Сквозь зеркала. Обрученные холодом. Книга 1

Архивариус

Предисловие

Вначале мы были единым целым. 

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас. Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете. 

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь этой проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чт? меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп. 

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда Он гневался, Он тоже писал. А однажды, в ярости, Он совершил чудовищную глупость. 

Бог расколол наш мир на куски. 

Так появились ковчеги – осколки Земли, летающие в пространстве… 

***

О старых домах часто говорят, что у них есть душа. На ковчеге Анима  душой были наделены все здания и предметы. Что касается старых домов, они частенько проявляли свой дурной характер. 

К примеру, здание Семейных Архивов постоянно пребывало в скверном настроении. День за днем оно недовольно поскрипывало, покряхтывало и пошатывалось. Оно не любило летних сквозняков, из-за которых громко хлопали двери. Не любило сырость, которая пропитывала стены зимой. Не любило сорняки, которые нагло заполоняли двор каждую весну. 

Но больше всего здание Архивов не любило посетителей, пренебрегавших часами его работы. 

Вот почему этим ранним сентябрьским утром Архивы поскрипывали, покряхтывали и пошатывались сильнее обычного. Они возмущались вторжением незваного гостя. Ведь было еще слишком рано, чтобы изучать архивы! Хуже того, гость не удосужился даже взойти на крыльцо и позвонить в дверь, как подобает приличному посетителю. Куда там! Он пытался проникнуть внутрь совсем иначе… 

Сквозь зеркальную дверцу шкафа, стоящего в вестибюле Архивов, просунулся нос. Следом тут же возникли очки, брови, лоб, рот, подбородок, щеки… Вынырнув из зеркала, голова повернулась вправо, потом влево. Еще миг, и внизу показалось согнутое колено, тащившее за собой остальное тело. Посетитель лез и лез вперед, пока не показался весь, целиком. Он выбрался из зеркала, словно из ванны с водой (если, конечно, ванна может быть вертикальной!). Незваный гость был в серых очках и поношенном пальто. Вокруг шеи обвивался длинный трехцветный шарф. 

А под всем этим скрывалась Офелия. 

От столь наглого вторжения Архивы разъярились. Шкафы скрипели петлями и топали ножками. Вешалки с громким стуком сталкивались между собой, словно ими играл злой дух-барабанщик. 

Однако такой прием не испугал Офелию. Она давно привыкла к обидчивости Архивов. 

– Ну, тише, тише, – прошептала она. 

Шкафы и вешалки мгновенно успокоились. Здание Архивов узнало девушку. 

Офелия вышла из вестибюля, прикрыв за собой дверь. На стене в коридоре висело объявление: 

ВНИМАНИЕ: В ЗАЛАХ ХОЛОДНО! 

НЕ СНИМАЙТЕ ПАЛЬТО! 

Держа руки в карманах и не обращая внимания на волочащийся сзади шарф, Офелия прошла мимо череды шкафчиков с надписями: «Свидетельства о рождении», «Свидетельства о смерти», «Свидетельства об аннуляции кровного родства»… Затем она тихонько открыла дверь читального зала. Ни души. Ставни были закрыты, но сквозь щели пробивались солнечные лучи. Кое-где из полутьмы выступали ряды столов-пюпитров. Из сада доносился щебет дрозда. Невольно хотелось распахнуть все окна и впустить с улицы в ледяной зал и этот щебет, и теплый воздух. 

С минуту Офелия неподвижно стояла на пороге, следя за солнечными лучами, медленно скользившими по паркету. Светало. Девушка с удовольствием вдыхала запах старинной мебели и бумаги. Скоро, очень скоро ей придется забыть об этом запахе, овевавшем всё ее детство… 

Гостья медленно подошла к каморке архивариуса. Его личные «покои», служившие и кухней, и гостиной, и спальней, и кабинетом для чтения, отделялись от зала обыкновенной занавеской. Несмотря на ранний час, из каморки уже доносились аромат кофе и звук патефона. Офелия кашлянула в шарф, чтобы возвестить о своем приходе, но патефон заглушил кашель. Тогда она тихонько отодвинула занавеску и вошла. 

