Смертельно влюбленный

Смерть

 Это был самый серый день в Лондоне за весь год.

      Говоря "серый", я имею в виду не только дождливую и сырую погоду, небо, затянутое огромными темными тучами, и бесконечно скучные осенние пейзажи, где абсолютно голые деревья гордо стоят среди грязи, слякости и луж, не оставивших ни сантиметра сухого места. Серым этот день был во всем. Школа, дом, будничная суета на улицах, я сам - все казалось каким-то неинтересным, чересчур обыденным, и я лениво плыл по течению, надеясь, что все дела на сегодняшний день решатся как-то сами собой.

      В такие дни не хочется делать решительно ничего, только лежать на кровати и уставшим взглядом сверлить потолок, и я сильно завидую людям, которые, внезапно ощутив, как им надоела серость будней, могут себе позволить день-другой провести в уютной постели или под теплым пледом, лежа на диване и дремая под звуки включенного телевизора. У меня же остаться в стенах дома, особенно приятного и родного места в подобные осенние деньки, не получилось: как бы жалобно я не стонал, пытаясь встать с кровати, с какой бы печалью не вздыхал, натягивая на себя одежду, меня все равно выставили из дома и, вручив деньги на проезд, отправили на учебу.

      Преодолев недолгий путь до метро, а затем от остановочной станции до здания школы, я вдоволь "насладился" всеми прелестями лондонской осени. Пасмурное небо и сырость вокруг создавали еще большее ощущение сонливости, и я засыпал чуть ли не на ходу. Из-за этого я забыл о том, что нужно смотреть под ноги, и пару раз наступил в большую лужу, брызги от которой полетели прямо мне на джинсы. Мысленно ругаясь, я отошел в сторону, остановился и попробовал смахнуть капли грязи рукой, но сделал только хуже - размазал все по штанине. Вскоре я плюнул на это дело, решив, что таким образом окончательно испорчу джинсы, да еще и опоздаю к началу занятий, и продолжил свой путь.

      Я никогда не был отличником, хотя учился хорошо и питал большую страсть к учебе. Меня увлекала математика, этот удивительный мир чисел, с помощью которых можно выразить все на свете. Восторг, испытываемый при решении задач, уравнений, когда ты все посчитал и сверил ответы с данными в учебниками, убедившись, что выполнил работу верно - одно из самых приятных чувств, которые мне довелось испытать за семнадцать лет жизни. Кроме математики, меня занимала биология. Интерес к тому, как устроены люди, животные и растения, как что работает в организме, казалось, родился со мной, потому что я, будучи очень любознательным ребенком, с самого детства искал ответы на эти вопросы и, наверное, порядком достал ими обоих родителей.

      Я с уверенностью могу сказать, что люблю ходить в школу. Вернее, нет, ходить в нее мне не нравится, особенно по такой отвратительной погоде и в такую рань, но пребывать в школе, сидеть на занятиях и слушать лекции я люблю. Никогда не понимал людей, которые, как они сами говорят, страдают от школы и могли бы обойтись без знаний, даже элементарных, в области, например, физики, или химии, или чего-то еще, ведь это означает жить, не понимая, как что работает в этом мире. Быть может, от самой школы, действительно, можно страдать, если ты попал не в самый дружелюбный коллектив или учителю ты по каким-то абсолютно субъективным причинам не нравишься. Но должна же быть какая-то страсть к знаниям, желание узнать побольше о мире, в котором мы живем, и суметь объяснить различные явления, что-то, что заставляет учиться хотя бы немного, хотя бы самостоятельно, за пределами школы. Если ничего подобного у человека нет, он полностью попадает под влияние общества, которое всю жизнь будет диктовать ему свои правила и убеждения, и этот человек примет их, поверит в каждое слово, лишь бы оно было подкреплено любой, хоть самой слабой и нелогичной аргументацией. Все его знания и мысли будут основываться исключительно на мнении других, мнении большинства, которое он посчитает за верное, ведь в его голове не будет достаточно знаний, чтобы понять их ошибочность. Он будет жить в невежестве и тянуть в него своих детей и внуков, если только те не осознают важность образования, а это страшно и губительно для всего человечества.

      К сожалению, так вышло, что именно эти самые люди, которые не придают знаниям такого же значения, как популярности, учатся со мной в одной школе. В самом начале обучения в средней школе я был поглощен мечтами о веселой подростковой жизни, крутых друзьях, постоянных тусовках и, конечно, жаркой любви. Все должно было быть так, как показывают в фильмах. Я пытался втереться в доверия к школьной элите, дружил с самыми крутыми ребятами в школе, но чем больше узнавал их, их интересы и взгляды, тем больше разочаровывался в них. Я понял, что на самом деле ничто из моих представлений о подростковой жизни, ничто из того, что могла мне предложить эта так называемая "элита", меня не интересует, и уже скоро я ушел из их круга, оставшись практически полностью одиноким в этой школе.

      Но все же есть и здесь интересные люди, с которыми приятно общаться. Просто знать, что они существуют, уже прекрасно. Еще в свои малые годы я встретил на детской площадке, куда меня часто водила погулять мама, смуглую девочку с темными вьющимися волосами до плеч. Она сидела в песочнице и в гордом одиночестве лепила какие-то фигурки. Сначала ее лицо было закрыто полупрозрачной занавеской из темно-каштановых прядей, но через какое-то время она встряхнула головой, и я увидел на ее маленьком смуглом личике большое черное пятно, протянувшееся через всю переносицу и немного затронувшее левый глаз. Поскольку я никогда не видел столь необычных родимых пятен у людей, я заинтересовался и смотрел на нее, не отводя глаз, но, видимо, смутил девочку, потому что она, случайно повернувшись в мою сторону, вдруг потупила взгляд в желтый песок и слегка покраснела.

      Эту девочку звали Мэй. Она долго была тихой и застенчивой, не любила много говорить и часто краснела, если ей приходилось отвечать на вопросы или кто-то в упор смотрел на нее. Во второй раз я увидел ее уже в школе. Так случилось, что мы с Мэй не только учились в одном классе, но и садились часто рядом друг с другом. Именно тогда я и узнал ее имя, особенности ее характера и познакомился с ней поближе. Казалось, что у нас, у двух стеснительных детей, никогда не получится завязать разговор. Я видел, как она неохотно общается с одноклассниками, с трудом отвечает на вопросы учительницы (не потому, что не знает, а потому что просто боится ошибиться и вызвать смех), и я был уверен, что меня ждет тот же неловкий разговор, смущенный взгляд и налитое краской лицо моей собеседницы, но, как ни странно, оказался неправ. Ни я, ни она не чувствовали себя зажато и скованно, когда мы разговаривали друг с другом, и именно это обстоятельство стало причиной нашего сближения.

