Сказания Трофоры

Глава 8

Если ты завтра превратишься в змею и начнёшь пожирать людей
и тем же ртом, что ты пожирал людей, будешь кричать: «Я люблю тебя!»,
смогу ли я в ответ сказать: «Я тоже тебя люблю», как делаю это сегодня?
Мацумото Рангику
Блич

Смерть странная. Сколько бы я о ней ни думал, до сих пор не в силах понять её природу. Она всегда рядом со мной, но в то же время слишком далека от моего понимания. Сегодня рядом с тобой любимый человек, друг или близкий родственник. Он смеётся, когда ему смешно, грустит, когда на него нападает тоска. Он живой. Однако, завтра ты уже смотришь в его стеклянные глаза, которые больше никогда не засмеются. Такова смерть. Мне казалось, что ей плевать, кого забирать, что она действует по собственной указке, что её воля непостижима. Так я думал всегда, сталкиваясь с ней. Думал так, когда моих родителей закапывали в землю, думал так, когда смотрел на развалины дедовского дома, думал так и сейчас, блуждая по пещерам и понимая, что меньше суток тому назад рядом со мной была целая компания живых людей, которые бранились, смеялись и плакали вместе со мной. Всех их забрали у меня. Не важно, чьими руками был исполнен приговор, хоть они заслуживают наказания не меньше, смерть решила, и они мигом перестали существовать. Всё вокруг потакает её желаниям. Нет существа, способного обойти смерть, превзойти её. Можно сказать, что ты рождаешься потенциальным мертвецом, и даже тогда, только появившись на свет, бросаешься в борьбу на смерть с непоколебимой старухой. Она не знает пощады, сострадания, жалости, боли. Её собственная жизнь заключается в том, чтобы приговаривать других. Живёт ли она так же, как живу я? Может ли умереть так же, как умирали дорогие мне люди?

Странно думать о таком в бою. Однако, сражаясь с сильным противником, волей не волей начинаешь задумываться о том, что ждёт тебя при поражении. Нас было двое, но мы были слишком далеки от него одного. Скорость, сила, выносливость, реакция, восприятие окружающего пространства. Казалось, у него не было уязвимых мест. Высокий тощий мужчина с впалыми щеками, с которых морщинами обвисла кожа. Его глазные яблоки глубоко спрятались в глазницы, и оттуда видны были только ярко-алые пылающие зрачки. Его волосы секлись и ломались, воронёной соломой ложась на лоб и лицо. Разумеется, я не должен называть вампира живым, ведь они относятся к классу нежити, но девушку, встретившую нас в этом зале, я без труда спутал бы с человеком, опустив возможность видеть ауру и прочие определяющие факторы. Он же был совершенно несопоставим с самим понятием слова «жизнь». Несмотря на это, дрался он ни как мертвец, ни как человек или вампир. Он сражался, как проклятый, как одержимый. Говоря о том, что у него нет слабых мест, я не говорю, что не бил его. Напротив, он пропустил от меня и Чейн не один и не два удара. Но его поведение, его стиль боя никак не свидетельствовали о том, что он ранен или хотя бы устал. Его тело игнорировало наши атаки, не принимало их. Несмотря на худобу, костлявость и откровенно болезненный вид, он был силён настолько, что мог стиснуть мою руку и раскрошить кость. На моей правой руке в нескольких местах образовались сколы. Они болели, как ушибы или ссадины. Не думал, что снова почувствую что-то подобное. Не зря это живой доспех. Видимо, он тоже может умереть.

Чейн ранила вампира несколько раз. Я чётко видел, как кровь некоторое время текла из его рук или ног, в тех местах, где проходили артерии, поражение которых означало бы для человека неминуемую смерть. Особенно точно девушка била в его шею, однако, вскоре кровотечение прекращалось. Он не слабел, кажется, даже наоборот. Защищался он будто только для вида. Я в целом не имею ни малейшего понятия, зачем ему с такой регенерацией нужно отражать и парировать атаки. Чего вообще эту существо может бояться? Основной урон старалась наносить беловолосая. Я лишь служил для неё прикрытием и щитом, старался сдерживать его, парировать или блокировать атаки. Атаковать без меча не было никакого смысла. Прежде, когда Чейн в схватке с ним заходила слишком глубоко и рисковала получить ранение, я менялся с ней местами и сам наносил удар. Первую такую атаку вампир пропустил, но на его лице не осталось ни малейшего повреждения, но, как мне показалось, чётко отразилось удивление. Последующие же подобные выпады он блокировал или пропускал, и тогда уже я рисковал быть раненым, а потому вскоре мы оба перестали сражаться так же агрессивно. В отличие от наших атак, в его действиях не было ни единой ошибки. Он атаковал идеально, целился в места, где рана стала бы смертельной, и каждым ударом старался убить. Несколько раз мне не удавалось отразить или принять его атаку полностью, я получал частичный урон в виде очень болезненных порезов. Его клинок время от времени проскальзывал по моей руке, которую я нередко использовал в качестве щита. Наносимые им ранения всё множились. Каждое из них в отдельности не представляло опасности, однако, вместе они идеально справлялись с тем, чтобы лишать меня сил. Будто он специально старался извести меня мелкими ранами. Кроме того, каждый раз, когда его меч касался меня, я чувствовал, будто сам он высасывает из меня жизнь. Когда он приближался, его лезвие издавало сильные вибрации, словно мощный магнит, но оно не отталкивалось от меня, а напротив, притягивалось, засасывало. Его чёрный клинок словно был покрыт тьмой, как маслом, и она спускалась на меня, проникала в мои раны и жгла меня изнутри, истощала, поглощала меня.

Он был быстр. Его скорость произвела на меня ни с чем не сравнимое впечатление, заставила по-настоящему испугаться. Он перемещался так же быстро, как я бы менялся с кем-то местами при помощи магии. Скорость, сравнимая с мгновенным перемещением сквозь пространство. Невозможная, для человека, и, кажется, слишком великая даже для вампира. Хотя, прежде мне не приходилось с ними сражаться или даже видеться. Как он стал таким сильным? Абсолютно не таким, как та девушка. Неужели потому, что питался своими сородичами? Не приходилось слышать о вампирах каннибалах, но, уверен, им сносит крышу. Думаю, в подземелье, отрезанный от внешнего мира, голодный, измотанный, он бы так или иначе сошёл с ума. Может, поедание своих собратьев служило ему не только способом поддержания жизни, но и обретения силы? Что с ним произошло в течение многих лет заточения?