Архивариус сидел на кровати, уткнувшись в какую-то газетку. Седые волосы старика были взъерошены. В глазницу он вставил свою лупу для экспертиз, сквозь стекло которой его глаз казался огромным, размером с яйцо. На руках у него были перчатки, а под пиджаком виднелась мятая белая рубашка. 

Офелия снова кашлянула, но старик не услышал ее. Углубившись в чтение, он подпевал бодрой оперной арии, правда, довольно фальшиво. Пыхтела кофеварка, потрескивали дрова в печурке, да и само здание Архивов издавало свои обычные утренние звуки. 

Офелия наслаждалась в этой комнатке всем: и фальшивым пением старика, и утренним светом, сочившимся сквозь закрытые ставни, и шорохом осторожно переворачиваемых страниц, и кофейным ароматом, и едва различимым нафталиновым запахом газового рожка. На столике в углу стояла шахматная доска. Фигуры двигались по ней сами собой, словно их переставляли два невидимых игрока. 

Как же Офелии не хотелось вторгаться в эту идиллию! 

Но делать нечего, нужно было разрушить очарование. Подойдя к кровати, гостья тронула архивариуса за плечо. 

– Ох, гос-с-споди! – воскликнул тот, вздрогнув всем телом. – Ты могла бы и предупредить, а не кидаться вот так на людей! 

– Да я пыталась, – виновато сказала Офелия. 

Она подобрала упавшую на ковер лупу и подала ее старику. Затем сняла пальто, закрывавшее ее от шеи до пят, размотала нескончаемо длинный шарф и бросила всё это на спинку стула. Теперь она представляла собой тоненькую фигурку в прямоугольных очках и старомодном платье, подходившем скорее пожилой даме, чем юной девушке. 

– Надеюсь, ты не явилась опять через зеркало в вестибюле, а? – проворчал архивариус, протирая лупу рукавом. Его пышные и невероятно длинные усы подрагивали в такт словам. – Ну что это за мания – являться из зеркала, да еще в неположенное время?! Ты же знаешь, моя лачуга терпеть не может такой бесцеремонности! В один прекрасный день тебе на голову свалится балка, и по заслугам! 

Старик еще какое-то время говорил, перейдя на древний диалект, которым только он и владел на Аниме. Занимаясь старинными документами, архивариус и сам жил в прошлом. Даже его газетке было не меньше полувека. 

Наконец старик с трудом встал с кровати, взялся за кофейник. 

– Выпьешь кофейку, девочка? 

Офелия кивнула. Ей было трудно говорить – в горле у нее стоял комок. 

Старик разлил по чашкам дымящийся кофе. Он не слишком любил общение с посетителями, но при взгляде на Офелию всякий раз глаза у него – вот как и сейчас – начинали поблескивать золотыми искорками, словно сидр. Он всегда питал слабость к этой своей крестнице, приходившейся ему к тому же внучатой племянницей. В их семье она больше других походила на него – такая же несовременная, такая же скрытная. И такая же одинокая. 

– Вчера вечером я говорил по телефону с твоей мамашей, – пробурчал старик себе в усы. – Она была так взбудоражена, что я не разобрал и половины ее трескотни. Но главное понял: похоже, тебя наконец решили окольцевать. 

Офелия снова молча кивнула. Старик тут же насупился, сдвинув лохматые брови. 

– Только не сиди с такой похоронной миной, сделай милость! Твоя мать нашла тебе жениха, что тут плохого? 

Он протянул ей чашку, а сам тяжело плюхнулся на кровать под жалобные стоны пружин. 

– Ну-ка, присядь. И давай потолкуем серьезно, как крестный с крестницей. 

