде Тилля или Мортона, страдающие от безделья и надуманных проблем. Корнелия хотела принять страдания Никиты. Реальные, вполне обоснованные и порой даже пошлые в своей простоте. Девушка чувствовала, что способна стать поддержкой, может быть даже защитником и опекуном, именно для этого молодого человека. Она испытывала к нему глубочайшее сострадание и печальную материнскую нежность. Корнелия не любила Никиту, как мужчину, она ждала от него очень интимной, крепкой дружбы. Понимания и сострадания человека, который сам много страдал. К тому же ее требовалась помощь Никиты в гораздо более деликатной проблеме. Ее застарелая девственность становилась мучительным, стыдливым испытанием, огромным комплексом и предметом нездоровых пересудов в компании.Корнелия не в коем случае не требовала от Никиты постоянных отношений. Ей хотелось помощи человека, кто сам пострадал от беспардонности и бестактности окружающих. Помощи деликатной и молчаливой. Тем временем Никите не терпелось. Он торопливо расстегнул пуговки на блузке и распахнул полы в стороны. Сегодня она будет его женщиной! Трезвой, красивой, покорной, совсем не то что жирная ,пьяная Нэлле.Под блузкой оказался тонкий черный бюстгальтер. Никита едва не разорвал кружевную ткань, пытаясь сорвать деталь туалета побыстрей. Открылись округлые грудки-яблоки, Никита еле сдерживался.Изгиб голого плеча, кружево приспущенного лифчика,ямочка пупка с капелькой пирсинга, все это принадлежало ему! На какое то мгновение все сплелось в сумасшедшие поцелуи, объятия, стоны ,в стороны полетела разбросанная одежда. Девушка почувствовала ,что Никита лег на нее ,пытаясь разжать своим телом, судорожно смеженные бедра. Он водил маленькой ,почти детской ладошкой по ее телу. И хотя ощущения было приятным, тело начало пронзать острая дрожь, мысли путались и сбивались. Корнелия понимала, что сейчас произойдет и отчаянно пыталась расслабиться. Ей хотелось, что бы Никита может быть впервые в жизни, ощутил наслаждение. Тем временем Никита прикоснулся к ее лону и ощутил мучительное, судорожное сопротивление. Рефлекторное, инстинктивное , что безошибочно говорило о ее девственности. На какое то мгновение его облило горячей волной отвращения, словно девушка его бесстыдно обманула. Да она воспользовалась его состоянием, использовала в своих целях, но... Корнелия вновь ощутила на своем лице ,шее, сосках судорожные, горячие поцелуи. Никита ни как не мог воспользоваться тем, что произошло;внезапно все его мысли и смутные тревожные предположения вылились в одно спонтанное и сумасшедшее озарение:
— Я люблю, тебя, — эти слова Корнелия, почему то ощутила у себя прямо в голове.
Несколько секунд она пыталась переварить услышанное. Озарение оказалось нелепым и тошнотворным. Девушка села. Никита совершенно голый сидел рядом, неуклюжий, странный и отвратительно жалкий.
— Ты это серьёзно? — разочарованная фраза вылетела из рта Корнелии совершенно непроизвольно, — ты себя со стороны видел? Последовала секундная пауза. Ни он ,ни она не поняли,как это произошло, но в глазах Корнелии лопнула белоснежная молния и щеку обожгла пощечина. Никита выпрямился во весь свой крошечный рост и поучительно сказал:
— Ты, же знаешь, что я не такой, как все! Если мне, что-то не нравится, я сразу бью и даже не смотрю, кто передо мной парень или девушка!
Корнелия продолжала дрожать, с ее губ готовы были сорваться извинения, оправдания, мольбы. Но она не успела, Никита подхватил одежду и быстро убежал. Корнелия сжала кулаки. Вся нежность сцены смеркалась и съежилась. Шёпот нежных слов, трепет ткани под ночным ветром. Все это исчезло. Довольно долго девушка сидела не одеваясь и не шевелясь. Из соседней галереи доносились веселые голоса приятелей, смех, звон, гитары. Корнелия встала, небрежно набросила платье прямо на голое тело.
Искать Никиту долго не пришлось. Он понуро сидел на парапете и тупо глядел куда-то вдаль, вглубь мертвой долины. На мгновение Корнелии стало жаль незадачливого юношу. Никита выглядел таким неприкаянным, жалким и обиженным, что у девушки едва не навернулись слезы. Однако правая щека заныла, обожженная оплеухой и тут же напомнила об оскорблении. Оскорбление ее помыслов, ее мечтаний и главное оскорбление ее тела. Ее не хотел даже он!! Урод, злобный эгоистичный карлик. Ее отверг самый настоящий выродок. Ублюдок не способный к полноценной жизни. Корнелия почувствовала, как ее заливает невероятная, неконтролируемая злоба. Тело налилось горячей, мутной истомой. Он не должен жить! Ему незачем жить! Корнелия тихо и медленно подняла с земли камень и так же медленно, словно во сне, опустила его на голову Никиты. Он тихо ахнул и бесшумно свалился на бок.
Какое-то время Корнелия ничего не ощущала. Перед глазами плыл кровавый туман, а в ушах шумело так, словно ее саму шандарахнули по голове. Девушка очнулась от мучительной, звенящей тишины. Ветер, что налетел из долины бесшумно шевелил черые, кудрявые волосы, Никиты. Он был бесповоротно, безоговорочно мертв!(Болезненному, слабому юноше с недоразвитой костной системой хватило одного единственного удара).
Корнелия повернулась, ее приятели стояли около них полукугом и в изумлении следили за происходящим. Ее никто не понял! Ее предали! В глазах приятелей читался ужас и недоумение. Из груди Корнелии вырвался обиженный и горький вой. Ее не оценили по достоинству! Сейчас все эти недоумки стояли и задумчиво чешут головы, не понимая всей сладкой гадости ее поступка. Да они все сами такие же недоразвитые, тупоголовые выродки. Из них никто не способен на поступок, никто не посмеет выделиться. Все эти люди мнят себя готами, но ее деструктивного поступка им достичь никогда! Она уничтожила никчемное создание, не способное к пониманию, к сочувствию и состраданию. Жестокое и самовлюбленное чудовище! Что же им еще надо?

Корнелия все бежала и бежала по темному перелеску. Под ногами отчаянно чавкало и хлюпало, ввысь взметнулось туча ядовитых испарений. Вскоре перед девушкой открылось оромное пространство погоста. Утром она не заметила размеров кладбища. А сейчас оно терялось в темной дали камышей и пугало своей бесконечностью. Где-то вдали раздался, печальный трепет осинок. Пугающий звук мертвых, унылых деревьев. Внезапно Корнелию облило ледяным, удушливым холодом. Она посмотрела вперед, погост окружал ее плотным кольцом и манил в свою темную, непроглядную глубь. Девушка оглянулась назад, от крепости ее отделяла мутная, зеленоватая пелена тумана. Где то очень-очень далеко мерцал красный огонек костра и толпились темные фигуры, приятелей. У нее не было дороги обратно.Корнелия снова посмотрела перед собой. Из темных зарослей ивы выступила крошечная фигурка полу-мужчины, полумальчика. На лице карлика была белая маска с маленькими глазами и широкой, недоброй улыбкой. Он приподнял уголок маски и улыбнулся.