Скандинавская мифология: Сага о богах и героях

Глава 1: Гиннунгагап — Пустота и Начало

Меня зовут Хавар Сигурдсон. С каждым новым днём я убеждаюсь, что древние легенды живут не только в песнях и рунах, но и в самой сути нашего мира. Я переплёл свою жизнь с этими историями, оберегая их от забвения и возвращая в них жизнь, когда сижу у очага, постукивая по деревянной чаше, полной эля. Каждый раз, когда я произношу первое слово, в моей памяти всплывают вечные образы — рёв суровых ветров, треск огня и скрип льда. И в этих звуках оживает первозданная бездна, что когда-то была всем и ничем одновременно.

Такова она, таинственная Гиннунгагап, Пустота и Начало всего сущего. Прежде чем появился хоть один маленький островок жизни, раньше, чем где-то мог пробежать снежный заяц или злобно сверкнуть глаза волка, была лишь бескрайняя бездна. Её едва ли можно представить, а ещё труднее описать: это было место, где не существовало ни верха, ни низа, ни правды, ни лжи. Когда я рассказываю об этом, всякий раз ощущаю холодок на затылке: будто ветер, заглядывающий в треснувшую дверь моего дома, внезапно обдаёт морозным дыханием, заставляя вспомнить о ледяных пустошах Нифльхейма и об огненных просторах Муспельхейма.

Сказание гласит, что на одном краю бездны обитал Нифльхейм — край льда, тумана и непроглядной стужи. Я представляю его так: царство в вечном полумраке, где каждый шаг отзывается хрустом замёрзшего льда, а тёмные воды залегают под ослепительно-белыми напластованиями снега. И лишь жалобный вой ветра или редкие трески ледяных глыб заполняют собой это пространство. Стоит думам моим унестись туда, и я уже почти слышу, как колеблется внутри меня энергия первозданного мрака и осознаю собственную незначительность перед лицом древних стихий.

На другом краю Гиннунгагапа кипел Муспельхейм. Я не раз пытался вообразить то пекло: пульсирующие потоки магмы, языки пламени, ярче которых нет ничего на свете, и искры, взлетающие к самому небу. Там, говорят, обитали перворожденные существа огня — суровые и могущественные, несущие в себе непостижимую силу разрушения и созидания. В своих странствиях я встречал моряков, которые клялись, что видели за морскими далями отблески какого-то неукротимого пламени. Может, то был лишь закат, но я всегда думал: а вдруг они краем глаза, неведомо как, заглянули в сам Муспельхейм?

И вот когда искры огня из Муспельхейма столкнулись с мёрзлым дыханием Нифльхейма в бездонной Гиннунгагап, случилось великое чудо — возник первичный хаос, первый вздох мира. В тот миг родились силы, что дали начало жизни и движению. Те, кто слышал эту легенду впервые, часто переспрашивают: «Но как может родиться что-то из столкновения противоположностей?» Я отвечаю, что жизнь всегда рождается там, где сталкиваются крайности — холод и пламя, смерть и рождение, страх и надежда. Разве не так свершается наш путь, когда мы идём вопреки опасностям, когда боремся за выживание?

Так и тогда, в самом сердце Гиннунгагапа, из льда и огня возник Имир — первый великан, могущественный и безмерно опасный. Люди, да и сами асы, порой называют его Хримтурс, что значит «инейный великан». В моих рассказах он всегда предстает колоссальным существом, чьи размеры неподвластны человеческому воображению, а дыхание его подобно ледяному вихрю, что сбивает с ног. Имир олицетворял собой сырую первозданную стихию, погружённую во мрак, не имеющую ни чёткого облика, ни покоя.

Но не один лишь великан появился в результате того столкновения. Вместе с Имиром возникла и Аудумла — первозданная корова, несущая в своём вымени животворные потоки молока. Словно сама природа в обличье простого, но крайне важного существа, она стала кормилицей Имира и всех его потомков. Порой мне задают вопрос: «Почему именно корова?» Я только посмеиваюсь в ответ. В древних преданиях сквозит мудрость, что всё в мире взаимосвязано: даже самые свирепые существа нуждаются в пище, материнской опеке или поддержке. И Аудумла была тем самым символом питательной силы жизни, вскормившей последующие поколения миров.

Когда Аудумла лизала солёные камни и кристаллы льда, она вызволила на свет нечто ещё более важное для дальнейшей истории. Вместе с желанием удовлетворить свой голод, корова постепенно освобождала из ледяных глыб существо, чьё имя уже тогда зловеще предвещало изменения — Бури, предка всех богов. Его сын — Бёр — а уж затем родились Один, Вили и Ве. Но об этом я расскажу чуть позже.

Скажу лишь, что мир не может существовать без противоречий, без взаимодействия льда и огня, без силы, что борется с другой силой. Так было и при рождении Имира. Он не знал сострадания — у первожданной мощи не бывает рассудка. Но уже тогда, на краю бытия, затеплилась искра божественного замысла — властного и одновременно созидательного. Ведь без замыслов, без мечты о порядке невозможно вырвать новое начало из темноты хаоса.

Когда я рассказываю эту историю молодым скальдам или любопытным путешественникам, они, бывает, смотрят на меня недоверчиво. Мол, как человек может знать то, что было задолго до появления людей? Но храню в сердце древние слова, переданные по цепи поколений. И в каждом звуке ветра над замёрзшими озёрами, в каждом треске горящего полена в очаге я слышу отзвуки того изначального конфликта.

Так рождается понимание: бездна Гиннунгагап — это не пустая история из старых песен. Она — сама основа нашего мира, первозданная колыбель, в которой холод и огонь сплелись воедино и дали жизнь всему сущему. Когда захочется представить Гиннунгагап, можно закрыть глаза и почувствовать, как все вокруг замирает, растворяется в беззвучной тишине. А затем, вдалеке, будто искры от удара молота о наковальню, вспыхивают крошечные точки света, встречаются со снежной стужей, и начинается великая пляска рождений и смертей.

Те, кто просил меня поведать этот рассказ, спрашивали: «Но что же стало с великаном Имиром, с коровой Аудумлой и богами, чьё появление ты предвещаешь?» Я только улыбаюсь в ответ, покачивая головой, и говорю: «Терпение, друг мой. История о сотворении мира — это целая сага, которую не постичь в один миг». А сам в душе вспоминаю грядущие сцены, где Один и его братья восстанут против Имира, где от крови великана затопит всё вокруг, а кости его станут горами в новом мире. Но об этом — в другой раз.