Сингапурский Гамбит

10. Валлийская пастораль

Той ночью Гвиону опять снился родной городок Лланфер-Керейнион, графство Поуис. Это долина Банви в северном Уэльсе.

Гвион на мосту. Река блестит среди камышей и голых весенних ив.

На берегу, за домиками топкой Хай-стрит, поднимается квадратная колокольня церкви святой Марии со стрельчатами готическими окнами. У подножья, возле ограды, - полукруглые надгробья степенного провинциального кладбища. Оттуда машет чёрная фигурка.

- Гвион! Меня хорошо видно? Говори, куда отойти, чтобы ракурс хороший.

Гвион трясёт волосами.

- Тебя надгробье загородило.

- Diolch!- Агата отходит на пару шагов и становится перед другим надгробьем

- Агата! Мама не там!

- Ну и что?

Их крики разносятся на весь городок. Но во сне это ничего не значит.

Гвион отходит на другой берег, к школьному холму.

- Видно?

- Видно!

- Теперь смотри.

Сестра разворачивается к могиле и замирает со сжатыми руками. Она похожа на скорбную королеву с картинки в учебнике.

- Видно?

- Видно!

- А заметно?

- Да. Ты выделяtшься.

- Покажешь им на меня,- произносит девочка в сторону чужой могильной плиты.

В кармане – обеденная булочка. Под мостом хлопают крыльями чужие гуси. Гвион разламывает булочку и разбрасывает вниз. Поворачивается и шагает к станции.

Сестрёнка Агата старается, но он всё равно почти уверен: впечатлить тётушку Керридвен таким спектаклем не полуичтся. Она играла в Кардиффе, Эдинбурге, Лондоне и, если отец ничего не перепутал, была с гастролями в Канаде и Британской Африке.

Может, она и поверит, что Агата скорбит. Но точно не разжалобится. Чтоб глаза плакали под заказ, сердце должно стать каменным.

Гвион тоже не помнит матери. Он преставлет её только по фотографии. Отец говорит, что она была очень доброй и, что ещё реже встречается, очень толковой жениной. Пресвитер Уильям Прайс сказал, что она неприменно попала в рай. Иногда Гвион думает, что лучше бы она стала призраком. С призраком можно хотя бы поговорить.

Отец говорит, что раньше они жили богаче. Гвион такого не помнит. Сначала умерла мать, а потом, уже на его памяти,что-то случилось с отцовскими акциями.

Теперь сводчатые стены стынут каждую осень и зиму, а кипяток, чтобы уголь не расходился, носишь со станции, через мост, в тяжёлом ведре. Ведро дымиться и пахнет паравозом.

Редкие постяльцы тоже сделались сумрачными и скупыми. Весь уголь уходит на них. Его нужно так много, что кажется, будто постояльцы его едят вместо шоколада. А шоколад он с сестрой добывает лишь два раза в год, когда пресвитер устраивает очередной Прилив Веры с раздачей всего, что вкусно.

Их семья считается методистами, как и принято в долине Банви. Раз в месяц они должны это подтверждать. Из проповедей пресвитера Прайса Гвион усвоил, что англичане – это, конечно, братья, но всё равно почти католики. В отличии от ирландцев, которые католики совсем. Англичане в своих больших городах думают, что валлийцы – это сплогь шахтёры, подземные гномики. Хотя в долине Банви это и не так. Поэтому надо уповать на Христа и голосовать за Либеральную партию. Со слезами на глазах мы вспоминаем, как в 1920 приезжал премьер-министр Ллойд-Джордж, и вступил в силу Церковный Акт 1914 года, отсроченный на время Великой Войны. Гвион не вспоминает – в 1920 его ещё на свете не было.

А вот и станция. Только в больших города Гвион начал понимать, насколько в Лланфер-Керейнионе всё близко.

Станция – конченая для железной дороги, с длинным рядом аккуратных серых ангаров. Поезд уже показался. Вот он, дымит на чёрной нитке железнодорожных путей, зажатыми между топкой речкой и изумрудным холмом, где овцы, как белые пятнышки.

Отец на дощатом перроне и отрешённо смотрит в пространство. Кто-то думает, что он стал таким после тридцатого года. Но Гвион знает: отец был таким всегда. Таким он вернулся с Великой Войны, таким он женился на матери. И лучше не пытаться его изменить. Он может хрустнуть и сломаться, как ломаются ножки у трестнувших старых шкафов, когда их пытаются двигать.

А тётушка Керридвен уже на платформе. Весь багаж – один чемодан, это подозрительно. А ещё с ней – пожилой бородач в костюме, какие носили до Великой Войны, крошечных очках и клетчатом берете торчком. Гвион не может взять в толк, где он видел такую, а потом вспоминает: да это же смешной старый еврей Исаак с гравюры старом издании “Авенго” сэра Вальтера Скотта!

Живот напоминает, что хочет булочку. Гвион надеется, что тётушка Керридвен чем-нибудь угостит. Он смотрит под мост, но гусей уже и след простыл.

Шаги гулко отдаются по дощатому посту. Идти надо осторожно. Мост старый и досочек не хватает. Гвион говорит про сестру, но никто не обращает внимания. Он смотрит в сторону церкви, но под светло-серыми стенами уже никого нет. Только чёрные галки прыгают по могилам.

- Они поедут как мои слуги,- говорит тётушка Керридвен.

- Почему слуги?..- спрашивает отец. Он всё так же смотрит в пространство.

- Не бойтесь. С ними ничего не случится. Я буду их кормить.

Это как-то связано с правами на перемещение. Как всегда во сне, про это совершенно ясно, причём непонятно – откуда.

Уже садимся в вагон. Вишнёво-красная обивка, сверкают начищенные медные ручки и поручни. У Агаты два чемодана со старыми платьями.

- Во времена славной Арианрод, когда шоссейной дороги не было,- говорит бородач в клетчатой кепке,- ездили по тракту, через лес. Три дня на перекладных. А напрямую, через озеро Вирнви, не срезать. Там и сейчас толком дороги нет.

Керридвен смотрит с лёгким презрением. Старик снова уходит в книгу. Хочется есть.

Едем по другой дуге, тоже в объезд. Пересаживаемся в Уэлшпуле и Чирке.

В Уэлшпуле нет даже города – псведоготический вокзал из коричневгого камня стоит между двумя стенами смешаного леса и похож на дом мелкопоместного джентри, где слишком тесно даже для привидений.