Слёзы Варшавы

Слёзы Варшавы

 Ма­ти­уш Виш­ни­вец­кий не­нави­дел осень. Не­нави­дел сен­тябрь. И с ужа­сом вспо­минал пер­вое его чис­ло.

      Они по­дели­ли Поль­шу по­полам. Его Поль­шу. Его род­ную стра­ну. Прос­то взя­ли и раз­ре­зали на кус­ки, ни­кому ни­чего не го­воря. Два дик­та­тора по­чер­ка­ли ка­ран­да­шом по кар­те, как в ста­рое вре­мя. И прос­то ре­шили за ты­сячи лю­дей. Прос­то… всё у них бы­ло лег­ко и прос­то. По­ляки от­ча­ян­но соп­ро­тив­ля­лись. Как мог­ли.

      Но как соп­ро­тив­лять­ся, ес­ли на те­бя на­пада­ют ещё и со спи­ны? Про­тив од­ной то­тали­тар­ной дер­жа­вы с ог­ромным во­ен­ным по­тен­ци­алом выс­то­ять мож­но, но не про­тив двух. В трид­цать де­вятом нем­цы ок­ку­пиро­вали их. А за­тем и рус­ские. Со­веты. В Вар­ша­ву въ­еха­ли, как к се­бе до­мой. Их встре­чали плот­но зак­ры­тыми ок­на­ми и став­ня­ми. А пол­ки шли. Шли стро­ем по ули­це Кра­лев­ской с пор­тре­тами ти­рана. Виш­ни­вец­кий тог­да спе­ци­аль­но при­казал за­наве­сить все ок­на. Что­бы не ви­деть, как его ро­дину сей­час раз­де­рут на кус­ки и сме­ша­ют с зем­лей. На сле­ду­ющий же день к не­му за­яви­лись с про­вер­кой. Но­вые влас­ти за­ин­те­ресо­вались дво­ряни­ном-зат­ворни­ком. Но­вые влас­ти хо­тели знать, по­чему Ма­ти­уш не при­шёл к ним на пок­лон. Но­вые влас­ти хо­тели знать, по­чему он от­ка­зал­ся про­давать ро­дину. Но­вые влас­ти яв­но не зна­ли, что та­кое честь.

      — Пан Виш­ни­вец­кий, по­чему вы не бы­ли вче­ра на тор­жес­твен­ном бан­ке­те? — спро­сил сол­дат, за­тяну­тый в фор­му.

      — Я пло­хо се­бя чувс­тво­вал, — он еле удер­жался, что­бы не вре­зать ок­ку­пан­ту, до то­го мер­зкое у не­го бы­ло ли­цо.

      — Выз­до­рав­ли­вай­те. Но пом­ни­те, что с осо­бо тя­жёлы­ми боль­ны­ми не це­ремо­нят­ся, — не­мец не­хоро­шо улыб­нулся.

      — Вы мне уг­ро­жа­ете? — Ма­ти­уш го­тов был вце­пить­ся ему в шею.

      — Пре­дуп­реждаю. До сви­дания, — он ушёл. Виш­ни­вец­кий же так и ос­тался сто­ять в про­ходе и осоз­на­вать про­ис­хо­дящее. Его толь­ко что уни­зили и сме­шали с зем­лёй. Ему толь­ко что яс­но ска­зали, что ес­ли он не пос­ту­пит­ся сво­ими прин­ци­пами, его убь­ют. Не то что бы вам­пир бо­ял­ся че­лове­чес­кой смер­ти. Ему бы­ло бы да­же ин­те­рес­но пос­мотреть на их ли­ца. Но Ма­ти­уш опа­сал­ся, что вам­пи­ры, пе­решед­шие на сто­рону Треть­его Рей­ха, мас­со­во сда­вали сво­их то­вари­щей и спо­собы их убить. Это бы­ло низ­ко и под­ло. Это бы­ло от­вра­титель­но. Но от это­го бы­ло ни­куда не деть­ся. Ма­ти­уш хо­тел при­носить сво­ей стра­не поль­зу. Он не хо­тел уми­рать бес­слав­но и ни за что. Он не хо­тел уми­рать из-за не­дос­татка собс­твен­но­го хлад­нокро­вия.

