Сказание о Свете и Тьме, или Сказки лунной ночи

Фрагмент 1. Радуга радости

Пролог. Разрозненные страницы

Это странный сон – словно калейдоскоп, в котором события сменяют друг друга, складываясь в причудливый узор. Узор хранит какую-то тайну, и каждый раз мне кажется, что я вот-вот её разгадаю. И каждый раз  просыпаюсь, и тайна остаётся неразгаданной!

Впрочем, у меня ещё есть возможность приблизиться к ней: сон имеет обыкновение повторяться. То есть, не совсем повторяться: события, происходящие со мной, каждый раз другие, каждый сон – другие…

Единственное связующее звено между мозаичными фрагментами этого необыкновенного сна – ЕГО глаза.

И ещё. Есть ещё одна особенность: в этих снах я восемнадцатилетняя. Молоденькая восторженная первокурсница. И я ещё никого не любила так, как люблю сейчас – Его.

Это странный сон – словно  разрозненные страницы безнадежно утерянной рукописи, отдельные её фрагменты, разделенные пространством и временем. Но не для меня! – Ведь в каждом фрагменте присутствуют два персонажа –  я и ОН. Мы. Мы вдвоём.

И кажется, мы с ним – не два отдельно взятых человека, мы – одно целое: две его стороны ( я не могу понять, где я и где ОН, потому что мы – одно. И я счастлива – с НИМ…)

Радуга радости

Место действия – электричка. Мы едем за город – студенческой шумной компанией (я никогда не была в компании, я училась на вечернем отделении, после работы, четыре дня в неделю, воскресенье в читальном зале, писать бесконечные курсовые, не менее 20 страниц, и сочинения, не менее 12 страниц, мне было не до компаний. Почему же мне снится то, чего в моей жизни не было?).

О студенческих компаниях я знала только понаслышке, а провести воскресенье за городом было для меня непозволительной роскошью. Так что выходным днём воскресенье стало для меня только после окончания вуза. А во сне мечты сбываются, и компания, и выходной, и чувство восторженной, шипящей в горле газировкой, незнакомой мне радости… Куда мы едем? – Спросите чего полегче!  На экскурсию? Или на пикник? Во сне я этого не знаю… Зато я знаю, что нас четырнадцать.

Во взглядах пассажиров – дружелюбие и лёгкая зависть: у них всё в прошлом – время ярких желаний, смелых надежд, несгибаемой веры в себя, в счастливое будущее. Безалаберная и несдержанно весёлая студенческая жизнь, лекции, экзамены, зачёты, курсовые… Походы все группой в кино или на футбол, первая настоящая любовь и первая ревность, и такие вот коллективные вылазки на природу.

У них всё это уже было, а у нас – всё ещё впереди, и светлая беспричинная радость не умещается в груди и рвётся на волю… Пассажиры улыбаются нам, а мы улыбаемся пассажирам, делясь с ними – этой восхитительной, неуёмной, сияющей словно радуга – радостью.

Я чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Один из пассажиров смотрит на нас по иному, не так, как другие. Это молодой парень, чуть старше нас, почти ровесник.  Красивый как древнегреческий Дионис, как лермонтовский Демон.

Лицо с гравюры

Была у нас дома такая книжка – «Поэмы Лермонтова», иллюстрированная необыкновенными гравюрами (да что – была, она и сейчас есть, стоит на книжных полках, ждёт, когда её в руки возьмут).

В детстве я любила их разглядывать, забравшись с ногами в кресло. Гравюры казались мне живыми. Бешено мчащийся Терек, стиснутый чёрными скалами. Грустные оленьи глаза маленького Мцыри, которому не суждено увидеть своих родных. И гордое, словно высеченное из мрамора лицо Демона. Его я любила более всех.

- А кого ты любишь больше, маму или бабушку? – задавали мне традиционный вопрос мамины-папины гости. – С кем ты хочешь жить? – И получали неожиданный, что называется, в лоб – ответ:

- Никого. Одна хочу жить, в интернате (мне так часто его обещали, что достигли противоположного эффекта: я привыкла к «светлому будущему» и решила, что может, так оно и лучше. И без страха и слёз ждала, когда наконец обещание будет выполнено, закон вступит в силу. Вот приедут меня навестить, фиг я к ним выйду! И на каникулы не приеду. Это была моя мечта и моя месть. Не сбылась). Потом вырасту и выйду замуж. Знаю за кого, - заявляла я, пятилетняя, снисходительно глядя на взрослых.

- А кто же будет твоим мужем? Витя? Коля? Или Тариэл, с которым ты вчера подралась? Ты уже выбрала? – с улыбкой спрашивала мама. Но я упрямо мотала головой. Зачем мне эти Коли-Вити! Разве что подраться… Тариэл научил, спасибо, умею, но это ещё не повод за него выходить.  Я давно уже выбрала – ЕГО.

- Вот этот! – я осторожно касалась пальцем горделивого подбородка на волшебной гравюре.

- Но это же Демон, - хохотала мама. – А Мцыри тебе не нравится?

- Нравится. Читала. Не хочу. Я - его хочу! – и снова осторожно, благоговейно касалась лица Демона. – Его!

Смеялась мама, смеялась бабушка, смеялся отец, гости вытирали слёзы от смеха. Я мрачно сдвигала к переносице  длинные брови.  Обижалась на взрослых за этот смех. Ведь я  говорила с ними серьёзно. А им – было смешно.

Почему я вспомнила об этом? – Да потому, что он смотрел на меня, мой Демон, и он был живым, настоящим! В том, что – именно на меня, сомневаться не приходилось: наши глаза встретились и сказали друг другу всё. Он улыбался мне неотразимой улыбкой Ди Каприо, а я всё смотрела, как завороженная, в Его глаза…

Он был точно таким, какого я себе придумала тогда, в детстве, сидя по-турецки в кресле с выданной мне родителями конфетой и Лермонтовым. Я долго нюхала обёртку, наслаждась конфетным запахом (она пахла восхитительно вкусно, а конфета была восхитительно шоколадной) и подносила конфету к Его губам, чтобы Он тоже попробовал. Ведь на книжной гравюре у него не было конфет, а жизнь  без сладкого – это разве жизнь?