Однажды летом, когда мне было восемь, мать меня привезла погостить к дедушке. Он в то время служил учителем в одной швабской деревне.
Я, памятуя о том, что дед знает кучу всяких местных историй, часто жутковатых, сразу же начал приставать к нему, требуя рассказать что-нибудь. Мы как раз проходили мимо какого-то дома, прячущегося за покосившейся оградой. Дом не был похож на все прочие деревенские дома, чистые и ухоженные. Он был обветшалый и грязный, сквозь отпавшую штукатурку кое-где проглядывали доски. Окна заколочены досками крест-накрест. Сад зарос, яблони в нем одичали. Дед вдруг остановился перед этим домом и сказал:
— Вот. Если хочешь страшненького, далеко ходить не надо, все тут.
Мне вдруг стало жутко, несмотря на солнечный день, кипевшую повсюду жизнь, несмотря на то, что дед был рядом.
— Там никто не живет? — робко спросил я.
— Нет, — сказал дед. — Там живет один человек. Только он никогда не выходит днем. И к нему в гости никто не ходит.
Это угрюмое жилище мне сильно не понравилось. Кто же этот человек, который боится солнечного света и который привел свой дом в такое запустение? Я пролепетал, что там, наверное, сидит какое-то чудовище. На что дед сказал:
— Да нет, там живет мой товарищ по университету. Я его давно знаю, мы когда-то дружили. Но сейчас даже я к нему в гости не пойду.
Какое-то время он молчал, погруженный в невеселые воспоминания. Когда мы уже шли полевой дорогой к лесу, дед, наконец, вернулся к прерванному рассказу.
Михаэль был родом из Вюртемберга, они с дедом вместе учились и, когда дед после выпуска решил вернуться в родные места, Михаэль вдруг пожелал ехать с ним. Говорил, что всю жизнь мечтал жить в деревне простой и здоровой жизнью, учить сельских ребят грамоте и записывать народные песни и сказки. Короче говоря, они приехали вместе.
Михаэль сразу же влюбился в эту живописную местность. Он снял домик, который вскоре выкупил — тот самый, мимо которого мы проходили. Тогда это был добротный, ухоженный дом, и яблони в саду сгибались по осени под тяжестью плодов. Михаэль служил в местной школе, вместе со своим другом.
Спокойная жизнь продолжалась лет пять. Все бы хорошо, но этот парень чрезмерно увлекался фольклором, все время приставал к крестьянам со своим блокнотиком. Те считали его слегка чокнутым, но относились по-доброму. Впрочем, не все из них были добрыми людьми.
Дед сказал так: он был городской, к сказкам он относился как к небылицам, хоть и любил их, а мы-то знаем, что сказки не для развлечения придуманы. В них есть доля правды. Порой — очень неприятной правды. Дед пытался его предостеречь, но Михаэль только смеялся. Он задумал издать книгу, в которой были бы собраны легенды и поверья южной Германии.
Как-то раз они с дедом пошли в субботу пропустить по кружечке пива, и Михаэль вдруг спросил: а почему в ваших местах так популярны истории про оборотней? Мой дед сказал, что никогда не задумывался об этом. Но ему сразу стало тревожно, он начал расспрашивать Михаэля и выяснил, что тот собирается наведаться к Вольфи из соседней деревни, ему вроде как посоветовали это сделать, потому что Вольфи знает про оборотней все. Дед начал отговаривать друга — не потому, что верил в оборотней, а потому что этот Вольфи казался ему отъявленным бандитом.
Дед описывал Вольфи так — это был здоровенный смуглый черноволосый детина невнятного происхождения. Кто-то считал его цыганом. Он изготавливал седла и упряжь. Поговаривали, что он и кузнец отменный, но кони его боятся, поэтому он-де не подковывает лошадей. И собаки он никогда не держал. Злые языки говорили, что он сам опаснее любой собаки. Болтали, что он скупщик краденого, а кое-кто считал его даже убийцей. Вольфи не был коренным жителем этих мест, в соседней деревне поселился лет десять назад. Дед сказал, что полного имени его никто не знал, но это «Вольфи» ему подходило отлично — и ухмылка, и взгляд у него были совершенно волчьи. И вот к нему-то начал наведываться Михаэль. Обыкновенно он приносил подношение в виде шнапса и просил рассказать какую-нибудь историю. Но Вольфи говорил, что он один не пьет, и заставлял Михаэля пить с ним. Бедняга возвращался в свою деревню под утро и на бровях.
Дед как-то перечитал то, что он записал у Вольфи в гостях, и сказал, что худшего бреда невозможно себе и вообразить. Он пытался убедить Михаэля, что этот забулдыга рассказывает ему какую-то ахинею, а вовсе не швабские легенды, а кончится все тем, что однажды, напоив, он его ограбит. И это еще в лучшем случае. Но Михаэль был другого мнения, он считал Вольфи истинным человеком из народа.
Дед действительно боялся, что его друг станет жертвой преступления, но, как оказалось, Вольфи задумал сыграть с городским чокнутым еще более жестокую шутку…
— Он решил его подставить? — спросил я.