      Он гу­лял по ули­цам Вар­ша­вы, ког­да вдруг ус­лы­шал кри­ки. Гро­мили ев­рей­ские рай­оны. Виш­ни­вец­ко­му ста­ло мер­зко на ду­ше. Он во­об­ще пре­зирал дис­кри­мина­цию. Он счи­тал, что это неп­ра­виль­но — осуж­дать че­лове­ка, за то кем он ро­дил­ся. Он счи­тал, что лю­ди во­об­ще-то рав­ны. Он счи­тал… да толь­ко с его мне­ни­ем, как и со мне­ни­ями мно­гих дру­гих, не счи­тались.
В тот день Виш­ни­вец­кий ска­зал се­бе, что боль­ше не пь­ёт жи­вую кровь. А ес­ли и пь­ёт, то толь­ко не­мец­кую. В тот же день при­казал Юзе­фе за­купать из еды толь­ко са­мое прос­тое. В тот же день от­ка­зал­ся от рос­ко­ши и сме­нил эле­ган­тный кос­тюм на во­ен­ную фор­му. За­тем поз­во­нил Виш­нев­ско­му и спро­сил, чем мо­жет по­мочь.

      — В сле­ду­ющий раз пе­редай за­пис­ку с Юзе­фой или Яку­бом. Те­лефон мо­гут прос­лу­шивать, — пре­дуп­ре­дил Янош. — Ты зна­ешь, что на мес­те ев­рей­ских рай­онов об­ра­зу­ют гет­то?

      — Г-гет­то? — пе­рес­про­сил Ма­ти­уш. — А как же те, кто жи­вут от­дель­но от об­щи­ны?

      — Под­се­ля­ют к дру­гим. Ус­ло­вий ни­каких. По­ка раз­ре­шено по­могать им. Нес­коль­ко че­ловек из дво­рянс­тва и бур­жу­азии сог­ласны. Мы мо­жем хоть как-то об­легчить им жизнь, — Виш­нев­ский го­ворил взвол­но­ван­но. — Это риск, Ма­ти­уш. Ты по­нима­ешь, на что идёшь?

      — Да, — Виш­ни­вец­кий ни ра­зу не усом­нился в сво­ём вы­боре. — Что нуж­но?

      Ла­геря смер­ти. Ма­ти­уш ни­ког­да бы не по­думал, что лю­ди во­об­ще на та­кое спо­соб­ны. Он ви­дел мно­го. Но та­кое в его го­лове не ук­ла­дыва­лось. Его му­тило от од­но­го толь­ко сло­ва «Ос­венцим». Вам­пи­рам не свой­ствен­на тош­но­та, но на по­доб­ное иной ре­ак­ции не вы­ходи­ло — Ма­ти­уш Виш­ни­вец­кий не­нави­дел бес­че­ловеч­ность.

      Янош за­шёл к не­му в пол­день. Он был бле­ден, его ру­ки дро­жали. Он мол­ча про­тянул ему се­год­няшнюю га­зету.

      — И де­тей то­же? — ти­хо спро­сил Виш­ни­вец­кий, не ве­ря про­читан­но­му. Его то­варищ кив­нул. Его гу­бы бо­лез­ненно сжа­лись, пле­чи са­ми ссу­тули­лись — Янош Виш­нев­ский не мог сми­рить­ся с тем, что в га­зовые ка­меры пой­дут ещё сов­сем кро­хот­ные и уж точ­но не­винов­ные су­щес­тва.

      — Но так нель­зя! — по­ляк бес­силь­но стук­нул ку­лаком по по­докон­ни­ку. — Так нель­зя…

      — Они зве­ри, Ма­ти­уш, — го­лос Яно­ша пре­датель­ски дрог­нул. — Они монс­тры…

      — Янош, мы дол­жны про­ник­нуть в эти ин­стан­ции. Мы дол­жны спас­ти столь­ко де­тей, сколь­ко воз­можно, — ре­шитель­но ска­зал Ма­ти­уш. Ему очень хо­телось ве­рить, что они смо­гут.

      — Жаль, мы не мо­жем спас­ти всех… — пе­чаль­но ска­зал Виш­нев­ский.

      — Но мы дол­жны сде­лать то, что мо­жем, — вам­пир сно­ва пос­мотрел на пер­вую по­лосу. — Мы прос­то обя­заны.

      До­кумен­ты под­де­лать уда­лось. Бо­лее то­го, Ма­ти­уш умуд­рился воз­ро­дить ста­рую пи­вовар­ню в Гро­хове. Пять­сот ев­ре­ев ра­бота­ли у па­на Виш­ни­вец­ко­го. Пять­сот жиз­ней бы­ли спа­сены. Де­тей, вы­вози­мых из гет­то, от­прав­ля­ли в Кар­па­ты или Тат­ры. В да­лёкие де­рев­ни, ку­да не доб­ра­лась ци­вили­зация. Там их ник­то не дос­та­нет. Там они ока­жут­ся в бе­зопас­ности.

      — А ес­ли нас пой­ма­ют? — спра­шива­ла ста­рая Юзе­фа, из­вечная по­мощ­ни­ца Ма­ти­уша. — Тог­да что?

