Сказки Леты

Сказки Леты

Были мужчины, с которыми она ощущала себя девочкой, почти тупой, и тогда такой и становилась, злясь на себя, но не имея желания что-то изменить. Проще сменить мужчину, ведь ни к чему превращать течение воды в прогрызание камня.

А еще бывают другие, с ними она была матерью, и в кармашке передника всегда наготове платок для утирания носа, а на языке мудрые утешающие слова. ...Еще есть те, с которыми вечно шестнадцать.

Эти, с которыми шестнадцать, ей нравились. Что-то тонкое, то, что сейчас разобьется, если неловко двинуться, было в общении с ними. Что-то похожее на две косички, которые в свои шестнадцать плела на ночь, чтоб волосы на следующий день легли красивой волной. А днем не плела, нет-нет, ведь не девочка, а - девушка уже. Каблук повыше: значит - взрослая. И - помада.

Помаду накладывать не умела, губы пухлые, рифленые, чуть поярче сделаешь и сразу рот в пол-лица. Смотрела в зеркало, где отражение медлило с ответом. Не дождавшись, принимала решение сама - уголком салфетки стирала, сильно, жестко, оставляя на полотне красные разводы. После этого отражение говорило ей - да.

Хотела ли она вернуться в шестнадцать? Да ни за что. Хорошая память тут же листала страницы, вела по строчкам насмешливым пальцем. Помнишь, как ненавидела себя? А это помнишь, как он сказал, издеваясь, и ушел, обнимая за плечи подругу? А мелкие недостатки, что казались огромными, чудовищно видными всем, и заслоняли собой жизнь. И хотелось, пусть бы она скорее кончилась, эта дурацкая жизнь. Пусть смерть все прекратит.

Пока однажды, лежа и глядя в смутный беленый потолок, не поняла, с холодеющим сердцем, вот прожито почти два десятка лет. И после этого будет еще несколько. И все?

Я рядом, я тут, я никуда не денусь из твоей жизни, сказала ей тогда смерть, в первый раз в полный голос, хоть и неслышным для других шепотом. Не та, что может прийти внезапно, а другая - неумолимая. Которая суждена всем, даже если доживешь до ста лет. И потом - какая жизнь в сто? И в девяносто. Даже в сорок - разве жизнь?

Знание спеленало ее тогда прозрачной пленкой, показывая все, но не давая дышать. К знанию пришлось привыкать.

Так что в реальные шестнадцать возвращаться ни к чему. А вот снова ощутить это хрупкое, как елочный шарик, красивое расписное, с тонким звоном внутри - это можно в любом возрасте, так поняла.

Так ли у других, не знала. У нее было именно так.

Иван появился на Острове, когда Лета лечилась там от развода. Хорошо было лечиться на острове, где все ходили почти голые, спали, где придется, ели вечером одну большую уху на всех и выставляли на облезлый деревянный стол привезенные консервы. Она тоже ходила в купальнике, жарила плечи и спину, вечером Танька мазала ее кефиром и, хихикая, рассказывала, лучше всего на спину пописать, все и пройдет. На что Лета мрачно советовала подруге пройти дальше по песку к палаткам, и отдаться студентам института физкультуры, всем сразу.

- Вон они какие здоровые и глядят голодными глазами. Твои извраты как раз там сгодятся.

- Дура. Это ж народное лечение! - обижалась Танька, щедро шлепая на горящую спину холодный кефир. Лета ежилась от удовольствия.

Иван был женат, Лета знала, работали в одном институте. Время от времени появлялся в гулких коридорах, ходил медленно, никогда не видела, чтоб торопился. Наклонял русую голову, здороваясь или слушая. Пару раз мельком на нее посмотрел, без всякого интереса.

Как-то в обед Лета сидела у стола, застеленного исчирканным старым ватманом, разглядывала полустертые карикатуры на сотрудников (некоторые сделали карьеру, а тут, на старой бумаге, все еще с тощими волосатыми коленями пьют портвешок, запрокидывая острые подбородки, и держат под груди хохочущих дамочек а-ля модный художник Бидструп) и слушала заведующую лабораторией Нателлу Ашаловну. Нателла красила ногти багровым лаком и под каждый палец рассказывала что-нибудь новое, выпячивая такую же багрово-красную губу.

Большой палец (туфелька скинута, полная ножка в золотистом чулке согнута на сиденье стула):

- Наш Ванечка женился, как дурак, на побывку пришел из армии, она залетела. Вот и свадьба. Она, конечно, потом его в институт, трали-вали, и сама в пед пошла. Теперь училка.

Указательный (повернувшись к низкому окну, в котором мелькали ноги прохожих, и закусив губу, невнятно):

- За ним девки всегда увивались, красавчик, еще бы. Что? Как это как сказать, да ты поглянь глазки какие.

- Синие, - сказала Лета, глядя через плечо крахмального халатика заведующей на мелькающие ноги и ножки, - синие, как у ваньки.

- Пф. А какие должны быть, по-твоему? (средний, растопырив руку в сторону собеседницы)

- Ну. Серые. Чтоб холодные такие. Или вот карие еще. Серо-зеленые хорошо. А то, как в кино, честное слово. И - кудри. Ужас.

Безымянный (составив вместе стройные ноги и положив руку на колено, между распахнутыми крахмальными полами халатика):

- У нас в том году курсы были, англичанка вела, такая роскошная дама. Оглядела наших мальчиков, по списку проверила и в шоке "такие все молоденькие и по двое детей, когда же успели". И Ван из угла "дык свет отключают, телевизор не смотрим"...

Сейчас Лета сидела на деревянной лавке, ерзала, морщась, ну вот же дурында, спалила даже задницу, и смотрела, как Иван во главе стола улыбается, принимая полный стакан, налитый черным, будто ночной кровью. А вокруг девы, дамы, пляжницы - тянут к нему свои посудинки, поют трелями, как стайка разноголосых птичек. Слева от Леты сидел маленький коренастый студент, пловец. Сопел, копаясь в открытой банке, тащил оттуда вилкой размятую рыбу и ронял на стол, чертыхаясь шепотом.

- Дайте, - сказала Лета, не выдержав, отняла у него краюху, нашлепала рыбы, придавила вилкой и подала аккуратный бутерброд. Пловец пихнул подношение в рот. Жуя, благодарно блестел маслеными черными глазами.

Лета допила вино из своего стакана. Выбралась из-за стола, хватаясь за чьи-то горячие плечи.



Отредактировано: 17.04.2022