Офелия придвинула стул к кровати. Глядя на крестного, на его роскошные усы, она будто бы видела сейчас страницу собственной жизни. Страницу, которую у нее на глазах рвали в клочья… 

– Твои поникшие плечи, тусклый взгляд, горестные вздохи – все это пора отправить в архив! – объявил старик. – Ты уже отказала двум своим кузенам! И хотя они были глупы как пробки и противны, как ночные горшки, каждый твой отказ порочил семью. А хуже всего то, что разорвать помолвку тебе помогал я… – Старик вздохнул в усы. 

Офелия подняла глаза от своей чашки: 

– Не беспокойтесь, крестный. Я пришла вовсе не для того, чтобы просить вас воспротивиться моему браку. 

В этот миг патефонная игла застряла в бороздке, и женское сопрано закуковало на всю комнату: «Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…» 

Старик не встал, чтобы вызволить иголку из плена. Он был ошарашен. 

– Что ты там бормочешь? Ты не желаешь, чтобы я вмешивался? 

– Нет. Единственное, о чем я вас прошу, – это открыть мне доступ в архивы. 

– В мои архивы? 

– Да, и сегодня же. 

«Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…» – запинался патефон. 

Старик скептически приподнял одну бровь и взъерошил усы. 

– Значит, ты не ждешь от меня заступничества перед твоей матерью? 

– Это бесполезно. 

– И не хочешь, чтобы я подвиг на это твоего тряпку-отца? 

– Нет. Я выйду замуж за человека, которого они для меня выбрали. 

Иголка вдруг подпрыгнула, и пластинка завертелась снова, позволив певице торжественно и громогласно закончить фразу: «Зато тебя люблю я, так берегись любви моей!»[3] 

Офелия приспустила очки и отважно выдержала испытующий взгляд крестного. 

– Ну что ж, в добрый час! – со вздохом облегчения сказал он. – Признаюсь, я считал, что ты не способна произнести такие слова. Наверно, парень пришелся тебе по сердцу. Давай-ка, выкладывай все как есть. Но сперва скажи мне, кто он. 

Офелия встала, чтобы убрать кофейные чашки. Она собралась помыть их под краном, но раковина была доверху забита грязными тарелками. Обычно Офелия не любила заниматься хозяйством, однако на этот раз сняла перчатки, засучила рукава и начала мыть посуду. 

– Вы его не знаете, – произнесла она, помолчав. 

Ее ответ растворился в журчании воды. Старик остановил патефон и подошел к раковине. 

– Я не расслышал. Что ты сказала, девочка? 

Офелия закрыла кран. У нее были слабый, глуховатый голос и плохая дикция, поэтому ей часто приходилось повторять свои слова. 

– Вы его не знаете. 

– Ты забыла, с кем говоришь! – ухмыльнулся крестный, скрестив руки на груди. – Я, конечно, не вылезаю из архивов и не слишком общителен, зато наше генеалогическое древо изучил лучше всех вас. Нет ни одного твоего близкого или дальнего родственника, от долины до Великих Озер, которого я бы не знал. 

– И все-таки вы с ним незнакомы, – упрямо повторила Офелия. 

Глядя прямо перед собой невидящими глазами, она машинально терла губкой тарелку. Прикосновения к этой посуде позволяли девушке читать ее историю, мысленно двигаясь от настоящего к прошлому. Она в мельчайших подробностях описала бы все, что ее крестный когда-либо ел с этих тарелок. Офелия была добросовестным специалистом и в обычное время никогда не читала чужие предметы без перчаток, но сейчас не испытывала смущения. Крестный научил ее чтению именно здесь, в этой самой комнате. И теперь ей была досконально знакома каждая вещь в его кухне. 

– Этот человек не член нашей Семьи, – сказала она наконец. – Он живет на Полюсе. 

Наступила мертвая тишина, нарушаемая только урчанием воды, уходившей в трубу. Офелия вытерла мокрые руки о платье и взглянула на крестного поверх своих прямоугольных очков. Старик внезапно как-то съежился, словно в один миг постарел еще больше. Даже его усы и те повисли уныло, как траурные флаги. 

