Сказки старого зоопарка

Старик и небо

- Ррасстегайчиков! Рррыбки! Рррюмочку! – хриплый голос запойного пьяницы разносился в утреннем воздухе. Для приличного кабака, где обедает подгулявший купчина, - самое то. Для зверинца – несколько неуместно. Сторож Дрюня воровато оглянулся – не увидит ли господин директор – и грохнул метлой по прутьям клетки. 
- Уймись, нелюдь! 
Собеседник сторожа не смутился, лишь взъерошил роскошный чуб: 
- Петррра Кирррилыча запррравляешь! Рррракалья! Смирррно! 
От неожиданности Дрюня вытянулся во фрунт – как и все отставные солдаты, он сперва выполнял команды, а потом вслушивался. Но конечно же никаких офицеров поблизости не оказалось. 
- Сучий потрох! – взъярился сторож. – Отквартирую тебя в третью роту к капитану Назаретскому, ужо попомнишь! 
- Что же вы делаете, молодой человек! Как не стыдно мучить беззащитную божью тварь? 
Озверелый Дрюня недобро посмотрел на защитника – ранний посетитель выглядел безобидным. Старенькое пенсне, аккуратная седая бородка, черный мундир с двумя рядами гербовых пуговиц, на груди тускнеет медаль, брюки пообтрепались и штиблеты уже не новые. И кудрявый малец рядом с ним непохож на холеного барчука. 
- Шли бы вы, ваше благородие, тигеря посмотреть или обезьяна. И сами потешитесь и мальчонка вашего побалуете. 
Старик насупился, встопорщил жидкие бакенбарды. Должно быть лет двадцать назад его гнев приводил гимназистов в ужас, но сторож и ухом не повел – после зуботычин господина унтер-офицера он мало кого боялся. 
- Хочу птичку смотреть! Дедушка, можно я ее покормлю? – вмешался в спор мальчик. 
- Вы позволите? 
Взор старика смягчился и Дрюня решил не искать ссоры. Он протянул грязноватую ладонь, ухватил гривенник и небрежно кивнул – кормите. 
Сладкая булочка пришлась серой птице по вкусу. Попугай жако переступил на жердочке, качнул клювастой головой и нежно произнес: 
- Ррромочка хоррроший! Хоррроший! 
- Дедушка, видишь, какой попугай умный! Он знает, как меня зовут! 
Дедушка погладил внука по белесым кудрям и ничего не ответил. 
…Красавец жако родился в джунглях, но вольной жизни почти не помнил. Чернокожие охотники изловили его трехмесячным, едва вылетевшим из гнезда, и продали за бутылку рома боцману с «Петра Великого». Сойдя на берег в Одессе, боцман заложил дорогую птицу в питейном, а выкупить не сумел. Владелец питейного отправил попугая в Москву, в подарок на свадьбу тетушке. Новый муж немолодой дамы обзавелся трактиром и Ромочка без малого десять лет прожил в «чистом» зале, в отдельной комфортабельной клетке. Пьяные купцы и бранчливые половые обучили способного попугая первым словам, дальше жако занялся самообразованием. Хриплым голосом напевал «Маррруся отррравилась», безбожно коверкал мотив «Белой акации» и орал «встать, мерррзавцы!» заслышав «Боже царя храни». Приветствовал любимую хозяйку ласковым «мама, сахарррок». И проговорился однажды, выдав голосом хозяйкина мужа «старррая карррга». 
От греха подальше ругатель в тот же день снес попугая на толкучий рынок к Сухаревой башне – проще было бы свернуть шею болтливой птице, но жадность победила. Там жако приглянулся Отто Лампрехту, владельцу передвижного зверинца. Пару лет попугай поколесил по империи, зачах от сквозняков и неподходящей пищи и уже было собрался отправиться в птичий рай, но жадный немец наконец-то накопил достаточно денег, чтобы осесть на одном месте. Городской зверинец приносил немного меньше дохода, но избавлял от хлопот с разъездами. И животные меньше мерли. 
Жако получил небольшой вольер, персональное бревнышко и качели. Он мечтал о музыкальной машине, но такой роскоши ему никто конечно же не предоставил. Приходилось учиться тому, что есть – рычать тигром, пугая сторожей до медвежьей болезни, вопить павлином, гнусаво выкрикивать «корррмим зверушек, дамы и господа». 