      В последующие годы с нами приключалось всякое, но наша дружба с Мэй прошла все испытания, которые только попадались нам на нашем жизненном пути. Мы уходили к другим людям, вливались в новые компании, но всегда в итоге возвращались друг к другу и продолжали общаться как ни в чем не бывало. Даже взрослея и обретая новые интересы, меняя свои взгляды и отрекаясь от старых убеждений, мы оставались похожими друг на друга и шли сквозь годы, держась за руки. На одну из годовщин нашей дружбы (точной даты начала нашего общения мы не запомнили, поэтому решили отмечать это замечательное событие в середине сентября) Мэй подарила мне серебряное кольцо, самое обычное кольцо, каких множество в ювелирных магазинах. Единственное, что выделяло его - изящная гравировка на внутренней стороне, которая состояла всего из двух латинских слов - "In aeternum", что означает "навсегда". Эта фраза так растрогала мое сердце, что я решил носить его, не снимая. Вот уже три года это кольцо на моем пальце в знак нашей вечной дружбы с Мэй, и я действительно практически никогда не снимал его с пальца, от этого оно немного потерлось.

      Мэй была единственным человеком в моей жизни, которому хотелось подражать. С переходом в среднюю школу она начала меняться: открытость пришла на смену замкнутости, а вместо неуверенности появилась невероятная жизнерадостность и любовь к себе и окружающим. Она всегда много читала и отличалась неординарным умом, но сейчас, в свои семнадцать лет, она тонула в книгах и, наверное, даже жила не в скучном реальном мире, а в волшебной сказке, где люди всегда добрые и все заканчивается прекрасно. Мэй умела говорить коротко, но в самую цель, ее фразы можно было бы превратить во вдохновляющие цитаты, которые смогут и поддержать, и развеселить, и навеять печаль, и дать ответы на все философские вопросы. Ее вера в себя, в свои силы, стремление не к совершенству, а к гармонии с собой вдохновляли меня и неоднократно заставляли изменять свою точку зрения.

      За несколько лет маленькая милая гусеница, прочно зажатая в свой кокон и не желающая его покидать, стала прекрасной бабочкой, открытой, искренней, желающей подарить всему миру радость и доброту. Она не была самой популярной девушкой в школе, а ее черное родимое пятно на лице нередко становилось предметом насмешек, но любой человек, с которым когда-либо общалась или которому в чем-то помогала Мэй, отмечал ее невероятную доброжелательность и чувствительность к проблемам других людей. Кстати говоря, своего родимого пятна она не скрывала и даже любила его, не обращая внимания на тех, кто смеялся над ним. Люди склонны унижать людей за их внешность, и в этом плане Мэй досталось больше всех наших сверстников и сверстниц, но сила, с которой она выносила все эти глупые шутки и оскорбления, которые, казалось, задевали всех, кроме нее, не могла не восхищать. Ее жизнерадостный образ и искренняя любовь к собственной уникальности стали для меня примером и помогли справиться со многими трудностями принятия себя, через которые проходят все подростки. Если бы не Мэй, я бы продолжал гнобить себя за нескладность собственного тела, рассыпанные по всей коже родинки и веснушчатое лицо.

      Как лучшие друзья, мы привыкли много времени проводить вдвоем и делиться всеми секретами, волнующими нас вещами. Когда Мэй было плохо, она приходила ко мне и рыдала в моих объятиях, и я всегда принимал, неважно, было ли сейчас раннее утро или поздняя ночь, были ли у меня срочные дела или нет. Помощь и моральную поддержку я ставил выше школьных оценок, собственного состояния и каких-либо срочных дел, потому что какими бы срочными они не были, они всегда могут подождать, а подруга, у которой горе и которой больше не к кому пойти, нуждается в поддержке прямо сейчас, в эту самую минуту. Мэй это прекрасно знала и каждый раз рассыпалась в благодарностях и извинениях, на которые я всегда махал рукой или закатывал глаза.

      Она, однако же, не была равнодушна и к моим проблемам. Наверное, за долгие годы нашей с ней дружбы именно она помогала мне, чем только могла, а не я ей. Мэй умела заставить поверить в свои силы одними объятиями и убить тревогу заботливым взглядом. Невозможно выразить словами благодарность, которую я испытывал в такие моменты и испытываю до сих пор. Мне все казалось, что я не до конца оцениваю ее старания, и, если бы мог, хотел бы каждую минуту говорить о том, как много она значит для меня.

      Но наши отношения в последнее время заметно изменились. Мэй пытается быть все такой же жизнерадостной и внимательной к людям, но в ее улыбке то и дело угадывается наигранность. Мы стали меньше проводить времени вдвоем и редко видимся за пределами школы. Она притворяется, что с ней все хорошо и уходит от разговоров, ограничиваясь простыми "привет", "как дела" и "пока". Эти перемены в ней не могли меня не волновать. Прежде она всегда делилась своими проблемами со мной, и мы вместе решали, но, видимо, проблему, которая поглотила ее теперь, Мэй захотела сохранить в тайне. Из-за этого в мою голову начали лезть пугающие мысли о том, что она потеряла доверие ко мне, что мы больше никто друг для друга, и так плохо, так больно становилось мне от этих мыслей, что я мог не спать ночами, думая о Мэй, или едва сдерживал слезы каждый раз, когда она безуспешно разыгрывала передо мной прежнюю веселую девчонку Мэй, которую, казалось, ничто не могло сломить. Я ждал серьезной беды от ее поведения.

      Сегодня я как всегда встретил Мэй в школьном коридоре. Я выходил из кабинета английского и увидел ее, стоящую в полном одиночестве с телефоном в руках. По движениям ее пальцев можно было догадаться, что она листала новостную ленту в социальной сети и время от времени что-то печатала. Подобную картину я наблюдаю вот уже вторую неделю, но сегодня все было иначе. На лице у Мэй сияла улыбка, настоящая, искренняя улыбка, которой я не видел так долго. Увидев ее радостной, я широко улыбнулся и прильнул к холодной стене, выкрашенной в белую краску, наблюдая за ней. Она все водила пальцем по экрану телефона, время от времени тихо посмеивалась над чем-то и продолжала улыбаться, склоняя голову на бок и не поднимая глаз.

      Первые несколько секунд я просто стоял у стены и смотрел на нее, будто выпав из реальности. Я не видел проходящих мимо людей, не слышал шума, а просто смотрел на свою единственную подругу и чувствовал, как внутри разливается тепло от ее счастливого лица. Прошло еще некоторое время, прежде чем я очнулся и подумал, что было бы неплохо подойти к Мэй, поговорить с ней о чем-нибудь. "Раз уж она в хорошем настроении, то наверняка не станет избегать разговора", - решил я и уже сделал два шага вперед, как вдруг к Мэй подлетела длинная белая девушка, появившаяся из неоткуда, и я остановился. Девушка напрыгнула на нее со спины, обхватив тонкими руками ее шею. Мэй обернулась, и обе девушки звонко рассмеялись, обнимая подруга подругу.

