Сказка о Сестре-Луне, о тьме и о западном ветре

Сказка о Сестре-Луне, о тьме и о западном ветре

Я слышала много сказок в детстве, и вот одна из них.

Давным-давно у Матери-Солнца было две дочери, послушные и славные Сестры-Луны. Днем они спали у нее за пазухой и пили ее свет, а ночью, когда Мать-Солнце ложилась спать, следили за миром с темных небес. Была старшая тише и строже, младшая была веселее и ярче, ночь за ночью они сидели на краю небосвода, расчесывали серебристые косы, и тусклое сияние, отражение света их матери, лилось на мир. Луны пасли звездное стадо на небесных пастбищах, летели мимо них ветра — погонщики облаков: строгий северный, жаркий южный, восточный, пахнущий туманом, и западный — легкокрылый насмешник.

Твари ночные прятались меж скал и в глубинах лесов, клыки и когти не показывали — знали, что сестры зорко смотрят с небес. Одна уставала — вторая в силу входила, и ночь никогда не была черной и страшной: видны были тропы, блестели озера и реки. Мир ничего не боялся.

Однажды, когда старшая Луна отдыхала, спрятавшись за горным хребтом, младшая ее сестра уронила гребень.

То ли рука ослабела на сотом взмахе, то ли дрогнула случайно, но гребень выпал — и слетел яркой звездочкой за темный лес. Ахнула младшая Луна: нет гребня — и волосы потускнеют, не будет света в ночи, усмехнется тьма клыкастая, и покажут твари ночные носы из темных ущелий, из болотных глубин и из-под корней мертвых деревьев.

И пока не случилось беды, решила младшая Луна пойти за гребнем и вернуть его.

Думала, что просто поднимет его с поля, или снимет с ветки высокой ели, или достанет из прозрачного ручья, на дне которого серебрится и сверкает сейчас упавшая звезда.

Спрятала Луна волосы под плащ из тумана и шагнула вниз по облачным спинам.

Не стало Луны на небе — налетели темные тучи, спрятались за рваным пологом звезды, разогнались ветра и завыли тревожно. Потемнело вокруг: из болот и из-под корней мертвых деревьев, из глубоких пещер и ущелий потекла темнота — густая, голодная, полная клыков, и когтей, и быстрых кожистых крыльев. Твари ночные захохотали и спутали тропы.

Висел гребень на дереве — задел его филин крылом и сбросил на землю, а там его ужи подхватили и утащили в болото, на самое дно глубокого омута, под камни на илистом дне, под ил — и еще глубже. Там он потускнел и сгинул до поры.

Тем временем шла младшая Луна по одной тропе, пока царапина от гребня на небесах не поблекла, и вышла к болоту. Колола трава ей ноги, резалась осока, уходили под воду зыбкие кочки, и тьма вокруг стояла, скалилась, смеялась, клацала зубами, но шла Луна вперед, туда, где сияла под водой тусклая звездочка, — потянулась за ней и упала в омут, только плащ над водой остался, да и тот туманом развеялся.

Обманула Луну тропа, завела в другое болото, и не звезда ей сияла, а гнилушки. Оплели ее болотные травы, темная вода смыла свет из кос, потускнела Луна, погрустнела, заплакала, а тьма захохотала на разные голоса вокруг: поймала, говорит, поймала, никуда теперь не денешься.

Проснулась Мать-Солнце, поняла, что случилось недоброе, и нахмурилась. Поймала за ворот западный ветер: лети, говорит, по свету, узнай, что было, да расскажи мне. Ветер рассмеялся и улетел, а вернулся — улыбка его померкла: уронила, сказал он, дочь твоя младшая гребень и ушла за ним, не спросившись, да утонула в омуте глубоком и сидит теперь по ту сторону воды, расчесывает косы пальцами, прядь за прядью перебирает, вплетает в них болотные травы, на небо смотрит — а вместо звезд у нее гнилушки одни вокруг. Звезды то видели и птицы ночные, но звезды молчат, а птицы ночные другой хозяйке служат.

Мать-Солнце разозлилась сначала — пожары в лесах вспыхнули, а потом загоревала — и небеса тенями покрылись, дожди обрушились на землю. Жаль ей было дочери, страшно за нее, но ничего тут не сделаешь: не спуститься Солнцу с неба на землю, земля Солнца не выдержит. Осталось ждать вечера, когда проснется старшая дочь.

Настал вечер, звезды вышли на темное пастбище, проснулась старшая Луна, узнала обо всем и горько заплакала. Тоскливо ей одной на небе, грустно и одиноко, жаль ей сестры любимой. Пойду, говорит, вниз, выручать, верну тебе дочь, а себе — сестру, во что бы то ни стало.

Покачала головой Мать-Солнце: есть у тебя, говорит, еще две ночи, чтобы сестру вернуть. На утро последней зачахнет она, свет ее померкнет, не сможет на небо вернуться той же, что была. Так что поторопись, а за звездами пока восточный ветер присмотрит. Потом поймала она ветер западный и велела ему на земле за дочерью приглядывать, помогать ей, а то запрет в бутылке его на сотню лет — будет там сидеть, от тоски чахнуть. Сбросила она с небес лестницу из дождевых нитей, и спустилась по ней старшая Луна. Был у нее с собой серебряный гребень и материнский свет, свернутый в клубок.

Шла Луна по земле и в каждую лужу заглядывала, искала сестру, но видела лишь свое отражение, которое рябью шло, стоило протянуть руку. Шла по лесам и полям, между горных вершин, у темных рек, текущих в равнинах с севера к югу, и дошла до высокого ельника, острого, как пики, и черного-черного. А из-за того ельника тьма смеется и скалится, и стоит у тропы черный зверь шестилапый о четырех крылах, глаза его огнем горят: уходи отсюда. Тропа за его спиной змеиным клубком вьется: не смей на меня ступить — вмиг пропадешь. Огни гнилые вдалеке мерцают: пойдешь за ними — уведут в сторону, в глухую топь заманят.

Сестра-Луна испугалась сначала, но встал за ее спиной западный ветер и шепчет на ухо: гребнем своим, говорит, расчеши тропу, ляжет, как косы твои, ровно. Клубок брось под ноги и держи за ниточку — свет Солнца ни с чем не спутать, ни один морок близко не подойдет. А я, говорит, уведу зверя, заиграю его, как щенка, потому что щенок он и есть — даром что о четырех крылах, о шести лапах.

Сказал он это, свистнул — и правда, унесся зверь вслед за ветром.

Все сделала Сестра-Луна, как он велел, — и вмиг присмирела дорога, попрятались гнилые огни, потускнели от света Матери-Солнца. Расступился лес, открылось за ним болото, глухое и злое, и омут в нем был черный — а на дне того омута, с другой стороны воды, сидела младшая Луна и перебирала пряди пальцами, ставшими тонкими, как тростник.