Сказка мертвого океана

Пролог

Сезон дождей в Дантире начинался в середине осенней декатры[1]. Тяжелая взвесь антрацитовых облаков дрейфовала с севера на юг, укутывая Бельранию и Эле на долгих полгода. Каденскую дугу затягивало особенно плотно, отрезая и без того разрозненные клочки земли друг от друга непроходимой завесой густого, насыщенного тумана. В дни, когда воздух сгущался настолько, что видно было не дальше вытянутой руки, корабли покорно засыпали в гавани, повозки почти полностью останавливали движение, а люди без лишней надобности старались не высовываться на улицу. С сезоном дождей и туманов на улицы ядовитыми потоками просачивалась нечисть.

За пять лет, проведенных в колонии, Рейк успел привыкнуть ко многому: к необходимости тщательно проверять, заперты ли двери и окна на ночь, к оберегам, уложенным под коврики у порога, к часам вечернего бдения под монотонные молитвы проповедников. Кажется, единственное, с чем он так и не научился мириться, так это с неизбежностью вереницы трагичных смертей, траурным шлейфом тянущихся вслед за густым туманом. Ежегодная кровавая дань, что взымали ненасытные духи этих проклятых земель.

Рейк с тяжелым вздохом перевел взгляд с окна на веер бумаг, разложенных на рабочем столе.

В кабинете висел стойкий запах старого дерева, книжной пыли и смолы. Тихо поскрипывая, в камине сгорали поленья. Ни один, даже самый тонкий луч солнца, не в силах был отыскать брешь в плотной завесе дождевых облаков. На улицах круглосуточно горели квазифорцевые фонари, бледно-голубыми маячками означая путь для неосторожных прохожих, рискнувших высунуть нос из дома. Дантир в сезон туманов смолках и погружался в неспокойную дрему. Меланхолия и праздность тяжелым покрывалом застилали город. В неестественной, болезненной тишине любые неосторожные звуки казались чрезмерно громкими, будь то стенания здешних духов или душераздирающие крики неосторожных жертв.

Как ни печально признавать, Рейк привык даже к этому. То, что раньше начисто лишало его сна, сейчас едва ли способно было даже оторвать от более насущных дел. Жестокие законы этих земель быстро купировали в людях чувство сострадания и жалости. Однако, кое-что до сих пор нет-нет да вызывало внутри липкое чувство страха и затаившейся где-то под ребрами тревоги – звук церковного колокола на главной площади города.

Протяжное, угрожающее «бом-бом-бом» каждый раз эхом расходилось по артериям улиц и переулков, взбалтывая и просеивая тяжелую взвесь тишины. Звон колокола громко, во всеуслышанье ревел о совершенном правосудии. Благая весть неслась сквозь пустые закоулки и широкие проспекты: еще одно порождение тьмы отправилось гнить в преисподнюю.

Едва заслышав его, сердце невольно брякало в груди в такт раскатистым, басистым ударам. Раз… два… три… Отчаянные попытки игнорировать их вызывали лишь страшную мигрень. Звон атаковал почти всегда без предупреждений – стремительно быстро, пугающе неожиданно. Вот и сегодня, едва выждав до полудня, он вторгся в размеренную рутину так внезапно и резко, что на первом же ударе рука невольно дрогнула, оставляя на безупречно-белой бумаге уродливое чернильное пятно.

Неясное чувство тревоги змеей заскользило под кожей. Это мог быть кто угодно: от вечно голодных упырей до непутевой ведьмы, готовой нагадать золотые горы любому, кто подбросит ей в карман пару даймов[2]. И все же мысли предательски связывались узелками в единую цепь и выстраивали отнюдь не радужную картину. Воображение охотно рисовало очертания хорошо знакомого тела, безжалостно распятого на эшафоте. Шанс был невелик. Но он был. И от осознания этого змей под кожей начинал больно жалить, наполняя вены ледяным ядом ужаса.

Он должен был увидеть сам. Удостовериться.

Рейк вылетел из кабинета. В холле встревоженный такой несвойственной взвинченностью хозяина ожидал лакей, покорно сжимая в белых перчатках подготовленный к выходу плащ.

— Господин, но ведь там туман…

Предупреждение так и застряло в распахнутых настежь дверях. Путь к городской площади Рейк мог отыскать и в глухой, непроницаемой тьме. Слишком хорошо он выучил его за последние годы. В туман уходил пунктир уличных фонарей. Тридцать шесть столбов прямо и пятнадцать направо. Рейк, небрежно накинув на плечи плащ, нырнул во мглу.

Вязкая топь влажного воздуха мерзкой субстанцией обволакивала тело. Казалось, она щупальцами обвивает ноги и тормозит его, призывает одуматься, повернуть назад. На пятнадцатом столбе с губ начал срываться предательский кашель. Слишком густой воздух, к которому он с годами так и не успел привыкнуть. Навстречу вынырнула немолодая пара: дама отчаянно крепко впивалась в кавалера и встревоженно озиралась по сторонам. В напряженном молчании они поспешили разминуться с Рейком и раствориться в серых, щедро сбитых облаках.

Колокол вдалеке, наконец, смолк.

Редкие смельчаки потянулись к городской площади. Их, как и Рейка, влекла смерть. Размытые тени скользили бестелесными призраками сквозь мглу, глухой шепот разлетался по закоулкам. Чем ближе подбирались они к помосту у церковных ворот, тем громче становились голоса, подпитываясь и насыщаясь свершенной трагедией.

«Только не хвост», едкая мысль кислила на языке, «только бы не хвост».

Сквозь белесую пелену показались первые очертания. Дерево тихо постанывало под весом мертвого тела, скрип старой цепи вторил ему. Рейк силой заставил себя сделать шаг. Затем еще один. Туман слой за слоем растворялся, обнажая контуры тела.