      Казалось, они знакомы вот уже сотню лет, но я, стоя в недоумении посреди школьного коридора, совсем не узнавал эту внезапно появившуюся девушку. Она была до невозможности странной, и, разглядывая ее, я несколько раз усомнился в ее реальности. Она походила, скорее, на призрака, чем на человека, либо же на человека, которого с головы до ног покрасили белоснежной краской. Девушка была очень худой, до такой степени худой, что можно было легко разглядеть каждую кость ее тела, прикрытую очень тонкой бледной кожей. Я невольно содрогнулся и сжался, подумав о том, что насколько тонкий, почти прозрачный покров тела может очень легко повредиться, и тогда на месте раны наверняка можно было бы разглядеть обнаженную кость.

      Но девушка не была совершенно белой только в плане кожи. Ее длинные волосы, доходившие до самой середины бедра, практически полностью сливались с цветом кожей, а на свету поблескивали серебром. Они были разделены на две части и покоились на узких, таких хрупких на вид плечах. Одета девушка была в блузку без рукавов, джинсы и кроссовки - все белое, будто других цветов она не признавала.

      Я смотрел на нее, словно зачарованный, и не мог отвести взгляда. Она сильно выделялась в толпе, но никто не смотрел в ее сторону и не придавал никакого значения ее внешнему виду. Все только проходили мимо, будто они каждый день видят подобных людей и не находят в этом ничего, как минимум, заслуживающего внимания. Я же упорно продолжал смотреть на то, как эта странная девушка разговаривает с Мэй и, наверное, кажется ей очень хорошей, потому что они говорили без умолку, и Мэй выглядела такой счастливой, какой, наверное, не была никогда.

      Вдруг девушка, засмеявшись, откинула голову назад, повернулась лицом в мою сторону и, убрав с лица любые признаки веселья, медленно выпрямилась. В этот момент меня словно током ударило. Я впервые смог разглядеть ее лицо, и первое, на чем я остановил свой взгляд - ее глаза. Они не были похожи на человеческие глаза, и я ощутил неподдельный страх, глядя в них. Это были две прозрачно-серых бездны, которые будто бы засасывали внутрь каждого, кто случайно в них посмотрит. Они были очень глубокими, но абсолютно безжизненными, не выражали никаких эмоций. Казалось, что это были вовсе не настоящие глаза, их как будто нарисовали поверх реальных, а они взяли и прочно вжились в лицо, которое, однако же, слишком юное и слишком прекрасное для таких пугающих глаз.

      Девушка, не отводя глаз, что-то спросила у Мэй и кивнула в мою сторону. Она тут же обернулась и, увидев меня, что-то радостно сообщила своей подруге, а затем с широкой улыбкой помахала мне рукой. Я поднял согнутую в локте руку и разжал ладонь в знак приветствия, но быстро сжал ее обратно в кулак. Мэй, казалось, ринулась в мою сторону, что-то весело говоря подруге, но та вдруг схватила ее своими длинными костяными пальцами за руку и остановила. Перекинувшись с ней парой слов, Мэй посмотрела на меня извиняющимся взглядом, а затем последовала за девушкой вдаль коридора, и уже скоро они растворились в толпе.

      Еще несколько минут я стоял на том же самом месте, пытался понять, что сейчас произошло, и чуть не опоздал на следующий урок. Все это было так странно: ужасно бледная незнакомка, ее дружба или хорошее знакомство с Мэй, ее поведение. Она заняла все мои мысли, потому что, во-первых, она была очень необычна внешне, я никогда не встречал подобных девушек в Лондоне, да и я уверен, что не встретил бы их и в другом месте. Ее нечеловеческая бледность, пустые, безжизненные глаза и длинное тело, которое, казалось, состояло исключительно из костей и кожи, делали ее похожей на героиню какого-нибудь ужастика, образ которой врезается в память, настолько, что ты еще неделю видишь его в страшных снах.

      Во-вторых, меня настораживало ее знакомство с Мэй. Я решил, что именно из-за этой девушки она сегодня ощущает себя такой счастливой. Конечно, я был рад видеть ее в таком прекрасном настроении, но все же немного ревновал, хоть и не должен этого делать. Я никогда не знал об этой девушке, Мэй так же не упоминала о ней в наших разговорах и, наоборот, заявляла, что у нее нет больше тех, кому она могла бы доверять всю себя, кроме меня одного. Следовательно, они знакомы не так давно и, вероятно, встретились вчера вечером или вовсе сегодня утром, потому что еще двадцать четыре часа назад я видел перед собой грустную Мэй с ужасно фальшивой улыбкой, а сегодня она ходит по школе и на каждом шагу чуть ли не подпрыгивает от счастья. Кроме того, меня очень тревожило то обстоятельство, что она, несмотря на то что хотела, отказалась подойти ко мне и вместо этого ушла со своей новоиспеченной подругой. Я переживал, что эта девушка окончательно разлучит нас, хотя какой-то своей частью я понимал, что если я больше не интересен Мэй, если со мной она больше не может и не хочет проводить свободное время, болтать и делиться секретами, то удерживать ее бесполезно и даже плохо для нас обоих.

      Целый день я наблюдал за тем, как Мэй болтала с бледной девушкой. Казалось, она вообще не обращала на меня внимания, совершенно не замечала и, увлеченная беседой, не вспоминала обо мне. Только девушка то и дело не сводила с меня глаз. Ее взгляд то прожигал насквозь, то замораживал все внутри, но при этом оставался таким же пустым и безжизненным. Я каждый раз чувствовал, как по моему телу пробегает мощная волна мурашек, ловя на себе этот странный взгляд. Почему-то у меня складывалось ощущение, что она меня ненавидит, ненавидит всем сердцем, хотя сам я не знал, из-за чего именно. Мы даже не знакомы, я не сделал ей ничего, но она не спускала с меня глаз каждый раз, когда я проходил мимо или просто находился в одной рекреации с ней.

      Тем не менее, Мэй с ней, судя по всему, было хорошо. Она смеялась и с жаром рассказывала своей собеседнице о чем-то, ее глаза блестели, а лицо светилось от радости. Даже домой она отправилась не одна: девушка села к ней в машину, и они вместе уехали за пределы школьного двора. Когда машина Мэй скрылась из виду, мне стало очень грустно и больно настолько, что мне хотелось расплакаться. Да, я ревновал и даже злился на ту девушку, но что бы чувствовал любой другой человек на моем месте? Вообразите: вы долгое время переживаете за лучшую подругу, которая выглядит так, словно с ней явно не все хорошо, и вот в один день она приходит в норму, снова радуется, смеется, но не обращает на вас никакого внимания, все время разговаривая с кем-то другим, малознакомым? Разве вы не почувствуете в этот момент хотя бы каплю ревности, не станете ли в припадке печали злиться на всех подряд, а потом копаться в себе, пытаясь отыскать причину такого поведения подруги?

      Остаток дня я был очень расстроен и все думал о ситуации с Мэй. Я то и дело заходил на ее страницу в социальной сети, листал ее стену, просматривал фотографии, даже не зная, зачем я все это делаю. Писать ей я не хотел, да и смысл? Она все равно не была в сети. Странное чувство, но мне весь вечер казалось, будто бы я никогда ее больше не увижу. Чем больше я об этом думал, тем страшнее становилось, и в момент, когда на глаза начали наворачиваться слезы, я понял, что мне срочно нужно отвлечься.