      — Ес­ли их кто-то вы­ведет, то вы­ведет на ме­ня. Пи­вовар­ня отой­дёт Яно­шу, и те пять­сот че­ловек не пос­тра­да­ют. Схе­ма бу­дет ра­ботать и без ме­ня, а для них прес­тупник бу­дет пой­ман, — Виш­ни­вец­кий по­чему-то нап­ле­ватель­ски от­но­сил­ся к се­бе. Впер­вые за всё вре­мя. На­вер­ное, он уже пе­реп­ро­бовал всё, что мог, и жизнь ему ос­то­чер­те­ла. На­вер­ное, он ску­чал.

      На том све­те ос­та­лись же­на и сын.

      Его всё же пой­ма­ли в со­рок треть­ем. Юлию, сем­надца­тилет­нюю де­воч­ку, по­могав­шую им, ос­та­нови­ли на про­ход­ной. Тог­да уда­лось вы­вез­ти вдвое боль­ше обыч­но­го. Тог­да-то их и за­мети­ли. Юлия сра­зу же ука­зала на Ма­ти­уша, как тот и про­сил.

      — Они нач­нут пы­тать те­бя. Это­го не нуж­но. Ты мо­лода, кра­сива, у те­бя жизнь впе­реди, — го­ворил он. Юля чем-то на­поми­нала его млад­шую сес­тру, по­кой­ную Ва­сили­су. И от это­го её бы­ло жаль вдвой­не. В са­мом де­ле, за­чем ей страх. Она ещё са­ма ди­тя.

      Ма­ти­уш си­дел в кос­те­ле Свя­той Ан­ны, ког­да за ним приш­ли. Как па­радок­саль­но — его не уби­вал да­же Гос­подь, да­же уко­риз­ненно гля­дящие свя­тые, а Виш­ни­вец­кий по­рой очень хо­тел уме­реть. Он не соп­ро­тив­лялся, нет, лишь спро­сил, ко­торый час. Встре­тил­ся гла­зами с тем нем­цем, ко­торый уг­ро­жал ему тог­да, три го­да на­зад.

      — Уже май­ор? Ах да, прос­ти­те, штур­мбаннфю­рер. Мои поз­драв­ле­ния, — боль­ше в тот ве­чер Виш­ни­вец­кий не ска­зал ни сло­ва.

      Ока­зав­шись в зас­тенках гес­та­по, Ма­ти­уш осоз­нал, чем это пло­хо. Кро­ви не бы­ло. Сил охо­тить­ся — то­же. А нем­цы быс­тро про­нюха­ли, как его луч­ше пы­тать. Он всё рав­но ни­чего не ска­зал. Толь­ко смот­рел на ра­ны и ду­мал о том, что ус­пел по­мочь. Он не кри­чал, не мо­лил о по­щаде. Ему ста­ло как-то всё рав­но.

      Вы­тащил его Штра­ус. Под­де­лал ка­кие-то до­кумен­ты, на­писал па­ру пи­сем, зап­ла­тил ко­му-то, и Виш­ни­вец­ко­го вы­пус­ти­ли.

      Он при­шёл тем же ве­чером, сел нап­ро­тив Яно­ша и поп­ро­сил нем­но­го кро­ви. Ему дос­тался це­лый ста­кан.

      — Как ус­пе­хи? — буд­нично спро­сил он.

      — Те­перь их на фаб­ри­ке шесть­сот. Схе­ма ра­бота­ет, — ти­хо по­ведал Виш­нев­ский, прис­таль­но гля­дя на дру­га.

      — Хо­рошо, — Ма­ти­уш от­ки­нул­ся на спин­ку сту­ла и прик­рыл гла­за. Хоть что-то хо­рошее за пос­ледний ме­сяц.

      Со­рок пя­тый год они встре­тили с на­деж­дой. Они все ве­рили во что-то хо­рошее. Они все ве­рили, что вой­на кон­чится. А она и кон­чи­лась. И тог­да Ма­ти­уш на­конец вздох­нул сво­бод­но. По­тому что вздох­ну­ла Поль­ша. Он смог по­мочь. Он ока­зал­ся по­лезен. Сме­нил фор­му об­ратно на кос­тюм, вер­нулся к при­выч­но­му об­ра­зу жиз­ни.

      Но раз в год он хо­дит в кос­тёл Свя­той Ан­ны, са­дит­ся на то са­мое мес­то и прос­то пла­чет по тем, кто умер от го­лода и бо­лез­ней. По тем, ко­го уби­ли. По тем, ко­го они не су­мели не ус­пе­ли спас­ти. По­тому что пла­чет Вар­ша­ва.