Подражать выстрелам и взрывам у попугая не получилось, да он и не особо стремился. Сторожа разбежались, звери выли, рычали и пытались сломать решетки. Старого оранга хватил удар, волки вырвались и удрали. Жако лишь хохлился, жалобно взывая к пустым дорожкам: мама, сахарррок! Не даже в голодном городе отыскались небезразличные. Тощий как жердь гражданин в очках и шляпе, бывший профессор зоологии, метался по свежеоткрывшимся комитетам и организациям, выпрашивая для брошенного зверья хоть что-то – мерзлую палую лошадь, ящик яблок, мешок червивой муки – нам, извините, даже лучше, что с червячками, у нас птички! Его сын, кудрявый мальчик в гимназической форме, обихаживал и кормил зверей. Завершив дневные труды, он непременно останавливался у клетки с попугаем, угощал птицу вкусненьким – хоть морковкой или корочкой хлеба, выслушивал нежное «Ррромочка хоррроший» и уговаривал: скажи «Интернационал», «Красная Армия», «революция»! «Ррреволюция» соглашался жако и получал лишний кусочек хлеба. 
Тощие годы затянулись надолго. Мало кто из зверей пережил разруху – одни умерли, других выпустили или разобрали по домам. Лишь ослик Кайзер послушно таскал тележку, лиса Красотка дремала у себя в клетке, медвежья семья просила подаяния у редких посетителей, да филин Бука тяжело летал у себя по клетке. Снежные зимы казались особенно холодными, летние дни чересчур жаркими, осень – невыносимо унылой. От скуки жако болтался вниз головой на решетке, клевал поилку и понемногу выщипывал у себя перья. 
Перемены произошли в одночасье. Привезли пару блохастых львят, павиана с гаремом, орла с перебитым крылом и целый вольер мелких птах. Подремонтировали клетки, заново отсыпали дорожки, высадили сорок розовых кустов и десяток молодых елочек. Посетителей стало больше, выглядели они наряднее и уже не смотрели на зверей с голодным интересом. Когда в жаркий апрельский день по дорожкам парка прогрохотала тележка и продавец прокричал свое «сахарно морожено», попугай понял – жизнь налаживается. 
В зоопарке – так теперь назывался зверинец – закипела бурная деятельность. Новых жильцов прибавлялось с каждым месяцем. Питон, олени, зайчата, красавец павлин, парочка горностаев. И пернатый змееныш, сын дракона с горы. Этот прожил недолго. Залечил ободранные бока, отъелся, отрастил мощные когти, шипастый тяжелый хвост, а потом в одну прекрасную ночь выломал дверцу клетки и сбежал восвояси. Зато саблезубая тигрица Аксинья, выкормленная служителем из бутылочки, стала гордостью зоосада – она ласкалась к «папе» словно котенок, резвилась, играла и охотно зевала, показывая огромные клыки. 
Взрослые и дети охотно посещали зоопарк, ученики из местной художественной школы по субботам рисовали этюды, студенты с биофака вели наблюдения, скрупулезно описывая каждый чих подопечных. Кудрявый Ромочка оказался в их числе – он здорово вырос, превратился в красивого статного юношу. Объектом наблюдений он избрал попугая жако и часами торчал у вольера с любимцем. Потом пропал на несколько лет и вернулся уже не один – милая смуглянка в красном пальто крепко держала за локоть молодого ученого, а за другую руку цеплялся темноголовый малыш. Смуглянка осторожно просунула сквозь прутья свежий бублик, попросила застенчиво: попочка, скажи что-нибудь. И жако послушно прокричал: «Ррромочка хоррроший». Попугай никогда не был женат, но догадывался, что с женщинами лучше не спорить. 
Новая перемена к худшему наметилась солнечным летним днем. Тревожные речи из репродуктора, рыдающие женщины и всеобщая паника – пришла война. Вскоре из зоопарка исчезли почти все мужчины и пара сторожевых овчарок, стало хуже с едой и обогревом. А зимой пришлось уплотняться – из Ленинграда привезли беженцев. 