      Я закрыл глаза и стал мысленно пытаться посчитать, сколько будет шестьсот двадцать пять умножить на четыреста сорок два. Всегда, когда мне нужно было перестать думать о чем-либо, я брал первые попавшиеся большие числа и пробовал умножать их друг на друга. Как правило, это помогало. Поглощенный решением примера, я вскоре забывал, о чем думал ранее, и это позволяло мне освободить мозг от лишних размышлений и заняться чем-то более полезным. Это сработало и сейчас: я перестал думать о Мэй, но, едва я закончил размышлять над ответом, как мне на ум пришло что-то другое.

      Мне вспомнилась странная бледная девушка, вернее, не она сама, а ее глаза. В голове яркой вспышкой пронесся момент, когда она повернулась лицом ко мне, и я впервые увидел этот пугающий безжизненный взгляд. Даже воспоминания о нем хватило, чтобы по всему телу пробежал холодок, и я вздрогнул от этого ощущения. Теперь мне казалось, что эти глаза снова наблюдают за мной, и я стал быстро переводить взгляд из угла в угол, а затем встал с кровати и выглянул в окно. Только тогда, когда я тщательно все осмотрел и был уверен, что никто за мной не наблюдает, я снова вернулся на кровать и, схватив наушники, лежавшие на тумбочке, громко включил музыку, чтобы заглушить все на свете, даже собственные мысли.

      На следующий день погода только ухудшилась. Тучи над городом окрасились в черный и грозились вот-вот вылить на и без того сырой Лондон огромное количество дождевой воды. Сегодня я не увидел в школе ни Мэй, ни ее подружку. Сколько я не бродил по коридорам и всем тем местам, где обычно проводила время Мэй на переменах, ее нигде не было. На биологии, единственном предмете в расписании, который совпадал у нас с Мэй, и где больше всего надеялся ее увидеть, я обнаружил лишь пустое место рядом с собой, и это меня огорчило.

      С тяжелым вздохом я опустился за парту и принялся выкладывать учебник и тетрадь на стол, как вдруг что-то заставило меня замереть на пару секунд. Медленно я перевел взгляд с рюкзака на дверной проем и вздрогнул от неожиданности. Там меня встретили те самые страшные, пустые глаза. Их обладательница стояла прямо напротив и неотрывно смотрела на меня. Заметив, что я это увидел, она вдруг выпрямилась, растерялась и так быстро выскользнула из класса, что я даже моргнуть не успел, как она исчезла. Толком не поняв, что сейчас произошло, я смотрел на то место, где еще несколько секунд назад на меня глядели прозрачно-серые безжизненные глаза, пока не прозвенел звонок.

      Весь оставшийся день я ощущал за своей спиной этот пугающий взгляд и постоянно оборачивался, чтобы проверить, действительно ли кто-то на меня смотрит. Но девушки я больше не видел, а всем остальным я был абсолютно безразличен, так что я только смущенно опускал глаза и продолжал свой путь. Даже вечером, когда я давно был уже дома, мне все казалось, будто эти глаза смотрят на меня, и это до жути пугало. Наверное, это и есть паранойя. Неужели я начинаю сходить с ума?

      Следующим утром я шел по школе, тщательно высматриваясь в каждый угол, чтобы быть уверенным, что за мной никто не следит. Я ждал, что поверну голову и снова встречусь с парой пустых глаз, но их нигде не было. Несмотря на это, я не мог вздохнуть с облегчением: в любой момент они могли появиться. Что в них заставило меня так бояться? Я не знаю. Эта девушка явно отличалась от других, и ее глаза, которые показались мне неестественно серыми, будто бы полупрозрачными, не выражавшими ничего, словно это просто рисунок, хоть и казались необычными, но что они мне сделали, чтобы так бояться встречи с ними? Или, быть может, на самом деле, я высматриваю эти глаза не из страха, что они за мной следят, а из желания увидеть их снова? Может, мне просто хотелось бы еще раз столкнуться с этой девушкой, еще раз взглянуть на нее, заглянуть в эти загадочные глаза? Но чтобы я не думал, любая мысль казалась мне чересчур странной, и я не мог понять, почему с таким упорством ищу эту девушку в толпе, хотя понимаю, что ее тут нет.

      Мэй снова не пришла в школу, на биологии я вновь сидел один. За последнее время от нее ничего не было слышно, хотя она всегда звонила или писала мне, даже в этот темный для нас период, объясняя причину своего отсутствия на занятиях. Перед началом урока я в очередной раз обновил страницу с сообщениями, но ничего не изменилось: Мэй не писала и даже не заходила в сеть. Черными мелкими буквами в углу ее страницы было написано, что в последний раз она была онлайн в тот самый день, когда я впервые увидел ее с той бледной девушкой, которая за пару дней сумела полностью занять мои мысли. Сейчас в них снова врывалась Мэй. Я стал беспокоиться и, закрыв приложение, пообещал себе заглянуть к ней на обратном пути. Засовывая телефон в карман рюкзака, я поднял глаза и посмотрел на вход, ожидая, что девушка может появиться там, как вчера, но и среди людей, вошедших в класс, не было тонкой белой фигуры. "Пора перестать думать о том, что она за тобой следит", - произнес я про себя и, вздохнув, открыл учебник.

      Обещание свое я сдержал и сразу после окончания уроков направился навестить Мэй. После двадцатиминутного путешествия на метро я наконец-то подошел к белому двухэтажному домику, построенному по американскому образцу. Его стены были отделаны сайдингом, посреди стены первого этажа находилась черная дверь с маленькими квадратными окошками вверху. Прямо над ней - белый навес, державшийся двумя своими углами на двух таких же белых длинных, тонких колоннах. Со всех сторон крыльцо и дверь окружали пять прямоугольных окон, пять черных пятен на белоснежном фоне. Два из них, те, что на втором этаже, принадлежали Мэй. Я посмотрел на них, вспоминая, как она каждый раз, когда я приходил, выглядывала из окна и махала рукой, а затем бежала вниз, чтобы открыть мне дверь. Сейчас оттуда никто не выглядывал, и разглядеть, есть ли кто-то в комнате, у меня не получилось.

      Я подошел к двери и постучал, надеясь, что мне откроют. Первые полминуты дверь все еще была закрыта и в доме не было слышно никакого движения. "Либо никого нет, либо меня не услышали, - подумал я. - Лучше бы второе." только я поднял руку, сжатую в кулак, чтобы повторно постучать, как вдруг дверь открылась и на пороге показалась смуглая женщина в клетчатом платье-халате. Это была мать Мэй, миссис Флорес. Ее темно-каштановые с проседью волосы были собраны в небрежный пучок на затылке, из которого выбивались несколько прядей, а лицо выглядело таким уставшим, вымотанным, что казалось, будто она едва держится на ногах и вот-вот уснет. Несмотря на это, миссис Флорес улыбнулась и дружелюбно поприветствовала меня.

      - Ты, наверное, пришел к Мэй? - предположила она.

