Сквозь призму времени

Глава 4

Глава 4

Дом  родителей находился на северной окраине Москвы, высотка в двенадцать этажей возвышалась над старенькими пятиэтажками 70-х годов.

Ностальгия юности пробила до самого сердца. В груди защипало от ощущения прошлой жизни. Лилия повернула ключ в дверях, открыла дверь и  вдохнула  родной запах. Каждый дом имел свой едва ощутимый аромат, который складывался годами из привычек домашних, из парфюма, из любимой еды и одежды.

У родителей запах состоял из смеси солёного с привкусом острого. На стене справа от входной двери висела любимая картина мамы, изображающая зимний лес. Ей подарила та самая дальняя родственница из Калуги, к которой они ехали и не доехали.

Слева висели старинные часы с кукушкой, птица выглядывала каждый час и звонко сообщала присутствующим время. Под ними стоял пуфик коричневого цвета и аккуратный коврик, связанный руками мамы. Новый дубовый паркет блистал коричневыми половицами. Папа гордился им, а мама часто натирала его до блеска уксусом.

В комнате был порядок. В середине гостиной возвышался круглый стол, на котором на жёлтой кружевной салфетке стояла ваза с едва распустившимися тюльпанами. Вокруг располагались четыре старинных стула. Справа диван. Напротив телевизор и большой книжный шкаф, где находились энциклопедические книги по медицине. Всё как обычно. Лиля не была у них года два, и время будто остановилась, или она вернулась в прошлое.

Днём зашла соседка, обошлось без причитаний, больше разряжала обстановку своей семейной историей Ольга:

– Ирина, вы думаете, сколько мне лет? Вот и не угадаете! Мне сорок два года. Да-да, а все думают, что мне чуть больше тридцати. И я так выгляжу благодаря своей любви к мужу. Он – моя единственная любовь, – не унималась Ольга.

Валерка улыбался смущённой улыбкой. Он то и дело отодвигал стопку от любимой. Но та не унималась и продолжала распинаться перед соседкой Ириной, пожилой женщиной лет шестидесяти шести.

– Знаете, мы познакомились в институте, глупая ссора на почве ревности, и моего Валерку прибирает к рукам подруга Танька. Всё! Я уезжаю в Питер. А он с ней в  Боровске, да ещё и женится. Я сразу понимаю, что она влюбила его в себя.  Да, просто сходила к бабке и та сделала обряд заговора на любовь. Валерка попался!  Танька женила на себе и родила сыночка. Да, вот беда! Ох, не любит как она дома-то сидеть, не нагулялась девица, и нашла себе нового возлюбленного, а Валерку оставляет с Антошкой.

– Ох, ну есть же на свете мамаши-кукушки, – поддержала Ирина.

– Вот, вот. Я, значит, узнаю через общих знакомых, что она оставила Валерку одного, и возвращаюсь к нему. Ну не могу я без него. Сначала поссорились, а потом вот Танька с ним закрутила, я и загордилась. А тут уж отбросила свою гордыню и приехала. Стали вместе жить, Валерка с Таней развелись, и сын остался с ним. Вот Антошка теперь мой, ему шесть годков, а он меня мамой зовёт.

– Какая вы молодец! Любовь вершит чудеса, – кивала головой Ирина.

– Да, так и есть, – потирая нос, ответил Валерий. Молчаливо сидел и разглядывал свою любимую.

Вечером прилетела тётушка Рита с дядей Игорем с Риги. Но они остановились в гостинице. Сказались напряжённые отношения с покойными родителями в последние дни.

Утро выдалось хмурым и мокрым. Похороны прошли будто во сне. Люди подходили, что-то говорили Лиле, и та, словно в бреду, кивала головой и шептала каждому: «Спасибо».

После похорон, Лиля осознала: московских подруг не было и нет, никто не откликнулся на её беду. Пришло осмысление, что её использовали: приятельницы ныли про «бедную» жизнь, про невнимательность мужей, жаловались на начальников, любовников. После смены Лилия стремительно всех «спасала».

Тоню бросил жених, и приходилось выходные проводить в ночном клубе, где девушки разгоняли «Тонину» тоску вином и танцами. Лиля же хотела быть нужной, как в больнице, где ей предлагали чужие дежурства. Женщине доставляло удовольствие всем помогать.

Недаром мамочка всегда предупреждала: «Скажу тебе, а ты, может, со временем поймешь, что многие люди – эгоисты, только пользуются другими, часто манипулируя человеком в своих личных целях».

И вот теперь пришло понимание, что столько лет отдавала себя другим, ради чего? Тем, кто не захотел ей помочь. Не было обиды, осталась отвратительное равнодушие ко всем людям. Словно грязь перемешали с жидким веществом, находящимся в душе, перелили в формочку и посадили в печку ада.

Остался маленький кусочек чувств, который разъедал календарь времени. Время летело с такой интенсивностью, что становилось не понятно, зачем жить дальше.

Выпив немного вина на поминках, она встала и сказала присутствующим: «Ну что вы жрать пришли все или помянуть? Мама с папой святые люди были, а вам и сказать нечего».

Затем резко села на стул.

– Успокойся, ты чего, Лилька? Люди сами в шоке, – успокаивала подругу Оля. Лилия положила голову ей на плечо и затянула песню. Когда-то в далёком детстве её пела мама.