В вольер к жако подселили сразу пять попугаев – троицу крупных, пестрых и не слишком сообразительных ара, розового щеголя какаду и серую Жакетту. Она была чуть старше Ромочки, выросла в благородном семействе, кушала фрукты лапкой, умела говорить по-французски и напевать чувствительный романс «где вы теперь, кто вам целует пальцы». При иных обстоятельствах важная птица и не посмотрела бы на провинциального недотепу, но в тревожное время легче коротать ночи, прижавшись к чьей-то теплой спине. Попугаи качались на веревочных петлях, оживленно болтали на всех языках разом, перебирали друг другу перышки и ворковали как голубки. Из них вышла вполне неплохая пара – жаль птенцов Жакетта так и не высидела. И страх, пережитый при обстрелах, так и не выветрился из памяти – по ночам птица нередко просыпалась с криком, пугая соседей. Ромочке едва удавалось утешить подругу. 
Иногда зверей возили в госпиталь. Медвежата кувыркались и танцевали, мартышка «читала» книгу и показывала Гитлера под Сталинградом, попугаи просто тараторили что на душу ляжет. И раненым нравилась их веселая болтовня. 
Веселый май принес победу. Начали возвращаться служители зоопарка, уцелела и одна из двух сторожевых овчарок. Из Германии привезли настоящего живого слона – бедняга с трудом осилил дорогу. А ленинградцев в одночасье рассадили по перевозкам и отправили домой, в северную столицу. Ромочка был бы рад последовать за Жакеттой, но его мнения никто не спрашивал. 
Суета отвлекла его от тоски – в зоопарке грянули перемены, перестраивали и расширяли всю территорию. Идея совместного вольера понравилась руководству и жако снова пришлось делить клетку с соседями. Пришлось поссориться с какаду, выдержать пару боев с наглым красным кореллой и поставить нахалов на место. 
Единственной радостью попугая стал Ромочка-человек. Он вернулся страшно худым, тяжело опираясь на трость. Женщины и ребенка с ним не было и веселые искры из глаз пропали. Попугай утешал его как умел, повторял «Рромочка хоррроший, сахарррок» и нежно пощипывал пальцы друга. Видеться они стали чаще – в зоопарке не хватало знающих, опытных людей. Таскать опилки или варить кашу Ромочка конечно не мог, да и не собирался. Он засел в администрации и спустя несколько весен занял кресло директора. Со всеми входящими и исходящими, инструкциями и регламентами, мамонтами и люпус эстами, эпидемией у поросят и запоем у сторожа. «Роман Валерьевич, подпишите», обращались к нему теперь. И директор подписывал, добывал, мирил, договаривался и передоговаривался. Он знал зверей по именам, участвовал в судьбе каждой малявки и болел за питомцев всей душой. Зоопарк двигался вперед медленно, но целеустремленно, словно неуклюжий большой пароход. 
Появилась и новая женщина – ее глаза тоже припорошило пеплом и держалась она неестественно прямо. Но мужа она любила насколько могла и вскочила в последний поезд, подарив ему пухлощекую и кудрявую девочку. Товарищ директор начал, наконец, улыбаться и неуклюже насвистывал песенки, если думал, что его никто не слышит. 
К жако он заходил почти каждый вечер в конце рабочего дня – поделиться новостями, рассказать о проделках колобуса, хандре барса или любовной драме пары тигров, пожаловаться на проделки очередных чудиков, похвастаться удачным приобретением. Вместе с директором попугай переживал за новенького дракона, гордился умом медведицы и материнским инстинктом кошки, вникал во все перипетии судьбы принца Котландии. И успокаивал: «Все прррройдет, Ррромочка, все пройдет». Иногда они ходили гулять – гордая птица сидела на плече у Роман Валерьича и орала на проходящих: «Интеррнационал! Ррреволюция!» И поди возрази. 
Однажды весной директор сделала попугаю нежданный подарок – дождался выходного и… выпустил полетать из вольера, подбросил высоко-высоко. С непривычки подставлять крылья потоку воздуха оказалось удивительно тяжко. Но жако запомнил пьянящее, головокружительное чувство свободы, огромный простор неба и вольный ветер, от которого гудят перья. Полет сделал попугая счастливым, таким счастливым, каким он не был никогда в жизни. Ночью ему приснились тропические леса, сладкий запах ярких цветов, вопли мартышек и веселая беззаботная стая в листьях огромных пальм. Будь попугай моложе, стоило бы рискнуть, прибиться к перелетной стае и вернуться в родную Африку – или хотя бы попробовать. Но годы уже давали о себе знать, да и друга оставлять не хотелось. А свободу он и так получил – в теплые ясные дни кружился над зоопарком сколько хотел, кувыркался в воздухе и пугал голубей воплями «Ррракалья! Ррравнясь! Смирррно!» 