      - Да, - кивнул я. - Ее давно не было в школе, и она мне ничего не говорит в последнее время. С ней все хорошо?

      Я заглянул за миссис Флорес, как бы выискивая взглядом Мэй, но, взглянув на лестницу, ведущую на второй этаж, внезапно застыл на месте, словно пораженный громом. Тонкая бледная фигура, остановившись посреди лестницы и оперевшись на перила, смотрела на меня знакомыми безэмоциональными глазами. На этот раз она не торопилась, и я снова мог рассмотреть ее с ног до головы. Одетая в легкое длинное белое платье, она выглядела, как мраморная статуя, и, если бы она замерла на некоторое время, никто бы и не догадался, что она живая. Я смотрел на нее, будто зачарованный, а в голове то и дело раздавался тревожный сигнал, требующий немедленно перевести взгляд. С каждой секундой сердце билось быстрее, лицо краснело, становилось неловко, но почему-то мои глаза меня не слушались, будто находились под гипнозом других глаз, тех, что смотрели напротив и даже не думали уходить. Я чувствовал, что вся эта ситуация выглядела очень глупо, и улыбка девушки, которая теперь всем телом повернулась ко мне, только подтверждала это. Ее улыбка так странно выглядела на фоне безжизненных глаз, но, даже несмотря на это, она сделала ее лицо чуть более доброжелательным и теплым - такой я ее не видел никогда.

       - Милтон? - окликнула меня миссис Флорес, и я, вздрогнув от неожиданности, наконец сумел отвести взгляд от девушки.

       - Да? - растерянно спросил я.

       - Ты меня слушаешь?

       - Я... простите, я задумался. О чем вы говорили?

      Миссис Флорес устало вздохнула.

       - Я говорила о Мэй, - произнесла она. - Она больна, очень сильно, поэтому не ходит на занятия. Ты, наверное, хотел ее увидеть, но сейчас не самое подходящее время: она спит. Она в последнее время очень мало спит, так что каждая минута сна сейчас ценна для нее. Может, ты придешь позже, когда она проснется? Тогда ты сможешь ее увидеть.

      - Мне так жаль, миссис Флорес, - сказал я с неподдельной печалью в голосе. - Может, я могу что-то сделать для нее?

      Глаза миссис Флорес сделались такими грустными и полными безнадежности, что казалось, будто они вот-вот заплачут. Несколько секунд она смотрела мне в лицо, а затем проглотила ком в горле, тяжело вздохнула и ответила поникшим голосом:

       - Нет, наверное, ничего.

      По ней легко можно было понять, что ей больно говорить о дочери и что больна она действительно серьезно, поэтому, решив, что я делаю только хуже, расспрашивая миссис Флорес о Мэй, я стал прощаться с ней и уже думал уходить, как она вновь окликнула меня.

       - Я тут подумала, - сказала она, - может, все же зайдешь к Мэй, раз уж ты пришел? Только тихо, чтобы она не проснулась.

- Вы уверены? - спросил я не то тревожно, не то заботливо.

      Миссис Флорес утвердительно кивнула.

       - Мэй сильно больна, - повторила она. - С каждым днем ей только хуже, и лекарства уже не помогают, даже не облегчают ее состояние. Я не хочу это говорить, но лучше пользоваться каждым моментом, когда ты можешь побыть рядом с ней. Никто не знает, что будет с ней завтра.

      От этих слов у меня прошел мороз по коже. Я завертел головой и, пытаясь успокоить и миссис Флорес, и себя, сказал, что она зря беспокоится и все обязательно будет хорошо, на что она только грустно улыбнулась и медленно покачала головой.

       - Так ты зайдешь? - спросила она, приглашая меня внутрь.

       - Да, спасибо большое, - согласился я и, перешагнув порог, направился к лестнице.

      К этому времени она уже была пуста: девушка спустилась вниз и смотрела на меня, расположившись на диване. Когда мы с миссис Флорес поднимались наверх, я спросил ее об этой девушке.

       - Миссис Флорес, скажите, пожалуйста, кто та девушка, что сидит на диване?

      Миссис Флорес, нахмурившись, обернулась, но, осмотрев гостиную, вновь посмотрела мне в лицо.

       - Никого там нет, - сказала она.

      Я оглянулся, и, действительно, диван уже был пуст.

       - Но ведь... - я прищурился, не понимая, куда делась незнакомка. - А впрочем, ладно, извините. Мне показалось. Правда показалось.

      Миссис Флорес с недоверием посмотрела на меня, и скоро мы продолжили путь. "Странно, - думал я, поднимаясь по лестнице и время от времени поглядывая назад. - Только ведь была здесь. Должно быть, куда-то убежала."

      Наконец, мы дошли до комнаты Мэй, и я, с осторожностью нажав на ручку, немного приоткрыл дверь, просунув в образовавшуюся щель голову. В комнате было полутемно, окна плотно закрывали занавески, через которые практически не пробивался свет. Чтобы разглядеть здесь Мэй, мне пришлось открыть дверь пошире и сделать пару шагов вперед. Я обнаружил ее на кровати, среди подушек и одеял, в которые она была замотана практически по самое горло. Как и предполагалось, она спала. Я смог разглядеть ее лицо среди кучи постельного белья и сначала даже ужаснулся. Оно словно потеряло все краски и стало настолько бледным, что практически сливалось с подушкой. Карие глаза покрывала тонкая кожа век, а вечно улыбающиеся светло-розовые губы побелели и вытянулись в прямую полоску. Отсюда даже не было видно, дышит ли она или нет, и я вздрогнул от этой мысли, вспомнив при этом беспокойные слова миссис Флорес.

      Я стоял, прильнув к стене, и все смотрел на свою бедную подругу. Мне стало ее так жаль, хотелось крепко обнять ее и отдать все собственные силы, лишь бы она проснулась снова веселой и жила полной, радостной жизнью. Я вспоминал ее подпрыгивающую походку, звонкий смех, вечный оптимизм, а потом смотрел на нее, лежащую здесь, и мне все больше хотелось заплакать. "Если я потеряю ее, то потеряю все", - пронеслось в моей голове, и я в очередной раз испугался собственных мыслей. "Прекрати, с ней все будет хорошо, - тут же мысленно произнес я сам себе. - Она выздоровеет, и вы оба будете счастливы. Мрачные мысли сейчас не к чему."

      Еще пять минут я простоял у входа в ее комнату, пока миссис Флорес не попросила меня уйти, и тогда с тяжелым вздохом и грустным настроением я спустился по лестнице и направился к выходу. Внизу я снова увидел бледную девушку, стремительно бегущую наверх. Она быстро взглянула в мою сторону, но тут же исчезла, взобравшись на второй этаж. Несколько секунд я смотрел ей вслед, а затем, попрощавшись с миссис Флорес, вышел на улицу и поплелся в сторону метро. Все казалось таким запутанным, но мне уже не хотелось ни в чем разбираться. Мне просто хотелось прийти домой, лечь в кровать, накрыться одеялом и крепко заснуть, выпасть из реальности и ни о чем не думать. Вдобавок ко всему пошел дождь, превратившийся через пару минут в настоящий ливень, и мне пришлось со всех ног бежать к метро, чтобы не промокнуть.

