Сломанные вещи

Сломанные вещи

Нет ничего хуже собственной смерти, поскольку с её приходом рушится всё. А прочие события могут разрушить только часть твоей личной вселенной… Впрочем, иногда эта часть может оказаться непропорционально большой, и тогда вместе с ней рушится всё остальное, так тоже бывает.

Макс Фрай

— Первое условие гласит, — произнёс над головой Тави знакомый голос, — «Убийство должно быть быстрым и жестоким». Выстрел в упор, например. Или нож под сердце.

Вопросы в голове роились ленивыми жирными мухами. При чём тут убийство? Почему голос кажется таким знакомым? Почему не получается открыть глаза?

Кое-что Тави помнила. Как подъехала к месту встречи за четверть часа до назначенного срока, поскольку боялась зацепить вечерние пробки и выехала заранее. Как остановила мотоцикл на парковке у туристической тропы, посреди безлюдного леса. И как сняла шлем, чтобы остудить взопревшую под пластиком и тканью кожу.

— Второе условие гласит, — тем временем монотонно продолжал голос, — «Кровь убитого должна оросить землю». Открытую почву, то есть. И в значительных количествах. Это исключает большинство взрывов и дорожных происшествий, а так же домашнее насилие.

Нет, взрывов она не помнила. Дорожное происшествие? Вряд ли. Подъездная дорога пустовала, а мотор Тави заглушила сразу же, как припарковалась. Потом она ждала, не слезая с мотоцикла. Недолго: минуты две или три. Слишком мало для её «крота», так что шаги за спиной явно принадлежали чужаку.

Она почти успела уехать. Почти. Кажется, её за шкирку сдёрнули с сиденья — тут воспоминания Тави теряли прежнюю чёткость — и толкнули на асфальт. Выставленные руки попали в подмёрзшую лужу, разъехались. В поясницу упёрлось что-то тяжёлое, жёсткое (колено?). Снова рванули ворот куртки. Заклёпки и прочная кожа выдержали, заставляя подставить горло.

Полоснули ножом.

Стало страшно. До тошнотворной, животной паники.

Последним Тави запомнила, как она ползёт по хрусткой, промёрзшей земле (почему земле, если парковка асфальтовая?). Ползёт и чувствует, что ключицы заливает теплом, что торчащие из земли ветки и хвоя раздвигают края раны и царапают то беззащитное, что не должно оказываться на виду.

Потом — ничего. Вплоть до голоса с его мрачными условиями, словно бы зачитанными с листа, и приземлёнными комментариями:

— Третье условие знают все: «У убитого должно быть незаконченное дело». Знать-то знают, а понимают неправильно. Не дело «здесь и сейчас» и не какой-то невыплаченный долг, а скорее цель в жизни. Процесс, а не результат.

Процесс… Дело у Тави было.

(«Было» же? Она начинала подозревать, что прошедшее время теперь уместнее).

Уже девять лет Тави работала курьером-связным, доставляя информацию от «кротов» в Службу и обратно. Тави нравилась её работа: нравилось делать свой город чище, нравилось жить в полушаге от опасности и при этом рисковать гораздо меньше, чем настоящие агенты под прикрытием. Впрочем, «нравилось» — тоже в прошедшем времени, куда «более прошедшем», нежели остальные события.

Три года назад убили Ганса — лучшего друга Тави на протяжении без малого двадцати лет. Они жили в соседних домах, вместе учились, вместе пришли в Службу. Шесть лет занимались одним делом, пока «крот» Ганса не прокололся, и в результате Гансу не снесли полголовы выстрелом в упор. Тави видела фото с места преступления: не по-киношному мало крови и светлые осколки черепа вдоль краёв огромной дыры. Потом долго снилось: осколки крошатся под пальцами, когда она пытается закрыть уродливую прореху ладонью.

Убийцу нашли. Кто-то прирезал его той же ночью в подвале собственного дома, распотрошив так, будто бы хотел сцедить всю кровь и перемолоть внутренности в фарш. Тави это самую малость утешило, хотя друга и не вернуло.

После смерти Ганса она работала за них двоих: продолжила его дело, равно как и своё. Тави не столько приняла смерть лучшего друга, сколько вынесла её за рамки повседневной жизни и сделала внутренним метрономом.

И вот теперь его голос диктовал ей какие-то правила.

— Есть ещё четвёртое условие, — произнёс голос неожиданно близко, словно бы раньше его владелец стоял над Тави, а теперь опустился на корточки. — «Чтобы стать Проводником, убитый должен до рассвета отомстить своему убийце».

Тави открыла глаза: молча, пусть и хотелось застонать. Земля, смёрзшаяся в колючую пыль, скатилась по векам, запуталась в ресницах. Было не тепло и не холодно; точно не было больно. Безрезультатно сморгнув пару раз, Тави уставилась на склонившееся над ней лицо Ганса.

— Привет, Тэви.

«Тэви», с мягким «э» вместо «а» — так её называл только он. Смеялся, что её имя бесполезно укорачивать, и обижался, когда никто не пользовался изобретённым им вариантом «для своих». Тави и Тави — для семьи, работы, прочих друзей. Тэви — только для Ганса.

Умершего три года назад и сейчас протягивающего ей руку.