Сказка старого пианино

Сказка старого пианино

Кто-то скажет, что было это давно, кто-то – что не так уж много времени прошло с тех пор, как прокляли злую королеву. В ту худенькую, дрожащую от страха ночь, когда это случилось, проклятая королева и сама стала проклятием для всех остальных. Потому что она была злой, и потому что ей так захотелось. В ведьмином котле, в самой чаще леса, она сварила волка, ворона и мужчину, которого любила. Или думала, что любила. Но он не любил её никогда. Из котла выпрыгнул невиданный зверь – огромный волк, покрытый чёрными перьями. Она оседлала его, надев заколдованную уздечку, и волк побежал по небу. Королева дёргала уздечку так, что та взрезала пасть волка, но он всё равно взбрыкивал, мотал гордой головой, упирался непокорными лапами, противился всем сердцем того мужчины, который никогда не любил королеву. А над левым плечом его, среди чёрных, как души злодеев, перьев, торчало одно белое. Королева вырвала его, выбросила, и волк стал покорен. Тогда королева смогла посмотреть вниз, и взгляд её сияющих глаз встретился со взглядом старика, сидевшего с женой на балконе жёлтого домика, похожего сверху на брусок масла. Старик рассыпался клавишами аккордеона прямо под ноги своей жене. Она стала искать клавиши на ощупь и не посмотрела наверх. Но были другие, поднимавшие глаза к небу. С каждой ночью их становилось меньше и меньше. А теперь уж никто не отваживается взглянуть на звёзды, страшась увидеть те, что сияют в глазах проклятой королевы.

– Кто научил тебя играть?

– Никто. Я просто нажимала на клавиши и слушала.

Мари продемонстрировала, как это было. Она опустилась на колени перед пианино, чтобы стать такого же роста, как когда впервые его увидела, закрыла глаза и нажала на первую белую клавишу в конце клавиатуры. В детстве ей больше нравились низкие ноты, они знали что-то такое, чего не знала она. Сейчас она тоже не знала, что скрывается за их глубоким голосом, но полюбила высокие – понятные, весёлые. Лучше конечно получалось не нажимать по отдельности, а сочетать, чтобы не она что-то там понимала, а само пианино рассказывало.

– Понимаете? – спросила Мари. Гость покачал головой, и крошечный белый волк в кармане Мари недовольно взрыкнул. – Спросите, почему я ношу шёлковую ленточку на шее.

Гость улыбнулся. Мари видела его лицо нечётко, оно плыло и размывалось перед её глазами, накладываясь на лица десятков тех, кто так же вот спрашивал про пианино, а потом – про ленточку. Чаще без её подсказки конечно.

– Почему ты носишь на шее шёлковую ленточку?

Она улыбнулась, ей было приятно вспомнить о том, что вечером в очередной раз раскроется предназначение ленточки. Но посетителю ничего не ответила и стала играть. Он подошёл снова, держа в руках меню. На странице с мороженым была приклеена бумажка с надписью: “24 июля за вторым столиком была оставлена мечта. Вернём владельцу или отдадим в добрые руки.”

– Сейчас уже конец августа, – осторожно сказал посетитель, и Мари заметила, что на подбородке у него ямочка.

– Точно.

– К кому я могу обратиться за… За ней?

Для Мари вспыхнули его бледно-серые глаза, высветилась кожа, покрытая веснушками и ранними морщинками. Белый волк в кармане завозился как-то даже одобрительно. Мари махнула рукой в направлении лестницы на второй этаж, где находился кабинет мсье Жюля, владельца “Старого пианино”.

Мари продолжила играть. Она и сама не заметила, как стала подстраиваться под чужую музыку. Слепая музыкантша без инструмента, недавно пришедшая в ресторан, водила руками, перебирала пальцами, будто натягивала меха аккордеона и нажимала на клавиши.

– Здорово получается, – сказала Мари.

Аккордеонистка уронила руки на колени, опустила голову.

– Лучше принеси мне яблочной водки.

Хорошо бы она попросила об этом официанта… На кухню идти совсем не хотелось, это было королевство поварихи, шикавшей на всех и каждого, кто смел приходить, прикасаться к кастрюлям, переставлять посуду. На Мари повариха шикала через раз, потому что замечала через раз. Вообще-то её обычно замечали через два или через три раза, и Мари отдавала дань внимательности поварихи. Рискуя получить пару отравленных слов, она всё же вошла на кухню. Водка – та ещё гадость, но некоторым она нужна, чтобы залить ещё большую гадость, плескающуюся внутри. Так вот и подумаешь, что душа находится не в сердце, а в желудке…

Сегодня был тот раз, когда повариха Мари не заметила. Она смотрелась в отполированное дно кастрюли и прикладывала к голове руку с тремя оттопыренными вверх пальцами, будто сама себе наставляла рожки. Мари не могла понять, почему рожек три, пока не догадалась, что пальцами повариха изображала зубцы короны. Мари удивилась: ну какая корона, повариха – она была поварихой от кончиков спутанных тусклых волос, присыпанных мукой, до мысков старых кожаных мокасин со стоптанными задниками. Мари прихватила со стола куриные кости, вынесла через заднюю дверь на улицу. Там уже бродили голодные коты, ожидавшие от неё ежевечернего угощения. Она положила куриные косточки на газету и вернулась на кухню. Поставила на поднос бутылку яблочной водки, две рюмки (аккордеонистка всегда просила две), и, непроизвольно ссутулившись, пошла обратно в зал.

– Лоран не спускался?

Мари вздрогнула. Звякнули друг о друга хрустальные рюмки, колыхнулась водка. Маленький волк сипло затявкал, царапая изнутри карман платья.

– Нет, мадам, – тихо ответила Мари и ускользнула.

В зале она поставила поднос на стол, уселась на банкетку, положила пальцы на клавиатуру, но не нажала на клавиши. Указательный как-то независимо и трепетно подрагивал на белой. С потолка на него упала ярко-красная капля. Мари положила палец в рот и ощутила вкус яблок, такой яркий, будто целый килограмм выжали в одну эту каплю. Подняла глаза к потолку – белый, никаких следов.