      Следующий день прошел как в тумане. Все казалось мне таким далеким и ненастоящим, будто я все еще спал, и все это происходило не на самом деле. Я не чувствовал себя выспавшимся, хотя проспал больше десяти часов, и, наверное, в этом вся причина: я спал слишком много. В школе я не мог сосредоточиться на уроках. Болтовня учителей только усыпляла меня. К тому же за окном шел мелкий дождик, погода была мерзкой, холодной и серой, а в такую погоду хочется только лежать под одеялом и грустить, глядя на капли, стекающие по стеклу. Даже мои мысли сегодня были не в порядке: они то резко перепрыгивали с одной темы на другую, то долго вертелись вокруг чего-то одного, не касаясь при этом самого предмета, то вовсе затихали, надолго оставляя мой разум пустым.

      Перед биологией я лежал на парте и уныло глядел в окно через весь класс, думая о чем-то совершенно неважном. За партой позади меня сидели две девушки и оживленно о чем-то болтали. Их голоса оказались настолько шумными, что я не мог игнорировать их. Они нарушали мое спокойствие и монотонные мысли, поэтому очень скоро их разговоры стали меня раздражать, но я не подавал вида и даже не попытался попросить их говорить чуть тише. Пришлось смириться и слушать сплетни обо всех людях в школе.

       - Между прочим, новая девушка Брайана оказалась такой милой, - говорила одна из подруг. - Мы говорили на прошлой перемене, и, знаешь, у нас так много общего! Я думаю, мы подружимся.

       - Можем пригласить ее на вечеринку в пятницу, - предложила вторая.

       - Да, точно, обязательно внеси ее в список! - восторженно произнесла первая. - Я вышлю ей приглашение. Ну а ты? Ты с ней знакома?

      - Я видела ее пару раз, но мы ни разу не говорили.

      - Ты должна с ней познакомиться, - настаивала первая. - Она потрясающая! Вот увидишь, она тебе понравится. На вечеринке обязательно вас познакомлю.

       - Угу, - кивнула вторая. - О, кстати, ты уже слышала новость про Мэй?

       - Мэй? Ты про Мэй Флорес?

      Услышав имя подруги, я вдруг замер, боясь даже сделать вдох, и стал слушать внимательно каждое их слово.

       - Да, я слышала про нее, - вздохнув, сказала первая девушка. - Уверена, что это правда?

       - Уверена, - подтвердила вторая. - Мне это Кристина сказала, а ей сказала ее мама, которая знакома с родителями Мэй. Бедняжка, мне так ее жаль.

      Они замолчали, а я лежал и ждал продолжения разговора. Впервые за последние десять минут я мысленно умолял этих девушек говорить дальше и говорить много, все, что они только знают о Мэй. Но они молчали, и я уже мог спокойно лежать.

       - Даже не верится, что это произошло, - наконец произнесла первая. - И главное, кто бы мог догадаться. Она всегда была такой веселой. Я никогда не видела ее без улыбки.

       - Мне она тоже всегда улыбалась, - закивала вторая. - Никогда бы не подумала, что она, на самом деле, сильно больна.

      Обе вновь замолчали, и я, приподнявшись, стал ждать, когда они скажут что-нибудь еще про Мэй, но ничего не дождался. Спустя пару секунд одна из девушек сменила тему, и они снова начали обсуждать всех вокруг. Я так и не узнал для себя ничего нового и уже скоро снова впал в прежнее состояние. Даже биология не смогла поднять мне настроение или хотя бы помочь отвлечься.

      В конце учебного дня, когда я уже собирался выходить из класса и идти домой, я увидел бледную незнакомку, о которой, по правде говоря, уже успел забыть. За целый день в моей голове не промелькнуло ни одной мысли о ней, и я даже не думал о том, следят ли ее глаза за мной сегодня. Но вот она стоит около входа в кабинет, смотрит на меня и не думает уходить, а это означает, что мне, чтобы выйти из школы и попасть домой, нужно было пройти прямо мимо нее. Это обстоятельство меня совсем не радовало, я чувствовал себя очень неловко в ее присутствии и мысль, что мне сейчас на две секунды придется находиться в нескольких сантиметрах от нее, волновала меня и заставляла мое сердце стучать, как бешеное. Но я изо всех сил старался сделать вид, что для меня это ничего не значит, и, повесив рюкзак на плечо, пошел прямо к выходу, опустив глаза.

      Я вышел из класса самым последним, надеясь, что девушка все же исчезнет, когда я буду проходить, но она стояла на месте и по-прежнему смотрела на меня своими страшными глазами. В момент, когда мне нужно было пройти мимо нее, я думал, что именно сейчас и умру. Либо оттого, что мое сердце вырвется наружу, либо от неловкости происходящего. Я шел так быстро, что запнулся о порог и чуть не упал. Я не видел лица девушки в эту секунду, но был уверен, что она тихо смеялась надо мной. Покраснев, я ускорил шаг, стараясь поскорее выйти из школы и оказаться дома.

       - Не хочешь поговорить?

      Я резко остановился, осознав, что этот вопрос был обращен ко мне. В этот же момент я понял, что впервые слышу голос этой девушки. Он оказался таким мягким и мелодичным. Определенно это самый приятный голос, который я когда-либо слышал, и я даже подумать, что он будет принадлежать такому странному человеку, который больше похож на призрака, а не на человека. Затаив дыхание, я обернулся и заметил, что она медленно подходит ко мне. Я хотел что-то ответить, но не мог. Девушка остановилась и склонила голову на бок.

       - Так хочешь или нет? - спросила она снова.

      Я проглотил ком в горле и отрицательно покачал головой. На самом деле, я хотел согласиться, но какой-то внутренний страх или, может, попросту моя застенчивость заставили меня ответить по-другому. Девушка прищурила свои прозрачно-серые глаза, которые по-прежнему не выражали никаких эмоций, и догадаться, что она от меня хочет, я все еще не мог.

       - Уверен?

      На этот раз я решил взять себя в руки и что-то сказать ей словами, а не жестами. Мне оставалось только надеяться, что я произнесу их нормально, ничего не перепутав.

       - Нет, на самом деле, я хочу, - произнес я достаточно четко, чему удивился, но очень обрадовался.

      Девушка на мгновение улыбнулась и стала осматривать школу.

       - Думаю, будет лучше, если мы выйдем, - сказала она и, обогнув меня, направилась вперед по коридору. Мне не оставалось ничего другого, кроме как идти за ней.

