Сказки Королевства. Часть 3

Пролог

Кесарю кесарево, а Богу Богово

(Евангелие от Мф: 22: 21)

Ибо вечность —
богам.
Бренность —
удел быков…
Богово станет
нам
Сумерками богов.

(И. Бродский)

Волны странного, чернее смоли, моря накатывали на берег легко, дразнясь, будто в салки играли – и тут же убегали обратно, оставляя на белоснежном песке влажные следы. И эти темные языки казались единственными живыми созданиями на побережье: ни птиц в сияющем белом небе, ни рыб в непроглядной пучине, ни крошечных созданий, населяющих каждую каплю воды, щепотку песка и сам воздух, являющихся невидимым свидетельством самой жизни. А если приглядеться совсем близко, то и вовсе станет не по себе: внимательный взгляд обязательно разглядит и другие несоответствия: отсутствие морской пены и брызг, текучесть и однородность «берега», больше похожего на застывший бесформенной массой свет.

По самой кромке «моря» шел мужчина. Длинные белые одежды его и сияющее светлое лицо казались совершенно естественным продолжением этого странного пейзажа – будто свет, наконец, одумался и принял человеческую форму, и лишь короткие – до плеч – волосы цвета темной меди ярко выделялись среди света и тьмы языками рыжего, подсвеченного солнцем, пламени.

Походка его была легка. Не тороплива, но и степенной назвать ее язык бы не повернулся. Несмотря на некоторую хрупкость его фигуры и тонкость черт чувствовалось, что в мужчине этом много силы, и она не дает ему покоя. Темные морские языки и белый песок расступались перед ним, едва касаясь вышитых белых туфель с загнутыми носами, какие предпочитают носить кочевники.

Он посмотрел вдаль, на высящуюся над гладкой сияющей поверхностью черную громаду не то дворца, не то замка, каштановые брови его слегка нахмурились, четче обозначив залегшую между ними складку, а с полных чувственных губ сорвалось неожиданно мелодичное «Да чтоб тебя... нет уж...». Он уверенно тряхнул волосами и, не отрывая от строения взгляда, зашагал к нему. Дворец же, будто устыдившись своей неуместности, на глазах светлел и очертания его менялись

Когда путник поднимался по каменным ступеням, они уже сверкали белизной не хуже песков вокруг. По перилам вились золотые спирали, и стены дворца – местами мраморные, местами полупрозрачные, из риона – красивейшего местного камня, чем-то похожего на лунный или же застывший в стекле туман – украшены были серебристыми и вызолоченными арками.

Он вошел в прохладный, очень просторный зал. Потолок здесь поднимался куполом, словно в одном из главных храмов столицы; стены, украшенные нежными витражами стекла всех оттенков и степеней прозрачности белого, бросали на пол причудливое кружево теней.

Единственным темным предметом, резко нарушающим гармонию этого места, было кресло. Хотя нет, креслом оно являлось в той же степени, в какой сам дворец – домиком. Это был самый настоящий трон. Резной, темно-серый, расположенный на небольшом – в пять-шесть ступеней – пьедестале.

На нем, вольготно развалившись и перекинув через подлокотник длинные ноги, восседал тот, кто вообще-то пришел сюда гостем. Одетый в черное – от старинного камзола до длинных, плотно облегающих ноги сапог, он должен был казаться здесь чужеродным. Но почему-то выглядел вполне уместным. Возможно, дело было в длинных, очень светлых, заплетенных в косу волосах, а может, в той естественности, с которой он держался.

– Гляди-ка, в тебе начал чувствоваться размах. – Он с любопытством разглядывал стены зала, вошедшего, и одобрительно покачивал ногой. – Есть, конечно, над чем работать... Я-то боялся, что нам придется беседовать в лечебнице.

– Ну, здравствуй, Странник, – взгляд рыжеволосого полыхнул серебром.

– Ой, как официально, – сморщил тот аристократичный нос. – Зови меня по имени, Эйо, мы с тобой, можно сказать, коллеги. И садись-ка, в ногах нет правды, – он сделал небрежный жест, указывая на место подле трона.

По лицу стоящего пробежали серебристые спирали, похожие на узоры из тонких сверкающих чешуек. На дне глаз вспыхнуло белое пламя, пальцы сжались в кулаки, губы искривились в усмешке.

– Я здесь правда и я здесь закон, – сказал он негромко, предупреждающе, но эхо, будто испугавшись, разнесло его голос по залу, подняло под самый купол, заставляя звучать гулко и торжественно.

Взмах руки – ступени исчезли, пьедестал сравнялся с полом, а Странник обнаружил себя восседающим на покрытой белой тканью целительской кушетке.

Впрочем, последний этому факту ничуть не расстроился, с комфортом повернулся на бок, положил голову на согнутую в локте руку и внимательно, с прищуром некоторое время разглядывал рыжеволосого.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – сказал наконец. – Тогда можно и поговорить.

Он привстал, очертил ладонью невидимый шар – вокруг руки его закрутились тугие воздушные вихри, слетели на пол, разрослись в воронку, затягивая внутрь окружающее пространство – и развеялись, оставляя на том месте, где только что были, стол и два роскошных кресла, стоящие напротив друг друга.

– Да, да, не смотри так. – Он слегка поморщился, растирая руку от запястья до локтя. – Я все-таки бог, хотя и наполовину. И с Гранями знаком, хоть и могу иметь с ними дело лишь в присутствии хозяев. – темные глаза сверкнули лукаво. – И то, что мне это удается, хотя и не без труда, много говорит о твоем ко мне отношении, Эйо.

«Ну же, давай, спроси», – так и читалось в его взгляде.

Странник легко, едва касаясь пола, приблизился и обосновался в одном из кресел небрежно и царственно.

Рыжеволосый не спешил следовать его примеру. Неспешно подошел к столу и усмехнулся.

– Ну и что должен означать сей странный набор звуков, которым тебе возжелалось меня обозвать?

– Когда-то именно так звучало привычное тебе имечко на родине твоей матери. Аодхан... Эйо... Все меняется. – Странник слегка наклонился вперед: – Привыкай. Теперь у тебя будут сотни имен – и ни одного настоящего.