– Это еще что за фокусы? – спросил он сиплым, почти беззвучным голосом. 

– Больше я ничего не знаю, – тихо сказала Офелия. – Правда, мама говорит, что это хорошая партия. Но мне неизвестно ни как его зовут, ни как он выглядит. 

Старик подошел к кровати, достал из-под подушки табакерку, заложил по щепоти табака в каждую ноздрю и чихнул в платок. Это был его способ собраться с мыслями. 

– Тут, верно, какая-то ошибка… 

– Мне хотелось бы в это верить, крестный, но, судя по всему, никакой ошибки нет. 

И Офелия уронила в раковину тарелку, которая тут же раскололась пополам. Она протянула обе части старику, он сложил их вместе. Половинки мгновенно срослись, и старик поставил тарелку на сушилку. 

Крестный Офелии был выдающимся реаниматором. Он обладал способностью чинить вещи одним прикосновением. Самые строптивые, раздражительные предметы становились в его руках кроткими, как голуби. 

– Нет, это, конечно, ошибка, – повторил он. – Уж на что я знаток архивов, но мне никогда не встречались упоминания о таких противоестественных браках. Чем меньше жители Анимы будут сталкиваться с этими чужаками, тем лучше. И точка. 

– Да, но свадьба все-таки состоится, – прошептала Офелия, снова принимаясь за посуду. 

– Господи, какая муха вас укусила – твою мать и тебя?! – Было видно, что старик сердится, но в голосе его звучал страх. – Из всех наших ковчегов у Полюса самая скверная репутация. Они там наделены такими способностями, от которых с ума сойти можно! И вдобавок у них даже нет единой Семьи. Отдельные кланы насмерть грызутся между собой, как собаки! Да знаешь ли ты, что о них рассказывают? 

Офелия разбила еще одну тарелку. Старик, обуянный гневом, даже не замечал, как его слова действуют на крестницу. Впрочем, заметить было мудрено: отрешенное лицо Офелии, как обычно, не выдавало ее чувств. 

– Я не знаю, что о них говорят, и меня это не интересует, – сдержанно сказала она. – Мне нужно другое – серьезная документация. И доступ к архивам. 

Старик реанимировал вторую тарелку и поставил ее на сушилку. В комнате сердито закряхтели потолочные балки: дурное настроение хозяина передавалось зданию. 

– Я тебя просто не узнаю! Когда тебе сватали кузенов, ты привередничала вовсю. А теперь, когда тебе предложили какого-то варвара, ты покорно согласилась! 

Офелия, с губкой в одной руке и с чашкой в другой, вся сжалась и закрыла глаза. Под опущенными веками было темно. Она заглянула в свое сердце… 

Чтобы «покорно согласиться», нужно принять ситуацию, а чтобы принять ситуацию, нужно хоть что-нибудь знать. Тогда как у нее впереди полная неизвестность. Еще несколько часов назад она даже не подозревала, что станет невестой. А теперь ей казалось, будто она больше не принадлежит себе, будто она на краю пропасти. Оглушенная, растерянная, сбитая с толку, она походила сейчас на пациента, которому объявили о том, что он смертельно болен. Но «покорно согласиться»… Да разве это возможно?! 

– Нет, я решительно не понимаю, что за кашу вы там заварили! – продолжал старый архивариус. – Во-первых, чем он займется тут, у нас, этот чужак? В чем его интерес? Ты уж не обессудь, девочка, но на нашем генеалогическом древе твой листок – не самый завидный. Я хочу сказать, что музей, которым ты заведуешь, – отнюдь не золотая жила! 

Офелия уронила чашку. Не нарочно и даже не от волнения – неловкость была свойственна ей с рождения. Вещи постоянно валились у нее из рук. Крестный давно к такому привык и спокойно восстанавливал все, что она ломала. 