      Пока я стремительно спускался вниз, пытаясь успеть за своей новой собеседницей, я пытался мысленно представить наш с ней диалог. Я хотел предугадать его тему и заранее ответить на все вопросы, которые она только может задать. Мне казалось, что все, сказанное ею, будет связано с Мэй, поскольку только благодаря ей мы заметили друг друга. Мне бы самому хотелось прояснить ситуацию с Мэй, потому что я не понимал, кем ей приходится эта девушка, по-прежнему ли мы с ней лучшие друзья и, конечно, чем она больна. Я не подумал спросить об этом у миссис Флорес, но, быть может, этой девушке тоже известно о болезни Мэй, раз она много была рядом с ней. Кроме того, мне нужно было узнать больше о своей собеседнице. Я никогда раньше не видел ее в школе и не знаю, учится ли она здесь, откуда она, как ее имя. Мне хотелось разгадать ее загадку; я был уверен, что есть в ней что-то мистическое или она хотела, чтобы все так думали, и мне нужно было знать наверняка, кто она такая.

      Между тем, мы оказались на школьном дворе. Все ученики и ученицы постепенно расходились по домам, и к тому моменту, как мы вышли из здания школы, двор был уже полупустым. Девушка скользнула за угол, и мне пришлось идти за ней. Здесь было абсолютно безлюдно, нас окружали только кусты и одно большое дерево, бросающее свои желтые листья прямо нам под ноги. Тут мы и решили остановиться.

       - Я хотела поговорить о Мэй, - произнесла девушка, разглядывая листья на дереве. - Ты, наверное, уже это понял.

      Она посмотрела мне в лицо, и я внезапно для себя закивал головой. Я глядел на нее и заметил, что, несмотря на совершенно ничего не выражающие глаза, что-то в ней говорило о бесконечной тоске и грусти. Чем больше я всматривался в черты ее лица, тем яснее я видел, что не такая уж она и безэмоциональная.

      Девушка медленно вздохнула, словно ей самой этот разговор казался тяжелым.

       - Сегодня ты придешь домой и услышишь от матери новость, которая тебя потрясет, - начала она. - Она уже сейчас сидит и думает о том, как рассказать ее тебе так, чтобы это меньше всего тебя огорчило. Вам обоим будет больно.

      Я нахмурил брови, не понимая, что она имеет в виду, но от одних этих слов внутри меня все пошатнулось и готовилось разбиться вдребезги. Я уже открыл рот и хотел спросить, что это означает, но она продолжила говорить, и я решил отложить свой вопрос до наиболее подходящего времени.

       - Но это будет потом, - продолжала она. - Сейчас мне надо сказать тебе что-то другое, не менее важное.

      Она многозначительно посмотрела на меня, а затем со всей твердостью произнесла:

       - Поговорим о Мэй.

      Я в очередной раз за сегодня сглотнул ком в горле и особенно серьезно посмотрел на собеседницу.

       - Откуда ты знаешь Мэй? - спросил я, прежде чем она начала что-то говорить.

      Девушка вдруг закрыла рот и посмотрела мне в глаза. Я смутился и вдруг почувствовал, как к моим щекам хлынула кровь.

       - Я расскажу об этом позже, - пообещала девушка, и я кивнул. - У меня есть кое-что для тебя. То, что Мэй хотела рассказать тебе, но так и не смогла. Я ей пообещала, что поговорю об этом с тобой сама.

      Она молча посмотрела на меня и, убедившись, что я готов внимательно ее слушать, начала рассказывать:

      - Вы ведь с Мэй лучшие друзья, и ты не мог не заметить, что в последнее время она вела себя немного странно: избегала разговоров о себе, не была до конца откровенна, меньше времени стала проводить с кем бы то ни было, в частности с тобой. Она хотела, чтобы ты знал, что это было не просто так и не потому, что ты ей больше не интересен как друг. Она очень сожалела, что заставляла тебя волноваться и страдать таким образом, но у нее на то была причина, и она считала, что расскажи она тебе всю правду, ты бы страдал сильнее и дольше. Сейчас тебе эта причина уже известна: Мэй больна. Больна неизлечимой болезнью. В эти две недели она стала чувствовать себя хуже, хоть и продолжала до последнего посещать школу. Она прекрасно понимала, что ухудшение самочувствия ни о чем хорошем не говорит, поэтому впала в депрессию и ощущала себя плохо не только физически, но и морально. Ей было страшно и одиноко. Ей нужен был кто-то, кто может выслушать и успокоить, но она слишком сильно переживала за чувства родителей и друзей, поэтому все больше и больше тонула в унынии. Именно по этой причине я проводила с ней время. Она хотела чьей-то поддержки, и я ее предложила.

      Девушка замолчала, видимо, закончив свою речь, и смотрела на меня, ожидая какой-то реакции, но все, что я мог сделать - это стоять перед ней с раскрытым ртом и растерянным взглядом. Я понимал, что нужно что-то сказать, и я хотел что-то сказать, но только не мог понять, что именно. В моей голове появилось так много вопросов, но все они перемешивались друг с другом, с прочими мыслями, со всей информацией, полученной за последнюю неделю, так что в результате вместо внятных слов и вопросов у меня образовалась какая-то каша, бессмыслица, непонятная даже мне. Но время шло, девушка по-прежнему выжидающе смотрела мне в лицо, и я выхватил из этой неразберихи первый и, как мне показалось, наиболее важный вопрос.

       - Почему именно ты? - спросил я, но прозвучало это так невнятно, что я покраснел, зажмурил глаза и, покачав головой, повторил более разборчиво: - Почему она решила искать поддержки у тебя, если не могла попросить ее даже у самых близких? Вы ведь едва знакомы... Или нет?

      Уголки губ девушки дрогнули, как бы пытаясь изобразить улыбку. Она слегка наклонила голову набок, не отрывая от меня взгляда ни на секунду.

      - Ты прав, мы не были знакомы до недавнего времени, - ответила девушка. - Но в отличие от тебя, например, я знала о ее болезни, поэтому ей не пришлось разбивать мне сердце этим признанием. И я знала, как ей, на самом деле, одиноко, о чем она не хотела говорить с родителями, боясь, что сделает им своим несчастьем еще больнее. Так что мне, которая понимает ее положение, она могла говорить обо всем, и это облегчало ее состояние. По крайней мере, психологически она чувствовала себя лучше.

      Я прищурил глаза и посмотрел на девушку с некоторым недоверием.

       - А откуда ты узнала про ее болезнь, - поинтересовался я, - если вы даже не были знакомы?

      На ее губах снова заиграла улыбка, но на этот раз она не исчезла сразу, а осталась чуть дольше. Эта улыбка меня настораживала. Ее глаза ничего не выражали, и я не мог понять, смеется ли она надо мной или, может, чему-то умиляется, или ей просто хотелось приободрить меня, разбавив разговор улыбкой. Это выглядело так странно, что я не мог отвести взгляда от ее лица, пообещав себе разгадать значение этой улыбки, но девушка заметила мой продолжительный взгляд, мне стало неловко, и я опустил глаза, в очередной раз залившись краской.

      - Знаешь, мне до сих пор непонятен тот факт, что мы можем разговаривать друг с другом, - вдруг сказала девушка, проигнорировав мой вопрос. - Я ведь не могу разговаривать с людьми в обычных условиях. Так почему же мы общаемся?

