Сказ о русалке

Сказ о русалке

Девица встала рано, как и всегда. Дождалась пока батюшка уйдет на поля и начала приготовления. Сегодня был особенный день - день, к которому она готовилась аж с самой русальной недели.

Прибралась в доме, принесла воды из колодца, вытряхнула половицы и затопила печь. Старалась не шуметь, но ребенок все равно проснулся и дал о себе знать негромким улюлюканием. Девица очень собой гордилась - родила первенца мальчика, да еще и такого крепкого, румяного - истинного богатыря.

- Проснулся, дитятко? Я здесь, - она взяла его на руки, погладила и тихонько запела. Ребенок внимательно слушал, впитывая каждый звук и вскоре, веки его моргнули раз, моргнули два и закрылись, снова погружая малыша в сон.

Печь разогрелась. По-быстрому замесив тесто, девица слепила несколько пирогов с яблоками. Да-да, тот о ком она думала любил яблоки, о чем было проведано заранее. Сидя у печи, она теребила кончик косы, дожидаясь пока пироги поспеют, но вдруг подскочила, вспомнив о белье, схватила корзину и выбежала из избы. Босая она стрелой бежала к реке на утреннею стирку.

Не добежав шагов тридцать, девица остановилась, перевела дыхание, приосанилась и вальяжным шагом спустилась к воде. Бабы уже давно собрались и почти дополоскали одежды. Девица поймала на себе пару укоризненных взглядов:

«Ну и что? И что, что опоздала?..» - подумала она и вздернула носик кверху, - «Может у меня дела и поважнее есть. И вообще, раз у меня первенец, я и сама - баба, и тоже на вас также глазеть могу!»

В слух же ничего не сказала. Девичий хор эхом отдавался в верхушках деревьев, она хотела вступить в припев, но песня закончилась и голоса стихли. Пока она стирала, остальные уже разбились по парам и выжимали белье, скручивая в противоположные стороны. Одна за одной полоскуньи вставали и уходили.

Мимо девицы, колыхаясь на волнах, проплыла белая женская сорочка. По берегу, охая и ахая бежала баба в попытке догнать, но течение несло сорочку прочь быстрее.

Как завороженная, девица проводила сорочку взглядом.

Баба, чья сорочка уплыла, остановилась и запричитала. Кто-то, кто постарше, из деревенских сказал:

- Полно тебе причитать. Это речной хозяин забрал, одежу для своей новой русалии.

Бабы с печальным видом закивали, девицы и молодки испугано заперешептывались.

«И почему нельзя водяного называть как он есть – водяным? Речной хозяин, озерный хозяин… тьфу. Водяной – он и есть водяной, как его не назови», - девица прикусила губу, чтобы не ляпнуть чего лишнего, а то снова придут к батюшке на нее жаловаться и всю плешь проедят.

- А не для кожемякиной то дочки из соседней деревни? Сказывали будто пропала на днях.

- Да не-е-е. Утром пришла. С соседом в овине ночь ночевали. Батюшка ее оттаскал за косу ужо. Поделом.

- Сие точно для боярышни. Я вам говорю. С русальной недели ее не видать было.

- Вот ты дурная, вчерась с отцом ее видели, в Китеж к жениху собирались ехать.

Пока бабы клохтали, как наседки, девица оглянулась в поисках помощницы отжать белье как тут ее будто громом ударило:

«Пироги!» - а потом еще раз, только сильнее, - «Дитятко!!!»

Покидав мокрую одежу как есть, не думая, о чем за судачат старшие, она подхватила подол, корзину и рванула со всех ног к избе.

Надежды успели истаять, как только она увидела сизый дым вырывающийся из трубы и почувствовала запах горелого теста.

«И тут опоздала», - пронеслось в мыслях, она рванула дверь и вбежала в избу, полную дыма.

Мальчик плакал, печь шипела, удушливый дым клубился под потолком. Она схватила первушу, прижала, попыталась успокоить, спохватилась, положила его обратно в люльку, открыла настежь окна, снова взяла малыша на руки и снова вернула на место, бросилась к печи, вытащила сгоревшие пирожки со сгоревшими яблоками.

- Батюшка меня прибьет. Вся изба дымом пропахала, - она села с ребенком на лавку и глядя в одну точку, не мигая, попыталась спеть. Но не получилось.

Все пошло наперекосяк с самого утра, и надо же, именно в этот день. Кабы знать, она пироги эти опосля бы в печь положила, как с полоскания вернулась. Кабы знать и на полоскание можно было опосля сходить, как с готовятся, не велика беда. А нынче, белье мокрое, пироги сгорели, одежа дымом пропахла.

- И все равно пойду! Пойду и все тут! - она, решительно встала, сунула ребенку расписной деревянный гребешок, с которым он любил играться и вернула в люльку.

Яблоки, вода, мука, скалка, заново заплясали в ее руках. Дрова в печи снова разгорелись, потрескивая в такт песни, что она затянула. Малыш играл и слушал, гоготал и пытался сказать что-то на понятном только ему языке. Белье, обернув вокруг столба, отжала как смогла и развесила. Рубаху переодела, достала коричневый плотный шерстяной сарафан, что остался от матушки и подпоясалась выше талии, под самой грудью, чтобы подчеркнуть округлости, расписную поневу повязала поверх сарафана – хуже не будет, на ноги надела сапожки из твердой кожи с острым носом, малиновый повойник оставила. Нашарила в сундуке серебряное колечко с обережными чертами, надела на правую руку, посмотрела, как блеснуло серебро на свету.

Первушка наигрался с гребешком и снова уснул. Девица переложила его в корзинку, устеленную пелериной из овечий шерсти, а сама достала из укромного места, за печью, моток конских волос и баночку со змеиным жиром, положила их на дно второй корзины, прикрыла тряпицей, сверху пироги и собралась выйти на улицу.