– Мне кажется, вы не совсем поняли, – угрюмо произнесла Офелия. – Этот человек вовсе не собирается жить на Аниме. Я должна уехать с ним на Полюс. 

Теперь старик сам выронил тарелки, которые пристраивал на сушилке, и выругался на своем древнем диалекте. 

Из окна в каморку лился яркий свет, словно поток чистой воды. Солнечные зайчики плясали на спинке кровати, на пробке графина, на корпусе патефона. Офелия не понимала, с чего это солнце так резвится: оно было фальшивой нотой в их разговоре. В его сиянии снегa Полюса казались такими далекими и нереальными, что ей самой в них не верилось. 

Офелия сняла очки, протерла их и снова машинально нацепила на нос, словно в надежде яснее увидеть свое туманное будущее. Стекла, ставшие было прозрачными, тотчас вернули себе унылый серый цвет. Эти старенькие очочки всегда подстраивались под хозяйское настроение. 

– Я вижу, мама забыла вам сказать самое важное. Меня обручили с этим человеком Настоятельницы. И сейчас только они знают все условия брачного контракта. 

– Настоятельницы?! – пролепетал старик. 

Его морщинистое лицо исказилось от ужаса. Он наконец осознал, в какую ловушку попала Офелия. 

– Дипломатический брак… Если уж в этом замешаны Настоятельницы, тут никто не поможет… – прошептал он и горестно выдохнул: – Несчастная!.. 

Он снова напихал в нос табак и чихнул так сильно, что ему пришлось поправить съехавшую вставную челюсть. 

– Но почему?! – вопросил он, взъерошивая свои поникшие усы. – Почему ты? И почему туда? 

Офелия ополоснула руки под краном, надела и застегнула перчатки. Она разбила уже много посуды – пожалуй, на сегодня хватит. 

– Кажется, семья этого человека обратилась напрямую к Настоятельницам. Я не знаю, по каким причинам выбрали меня. 

– А твоя мать? 

– Она в восторге, – горько отозвалась Офелия. – Эта партия превзошла все ее ожидания. 

Девушка крепко сжала губы, но тут же продолжила: 

– Отвергнуть жениха не в моей власти. Я поеду за ним. Так мне велят долг и честь. Но этим все и ограничится, – решительно заключила она. – Наш брак будет чисто номинальным. 

Старик печально взглянул на Офелию: 

– Нет, девочка, об этом и не помышляй. Посмотри на себя… Ты ростом не выше стула, а весишь не больше моей подушки… Так вот, как бы ты ни относилась к своему мужу, советую тебе никогда не противиться его воле. А не то он тебя просто сломает. 

Офелия повертела ручку патефона, чтобы завести его, и неловко поставила иглу на край пластинки. Комнату снова огласили бодрые звуки «Хабанеры». 

Офелия стояла, заложив руки за спину, и отрешенно смотрела на патефон. Вот такой был у нее характер. В ситуациях, когда любая другая девушка плакала бы, жаловалась, кричала и умоляла, она хранила гордое молчание. Ее кузены и кузины в один голос уверяли, что она попросту туповата. 

– Послушай, – пробормотал старик, почесывая плохо выбритый подбородок, – а может, не стоит драматизировать? Может, я и перегнул палку, когда говорил тебе о жителях Полюса… Кто знает, вдруг этот парень тебе понравится. 

Офелия внимательно вгляделась в крестного. В ярком солнечном свете его черты как будто заострились, а морщины стали глубже. У нее сжалось сердце. Девушка вдруг поняла, что человек, которого она всегда считала крепким, как скала, и неподвластным течению времени, на самом деле дряхлый старик. А она сейчас поневоле состарила его еще больше. 

Офелия заставила себя улыбнуться: 

– Что мне нужно, так это достоверная информация. 

В глазах архивариуса снова затеплились золотые искорки. 

– Надевай пальто, девочка, и пошли!