      Ее слова ввели меня в ступор. Я не совсем понимал, что она имеет в виду, и более того, я не понимал, какой ответ она хочет услышать от меня. Я смотрел на нее и ощущал себя дураком. Нужно было спросить, что значат эти ее слова, но я слишком долго собирался с силами. Прошло минуты две нашего молчания, и я решил, что подходящий момент для вопроса или какого-то ответа уже упущен, поэтому медленно опустил глаза и продолжил молчать. Между тем девушка тихо-тихо вздохнула, грациозно обогнула меня, а затем остановилась и произнесла:

       - Я знаю все обо всех. В том числе кое-что о тебе. Но ты не знаешь совершенно ничего о том, что представляю из себя я.

      С этими словами она скрылась за мной, а когда я через несколько секунд обернулся, то увидел лишь пустое место без намека на чье-либо присутствие. Я очень странно чувствовал себя после этого разговора, будто эта девушка впитала в себя все мои силы, и я был готов вот-вот потерять сознание. Все ее слова одновременно звучали в моей голове, создавая такой шум, от которого в висках застучало, а во лбу появилась нестерпимая боль. Понятно было только одно: чтобы переварить всю полученную информацию, надо хорошенько выспаться.

      Через полчаса я уже стоял на пороге дома и искал в рюкзаке ключи. Наконец отыскав их в боковом кармане, я вставил их в дверной замок, повернул и понял, что дверь уже открыта. Вынув ключ, я схватился за ручку и, сделав небольшой проем, проскользнул внутрь дома. Только я закрыл дверь, сбросил с себя рюкзак и куртку, как услышал звук шагов, медленно обернулся и увидел маму. Она остановилась в паре метров от меня, сжав губы и сложив руки на животе.

       - Ты сегодня рано, - хрипло произнес я и тут же откашлялся.

      Мама кивнула, и меня охватил приступ тревоги, выжатый из всех оставшихся сил. Я знал, что мама никогда не возвращается домой рано просто так: обязательно была причина и причем довольно серьезная. Мама очень ответственно относится к своей работе, поэтому я вижу ее только по вечерам, а нередко не вижу вообще, потому что она может задержаться до самой поздней ночи. Единственное время, которое мы можем провести вместе - это месяц отпуска, который бывает раз в году, но даже в эти несколько недель находится пара дней, когда мама погружена в работу. Поэтому каждый раз, когда я вижу маму в рабочее время дома, я настораживаюсь, ожидая плохих новостей, ведь только они и вынуждают ее сорваться с рабочего места.

       - Что-то случилось? - спросил я, предугадывая положительный ответ и оттого напрягшись.

      Мама сжала губы еще сильнее, так что они исчезли с ее лица, превратившись в тонкую полоску. Медленными, но большими шагами шагами она стала приближаться ко мне и, остановившись в нескольких сантиметрах, со вздохом положила руку мне на плечо, принявшись поглаживать его. Она постаралась улыбнуться, но улыбка получилась такой натянутой и печальной, что не продержалась на лице дольше секунду. Было видно, что мама чем-то очень встревоженна, что новости действительно плохие, и она очень хотела сделать все, чтобы я перенес их как можно легче. Тем не менее, все во мне забило еще большую тревогу, и я чувствовал, будто вот-вот упаду без сил на пол.

       - Мне нужно кое-что тебе сказать, - произнесла мама, продолжая нежно поглаживать мое плечо. Едва высказав эти пять слов, она закусила нижнюю губу и стала быстро моргать. Таким образом она старалась сдерживать слезы, и, увидев эти жесты, я почувствовал себя еще хуже.

      Я смотрел ей в лицо и ждал объявления новости, а она опустила глаза, продолжая с большой скоростью взмахивать ресницами. Наконец она посмотрела на меня своими большими синими глазами, которые уже блестели от слез, и, сглотнув, сказала максимально спокойно:

      - Звонила миссис Флорес. Мэй долго болела, у нее был рак тяжелой формы, и миссис Флорес... когда она зашла к ней в комнату вчера днем, она... - мама схватилась за лоб, подняла голову, чтобы выступившие слезы закатились обратно, а затем, медленно выдохнув, попыталась продолжить. - Она увидела, что Мэй мертва. Милтон, я... я... мне очень жаль, но...

      Мама остановилась и посмотрела на меня. По ее щекам текли слезы, два прозрачных ручейка, но они тут же остановились, когда она увидела мое лицо. Я не знал, как я себя чувствовал; я вообще не чувствовал себя живым человеком, но, видимо, выглядел я и того хуже, потому что мама тут же бросилась ко мне и крепко обняла. Она обнимала меня, но чуть ли не каждые две секунды отстранялась, гладила меня по щеке, что-то говорила, а затем снова обнимала. Но я не понимал происходящего. Мое сознание отключилось на словах "Мэй мертва", и я больше ничего не слышал и не видел. Голос мамы доносился будто издалека, его перекрывал какой-то странный звон. Ноги стали подкашиваться, но мама держала меня достаточно крепко, чтобы не упасть. Она повела меня в гостиную, усадила на диван и, убедившись, что я сижу твердо, никуда не заваливаясь, куда-то отошла, что-то при этом произнося.

      В голове крутились одни и те же слова: "Мэй мертва", и я наконец-то начал понимать их смысл, но от этого легче не стало. Мне захотелось плакать, плакать так сильно, чтобы в итоге и самому умереть от горя, но слезы не шли из глаз. Я сидел и смотрел в одну точку, а все мысли были заняты только Мэй. Я вспоминал ее образ, большое родимое пятно на переносице и солнечные карие глаза, вспоминал наше детство и наше первое знакомство. Передо мною будто пронеслась вся жизнь, и от осознания того, что наша с Мэй история дружбы окончена, ранило мое сердце так сильно, что мне стало в сто раз больнее.

      Мама вернулась со стаканом воды и пузырьком с каким-то лекарством, заставила меня его выпить, и я, не сопротивляясь, полностью осушил стакан. Поставив его на журнальный столик, мама присела рядом и, схватив мою руку, стала успокаивающе ее гладить.

       - Все будет хорошо, - твердила она, всячески окружая меня лаской. - Обещаю, мы с тобой справимся, переживем это, и все будет хорошо.

      Мои мысли о Мэй внезапно прервал образ бледной девушки, с которой мне сегодня пришлось говорить. От одного воспоминания о ней повеяло холодом, но вспомнил я не столько ее странный вид, сколько слова, которые она произнесла, как только мы начали разговор: "Сегодня ты придешь домой и услышишь от матери новость, которая тебя потрясет." Эти слова сейчас заставили меня бояться ее. Она сказала, что знает все, так кто же знает, насколько опасной она может оказаться? Что если она следит за мной, следит за мамой, следила за Мэй? Только я отвлекся от своего горя, как на ум пришли другие ее слова: "Вам обоим будет больно", и словно по волшебству вся прежняя боль вернулась в утроенной размере. Я посмотрел в обеспокоенное лицо мамы и внезапно зарыдал, выливая свой внутренний океан страданий наружу.

      Я провел в объятиях матери остаток дня и весь вечер, громко плача у нее на груди, пока наконец не исчерпал запас своих сил и не уснул прямо в ее руках.