Плечом к плечу они плыли от зимы к лету – товарищ директор и его верный попугай. Звери приходили и уходили, моды менялись, новые песни звучали из репродукторов, но эта пара казалась вечной. Попугай замечал, что кудри друга превратились в белесый пушок и на трость приходится опираться все тяжелее. Директор видел, что перья жако тускнеют, слух слабеет и отдыхать на жердочке приходится все чаще. Но оба молчали – пустяки, мелочи… 
Пока директора в одночасье не выпроводили на пенсию – времена изменились, они требовали молодых эффективных менеджеров, высоких доходов и новых принципов. А товарищ директор, помимо прочего, был стар как египетские пирамиды и так же непоколебим. Он был слишком уважаемым человеком, чтобы просто вылететь на панель – проводили по-человечески, дали пенсию, наградили уродливой вазой и даже устроили юбилейный банкет – сорок лет службы, не ежик прикопал. Перед тем, как сдать ключи и бумаги, директор навестил попугая: 
- Может забрать тебя, Ромочка? Поживешь с нами, жену повеселишь, внучку порадуешь. Нам, старикам, лучше держаться вместе. 
Предложение выглядело заманчиво, но жако не поддался соблазну – от добра добра не ищут. Он лишь пробормотал: «Ррромочка, сахарррок» и ущипнул друга за палец. 
Первые месяцы после увольнения директор частенько навещал бывших подопечных. Грузно опираясь на трость, он ковылял по дорожкам, подсовывал в клетки вкусненького, чесал и гладил подставленные морды. О попугае тоже не забывал – заходил поболтать, вспомнить старые времена. Но затем как водится у людей, стал появляться реже. Или попугай не замечал визитов – жако все чаще дремал на жердочке подле обогревателя, возвращаясь во снах в любимую жаркую Африку. Он видел изысканных жирафов, бредущих по желтой саванне, черных марабу, вышагивающих вдоль берега, сонных крокодилов в зеленой мутной воде, белую корону Килиманджаро. Разрисованные охотники прятались в зарослях, держа наизготовку острые копья, беспечные слонята кувыркались в пыли, пачкая бока и смешные хвостики, павианы, собравшись на холме пели гимны восходящему солнцу и тянули к небу сморщенные ладошки. Попугаи пугали лесных зверушек, в шутку сбрасывая на них плоды, переругивались с обезьянами, воспитывали непослушных птенцов. И жаркое солнце проплывало над ними словно бог в золотой ладье. 
…Одышливый грузный старик с тяжелой тростью, прогуливался по зоопарку. За рукав немодного пальто цеплялся кудрявый мальчик лет трех. 
- Деда, деда, покажи льва! 
- Сейчас, малыш, только зайдем к птицам. 
В попугайском вольере как водится царил гвалт. Кореллы кувыркались на жердочках и качелях, важные ара вышагивали по бревнам. Молодой серый жако упоенно потрошил грушу, трудясь над ней и клювом и лапками. У директора дрогнуло сердце. 
- Ромочка! – тихо позвал старик. 
Молодой попугай закачался, закивал головой: 
- Ррромочка! Ррромочка! Ррромочка хорроший! 
- Деда, какой умный попугай! Он знает, как меня зовут, деда! Почему ты плачешь? 
Бывший директор утер лицо клетчатым старым платком. 
- Здесь жил мой друг, один попугай. 
- Разве можно дружить с попугаем? 
- Конечно можно. Подрастешь и поймешь, - улыбнулся дед и погладил кудрявые волосы внука. 
Все проходит – и это пройдет. Время стирает в песок города, меняет власти и флаги, что великим жерновам одна старая птица?
- Пойдем, милый? Нет, погоди-ка...
- Ррреволюция! Перррестройка! Ромочка, сахаррок! – раздался хриплый голос из-под потолка. 
Большой серый жако неуклюже спланировал на пол, вскарабкался по решетке и осторожно ухватил друга за палец.