Скажи Венере, что мы умрем этой ночью

1.1.

Часть первая

«Beatus vir qui suffert tentationem : quoniam cum probatus fuerit, accipiet coronam vitæ, quam repromisit Deus diligentibus se»

Jacobi 1:12

«Блажен человек, встретивший искушение. Пройдя через искушение, он обретет венец бытия, обещанный Богом тем, кто познал Его»

Наталья Анатольевна была красива и понимала это.

И, понимая это, она часами просиживала в тени своей спальни, беспокоясь, как бы случайный солнечный луч не упал на ее белоснежную кожу. В заграничном журнале (их Наталья Анатольевна искренне презирала) она как-то вычитала, что дневной свет пагубно влияет на красоту: рано покрывается морщинами молодое лицо, кожа идет ужасными пятнами, а потом, потом… Она выбросила журнал, не желая знать, что же случится потом.

Вскоре она перестала открывать окно. Летом бывало очень душно и жарко, но Наталья Анатольевна была непреклонна: пусть хоть все окна откроются, кроме ее собственного. Потом, конечно, пришлось выходить: по городу уже пошли слухи, что «красавица Натали» смертельно больна. Чтобы развеять отвратительные сплетни, Наталья Анатольевна стала выходить вечером и ранним утром на главный бульвар и с полчаса изображала приветствия. На большее ее не хватало. Днем (даже в дождь, даже зимой) ее было не выманить.

В глубине души она, разумеется, тосковала. Праздничные вечера, с картами и танцами, случались от силы дважды в месяц. Пока Натали не начала уединяться в полумраке и духоте, к ней ездили приятели, но позже перестали – не выдерживали ее нового образа жизни. Один шутник (не сынок ли Дмитриева?) обозвал ее в обществе «леди Дракула». Было очень обидно. А Татьяна (чей отец обычный почтмейстер!) узнала, с чего Натали боится дня и стала злобно шутить: хах, нашлась «красавица расписная», боится, что загорит, кожа-то светлая лучше! Наталья Анатольевна размышляла, не отомстить ли за это, но после махнула рукой: Татьяна, с ее раскосыми глазами, не сравнится с ней, пускай помирает от зависти.

Наталья Анатольевна зажигала лампу или свечи и читала новые любовные романы, которые тайно презирала, но которые были безумно интересны. В них очаровательные парижанки падали в объятия страстных графов, а те сильно сжимали их в объятиях и шептали слова об огромном желании. От предвкушения у девушки сбивалось дыхание. Она обмахивалась веером, воображая, как хорошо быть очаровательной француженкой в сильных руках богатого и безумно красивого белокожего аристократа. Раз ей привезли роман о светской красавице, что соблазнилась молодым священником, недавно назначенным в ее приход. Пытаясь представить это, Наталья Анатольевна испытывала отнюдь не трепет, а омерзение с примесью негодования. Она вспомнила их местного священника, который был бесконечно далек от образа пленительного любовника – низенького, с густой седой бородой, в ужасном церковном одеянии словно бы с чужого плеча. И пахло от него затхлостью и жалостью к грешной земной жизни. Наталья Анатольевна вспомнила, что его отстранили, и с облегчением перевела дыхание: что же, больше не придется изображать, что он ей… что ей совсем не противно.

В закрытое окно постучали. Кто-то рассмеялся, будто в надежде, что обида выманит ее из дома, что она откроет и закричит на наглеца. Она подумала, что это проклятый сынок Дмитриева. Две зимы назад, когда она свободно каталась со всеми в санях, он уговорил ее присесть с ним рядом, а когда сани тронулись, положил руку ей на плечо. Натали запомнила, как от него пахло мятной настойкой и незнакомыми азиатскими сладостями. Молодой Дмитриев щекотал ее шею, а она зачем-то смеялась и думала, что ей нравится. А теперь он обзывает ее и приходит стучать в ее окна, как будто не было его слов, что он мечтает целовать ее всю оставшуюся жизнь.

И если любовник в романе походил на сынка Дмитриева, Наталья Анатольевна не читала дальше. Книга становилась ей отвратительна.

Иногда к ней приходил отец и, выполняя долг, спрашивал, не скучно ли ей, не пригласить ли кого-то ее развлекать… и не лучше ли перестать «капризничать». Наташа, ты подумай, все гуляют, никто дома не прячется, одна ты сидишь, ну где это видано? Визиты отца Наталье Анатольевне нравились, но были тяжелы. Она боялась, что он обвинит ее: портит отношение к нему, а что подумают о семье, перестанут уважать, а как стоять во главе, если твою семью не уважают и твою дочь высмеивают? Но, если и думал так, вслух ей не высказывал.

– Ох, какая ты бледная стала, – только и приговаривал он. – Таешь без света. Беспокоюсь, как бы чего не было, Наташа.

Она лежала без сна до пяти утра, дочитывая очередной роман, в котором прекрасная горничная утопала в объятиях своего молодого и красивого нанимателя. «Дерзкая, какой грех с тобою быть, любимая моя!» Наталья Анатольевна убирала книгу под подушку и вздыхала, представляя, как замечательно было бы поехать в Париж к белокурым страстным французам. Она засыпала под утро, проверив, что занавески хорошо защищают ее. «Слепая слабость моей любви к тебе…» Она заслуживала такую великую любовь.