Скиталец и мечник

Перекрёсток судеб

Сила. Её не нужно объяснять, не нужно доказывать — её просто видят и признают, даже против воли. Сила даёт независимость, независимость — контроль над обстоятельствами, а значит, и над собственной судьбой.

Думстум знал это. Сила была его целью, нужной ему, как огонь замёрзшему в снегах. Без неё он был лишь наёмник с тяжёлым, глупым именем, без прошлого и, как ему казалось, будущего. И потому он шёл здесь, по сырой лесной земле, под тонким серым туманом, сквозь который пробивались редкие солнечные лучи, словно предупреждение о том, что ждёт впереди.

Думстум не выглядел рыцарем в сверкающих латах: нагрудник из тёмно-каштановой, пропитанной кровью кожи, ржавые пластины, больше похожие на утлое железо, как у корабля, не видевшего порта. На левом наплечнике всё ещё держалась часть шипастого налокотника, скорее для устрашения, чем для защиты, а на поясе болтался поясной нож в потрёпанных ножнах. Эта броня была собрана не ради красоты — она выжила, как и её владелец, несмотря на все удары судьбы. Думстум двигался в ней легко, словно она была частью его тела.

Ему было известно, что где-то впереди — цель, о которой рассказывали в таверне города Вершигор. Говорили, что среди старых развалин и заросших корнями стен, лежит артефакт. В каждом селении его называли по-своему: камень силы, сердце титана, дар Вэргрейва. И каждый знал: тот, кто коснётся этого артефакта, обретёт силу, равной которой нет.

Думстум оглянулся на просыпающийся лес. Утренний туман стелился между деревьями, а свет от восходящего солнца мягко пробивался сквозь листву, подсвечивая капли росы на траве. Вокруг слышались звуки — пение птиц, лёгкий шорох листвы под чьими-то лапками. Всё было наполнено жизнью и движением, но Думстум не ощущал себя частью этого места.

Он уважал лес за его постоянство. Тишина, прохлада, предсказуемая дикая природа — всё это успокаивало, но вот жить здесь он бы не стал. Для него лес был логовом животных, местом, где человек остаётся слабым и одиноким, добычей для любого с острыми клыками. А он всегда был нацелен на то, чтобы не стать чьей-то добычей.

И всё же, бывало, ему приходилось скрываться здесь, в этом диком мире, неделями. Когда-то он совсем не умел жить в лесу — в одиночку, без чужой помощи, он вряд ли бы продержался долго. Но судьба свела его с одним охотником, который успел пожить в лесу не одно лето и не одну зиму. Если бы не этот человек, Думстум бы, вероятно, умер от голода, так и не познав того, за чем теперь шёл.

Поднявшись по холму, мечник заметил впереди фигуру. Незнакомец лениво опирался на дерево и что-то насвистывал. На его лице выделялись два шрама: один пересекал переносицу, второй — тянулся через подбородок, будто оставленный клинком или обрушившимся камнем. Эти отметины, вместе с волосами, уже тронутыми сединой, говорили о том, что его жизнь была далеко не спокойной. На первый взгляд, он выглядел как тот, кто любит создавать проблемы. Думстум вздохнул: хотелось бы их избежать. Нет, он не боялся. Просто не любил убивать.

Это не особо доставляло ему удовольствие— но не из-за жалости или каких-то моральных принципов. Кровь, следы на одежде, затупленный клинок — всё это требовало времени на очистку и не стоило лишних хлопот. Зато сам процесс сражения ему нравился — в нем была точность, почти как в хорошем ремесле. Каждый выверенный шаг, каждый удар. Если бы это не заканчивалось кровью, Думстум даже мог бы назвать это искусством... чем-то вроде геральдического рисунка, сложного и гармоничного. Ну или почти.

Насвистывая мелодию, незнакомец заметил приближение мечника и сразу замолк, его взгляд — прищуренный и оценивающий — скользнул по фигуре Думстума с лёгкой настороженностью. Мечник прищурился и попытался пройти мимо, но незнакомец заступил дорогу, с вежливой, но наигранной улыбкой.

— Добрый день, путник! — голос его был радушным. — Давно таких, как ты, здесь не видал. Лес, знаешь ли, место неприветливое. Не для всех.

Думстум кивнул, продолжая идти, явно не собираясь втягиваться в разговор. Но незнакомец шагнул вперёд, преграждая дорогу.

— Знаешь, раз уж ты тут, тебе стоит знать, что для прохода к руинам положено вносить плату. Таков порядок.

— Плату? И с каких это пор?

— С тех пор, как лес устал терпеть. Платят, знаешь ли, за неудобства, — затараторил незнакомец. — Каждый раз, как тут чужак появляется, лес весь на дыбы. То дождь зарядит на неделю, то земля под ногами задрожит, а однажды и вовсе… кровавый дождь пошёл! Пойми ты, плата — это не просто формальность. Мы ведь никого не обдираем, нет, — незнакомец развёл руками, словно объясняя очевидное. — Просто хочется, чтобы те, кто беспокоит артефакт и тем самым тревожит нас, местных, давали хоть что-то за то, что нам приходится это терпеть.

Думстум почти усмехнулся, заметив, как незнакомец с такой серьёзностью плёл чушь, что впору было поверить, — его взгляд скользнул по рукам собеседника, покрытым старыми порезами и мозолями, явно не от работы в поле, и он решил понаблюдать, до чего это дойдёт.

— Давно тут сторожем работаешь? Это ж, наверное, староста деревни тебя назначил, тот, что из… — он сделал паузу, как будто припоминая, — Мракозёрья?

Незнакомец быстро кивнул, едва не подавившись словами.

— Да-да, он самый, староста Мракозёрья, — с готовностью ответил он, кивая. — Сам послал меня сюда, порядок навести.

Думстум едва сдержал смешок и со всем возможным хладнокровием добавил:

— А тебя самого-то как звать, местный?

Незнакомец ненадолго замялся, затем махнул рукой, как будто это несущественно.

— Моё имя? Да оно мне тут ни к чему, — проговорил он с напускным благородством. — Зови меня… Гранциус Морван. Так меня знают в этих краях. И так, путник, решай: либо заплатишь, либо пойдёшь обратно, как и положено чужакам.

Мечник покачал головой, явно забавляясь ситуацией, но не проявляя особого желания ссориться.

— И какова плата?

Взгляд Гранциуса тут же зацепился за нож на поясе мечника. Простой, крепкий, надёжный. С таким можно и дичь разделать, и что-то посерьёзнее.