Сибирячка

Сибирячка

1

Я девушка сильная. Сибирячка я.

Роста во мне метр восемьдесят, и размер ноги сорок первый. Маникюр мне не идет, руки слишком большие. К твоим рукам маникюр,— что футляр для наковальни, это мне так Пашка сказал, еще в первый наш вечер. Грубо он, конечно, это сказал. А я лишь смеялась. Понравиться хотела. А что до маникюра, — он прав. Откуда ему взяться, если с шести лет я этими руками чего только не делаю: и за скотиной прибираю, и траву кошу, и дрова, представьте себе, рублю, и много еще всякого. Дочь лесника я. Мать моя умерла когда мне было четыре года, поэтому все бабские заботы на меня рано свалились. Ой, рано. Отец однолюб оказался, так после матери никого в избу и не привел ни разу. Спасибо ему за это. Тяжко ему со мной стало, когда я взрослеть начала, — я ведь лицом вылитая мать. Ставлю перед ним тарелку, случайно рукой задену, а он в рык: “Уйди, Аленка, не то грех сотворю!” Жалко мне его было, что он за верность свою так мается. А два года назад и он помер. С похмелья в свой же капкан попал, заражение пошло. Я в лесхоз, хоронить надо, а там ни тпру, ни ну. Плюнула на все, вырыла ему могилку в березнячке, что сразу за домом. Хорошо там: светло, ветерок гуляет. Спи, батя… Что-то я все о грустном. Бывает. А вообще-то я девушка жизнерадостная. Аленой меня зовут.

Как отец помер, я корову продала и в город подалась. В скорняжный кооператив устроилась. Уж что-что, а шкурку, так как я, никто не выделает. Платили мне прилично, больше всех, завистников нажила. На них-то мне, положим, наплевать. Но ходит туда один парень, охотник, Пашкой зовут. Этот Пашка для меня хуже всяких завистников был. Если б не он, я бы в том кооперативе до сих пор работала, хоть и заработки теперь уж совсем не те стали… Влюбилась я в него. Да так сильно, что… знаете, как та гроза, что после долгой засухи. Я ведь до самых двадцати пяти лет на мужчин как на мебель смотрела. И вдруг точно гром среди ясного неба. Как в первый раз его увидела, у меня аж в глазах потемнело. Красавец. Так ведь и я не уродина. Волосы у меня длинные, светло-русые, а глаза, если хотите знать, синие-синие. Короче, стали мы встречаться. То у меня в общаге, то у него, когда не на промысле. Я уж и замуж за него собралась, да и он вроде был не против. Все бы хорошо, да вдруг узнаю, что он гулять от меня начал. И что ему не хватало? Здоровья у меня много, и ласки тоже, ни в чем никогда ему не отказывала. Кобель он самый обыкновенный оказался, вот и все. Или, может, я слишком сурово к этому подхожу? Может, я просто на отца насмотрелась, решила, что и все мужчины должны быть такими же верными как он, а они, может, вовсе и не должны? Так или этак, не простила я ему измены. А девку, с которой он спутался, чуть не пристрелила. У нас с отцом было два ружья; свое я продала, когда в город приехала, а его оставила как память о нем. И вот беру я батино ружье и иду в библиотеку, где эта мымра книжки выдавала. Там всякие старички сидят, журнальчики листают. Вы не волнуйтесь, говорю, я вам не помешаю, сейчас только застрелю тут одну шибко образованную, и тотчас уйду. На ее счастье в стволе патрона не оказалось, — я всегда все забываю, если меня взбесить. А адвокат потом сказал: раз патрона не было, то никакое это не покушение, а так, шутка. Короче, оправдали, несмотря на то, что на суде из меня и слова нельзя было выудить. Какие там слова — жить не хотелось.

С работы я ушла. На Пашку, мерзавца, просто больше смотреть не могла. К тому же, перед людьми было стыдно. А городок маленький, все друг друга знают, податься мне некуда. Так и кажется, что за спиной пальцами показывают. Что делать? Назад в лес, к медведям и лосям? Честно сказать, не охота было, я ведь в этой тайге двадцать пять лет просидела, сама как медведица стала. Да и избаловалась я в городе-то, к жизни, можно сказать, хорошей привыкла. Ела что хотела, вещичек всяких модных понакупила, глаза стала тушью красить, туфли с каблуками по воскресеньям надевать, — я же женщина, а не дикарка, как меня некоторые за глаза называют. Пусть называют, это их право.

Ну и вот. С работы я ушла, что дальше делать и куда идти — не знаю. И тут Машка, подружка моя единственная, совет мне дает. Езжай в Москву, говорит. А что? Деньги у тебя на первое время есть, квартиру снимешь, работу себе найдешь. Иногородних, говорит, хорошо на стройку берут, а если в трамвай устроишься — там вообще чумовая зарплата. Потом, глядишь, человека хорошего и состоятельного встретишь, полюбишь его, семьей станете жить.

Меня уговаривать долго не надо было, я и сама была рада радехонька куда-нибудь побыстрее уехать. Закинула рюкзак на плечо, дотопала бодрым шагом до станции, и через восемь дней прибыла в Москву. Первое впечатление как сейчас помню, хоть и больше года уже прошло. Вечер, огней всяческих вокруг море, светло как на пожаре, и толпы людей зачем-то бегут куда-то, словно спасаются от этого пожара…

Первые два дня я в гостинице жила, потом квартиру через газету сняла. Хорошая квартира — и ванная, и туалет, и кухня. Дорогая только больно, сто пятьдесят долларов, но дешевле в Москве не бывает. Как эти доллары пересчитали мне в нормальные деньги, я так и ахнула. Оказалось, всех моих сбережений ровно на два месяца житья в этой квартире хватает. А еще ведь и на харчи нужно, они в Москве тоже не дешевые. Короче, про трамвай пришлось сразу забыть, — там ведь сначала денег не платят, на курсы заставляют ходить. Пошла на стройку. Зарубежная компания какая-то строит, в самом центре, прораб господин Курт, нерусский.

— Это корошо, что ви к нам прийти. Нам нужен такой польшой и сильный девушка. Маляр, штукатур, много работа. Если ви не уметь, ми вас два месяц учить бесплатно, а ви два месяц работать разнорабочий в ползарплаты.