Смутная рать

Монастырская жизнь

Келарша размахнулась молотом, ударила по заложенной стене - камни рассыпались тут же, с одного толчка, словно уже давно ждали этой минуты. Из кельи ударило затхлым смрадом. Монахиня отставила молот, вступила в пещеру. Варька с факелом замешкалась и келарша ее окликнула:

- Ну, где ты там? Заходи уже!

Покойная лежала на земле - где-то посередине между ложем, вырубленным в стене и проемом. Казалось, шла она к щели с чашкой, но силы оставили. Она ползла, да последний свет померк…

- Восемь лет она тут жила, – доносилось из сумрака. - Сама пещеру вырыла, зашла, а за собой свод заложила. Маленькую щелку внизу только оставила - чтоб ей еду подавали и питье. А в один день чаша нетронутой осталась - знать преставилась затворница… Ну подождали мы денек и последнее окошко заложили.

Варька сделала первый вдох в келье - и запах чуть не сбил ее с ног. Она качнулась, за ней качнулся факел и едва не потух в затхлом воздухе.

- Чего там такое? - спросила старуха.

- Пахнет…

Келарьша покачала головой:

- Так сразу и скажи: воняет!.. А ты что думала, здесь будет ландышами пахнуть?

- Я думала, коль человек затворник, святости великой, так плоть его в миро должна обратиться.

- Это да… В миро и никак иначе… - задумчиво проговорила келарша. - А я так скажу: смерть смердит. Сколько крипт открывали - везде смрад и никакого миро. Хотя и были монашенки праведные. Но праведные они или не шибко - едят они хлеб с гороховой похлебкой. После нее испражнятся фиалками ну никак не получается. А покойница лет восемь не мылась, что съедала, то тут же и оставалось. А тут земля – глина с песком. Все один к одному.

Келарша по-хозяйски осмотрела помещение.

Кивнула:

- Ладно, проветрим, можжевеловых веток надо натаскать… Ладаном покурить - авось дурной запах и уйдет, - указала на угол пещеры. - Выгребную яму засыплем… И гостей можно водить. Тащи корзину…

Послушница метнулась в коридор, словно вынырнула, сделала глубокий вдох. В коридоре тоже уже воняло, но не так сильно.

В поданную корзину келарша принялась складывать кости. При этом Варька смотрела в сторону, размышляя: ежели сейчас ее вырвет, не будет ли это большим непочтением к умершей?..

Келарша успевала же давать указания и пояснения:

- Ты кому светишь?.. Сюда свети!.. Если сестра была праведной жизни, то за три года плоть должна разложиться. Если же нет – останки надлежит закопать еще на два года. И молить Господа нашего за грехи сестрицы. Эта… - келарша осмотрел берцовую кость. – …будем считать, что праведница. Давай, тащи, девка…

Корзина получилась тяжелой, но ее Варька потащила чуть не с радостью – лишь бы подальше от этой обители праведности. Но на свежем воздухе дело пошло легче. А, может, дело было в ярком дневном свете? Пока останки лежали на полу, они в ошметках рясы все же напоминали человека. Но в корзине, да насыпом, если бы не череп, уже трудно было понять, кому они принадлежали: не то человеку, не то собаке или медведю.

В разбавленном вине кости отмывали от плоти, от пыли, от келейной грязи. Чистые и блестящие, они уже не имели запаха и совершенно не пугали.

Затем кости сортировали по размерам, сносили в костницу. Фаланги ссыпали в ларь такой высокий, что под весом новых останков кости первых покойниц, верно, превратились в муку. Берцовые складывали одна на одну, словно поленницы дров.

Череп келарша оставила последним. Сидя за столом, острым резцом царапала по нему, бубнела себе под нос, сравнивала свою писанину с бумагами:

- Сестра… София. Преставилась лета… 7107 года Господнего. Было ей… Шестьдесят три года. В монашестве подвизалась… Сорок два года.

Сорок два года, - считала Варька. – Это в три с лишним раза больше, чем она прожила. Неужто вся жизнь так и пройдет, и закончится в затхлой пещере… И череп ее ляжет тут же… Как череп келарши… Как череп настоятельницы…

-

Конечно же, лодочник врал: в монастыри отдавали не только падчериц из бедных семейств. Туда отправляли нелюбимых жен, тех, кто в должный срок не смог произвести на свет потомство. В монашеский чин постригали и вдовых цариц… И в монастырях они оказывались на особом положении, жили как и ранее, часто не стесняя себя иночьим распорядком, ели скоромное, когда остальные сестры постились. Правда и монастыри для них выбирали получше, поближе к стольному граду.

Здешняя игуменья была из захудалых Рюриковичей. Семья ее владела селом и двумя деревеньками, и из-за своей нищеты ни в какие дворцовые расклады не входила. И все было бы хорошо, если б не красота ее: во время охоты в деревню заехал молодой князь. Водицы он не просил испить, нет… Он ее попил в соседней деревеньке, и теперь мучился животом. От таких болезней славно помогал калгановый корень, но девушка оказалась слишком умна, чтоб вылечить князя в тот же день…

Лечение закончилось пышной свадьбой, она вошла в огромный дом хозяйкой и свекор со свекровью души не чаяли в невестке. Муж порой уходил в поход, возвращался с победой и богатой добычей. На войне он был удачлив: так легко быть влюбленным и талантливым одновременно. По его дому уже бегал сыночек, Стешенька… Жила будто в сказке.

Но наоборот.

Ибо все страшное только начиналось.

Царь Иоанн Васильевич был ревнив особенно к славе. Об опале молодого князя предупредили, но бежать было уже поздно. Посидели, порядили, сынишку от греха подальше отдали тестю в захудалое именьеце. После поцеловались в последний раз, да разошлись по монастырям.

Постриг отсекал мирское прошлое, даже имя давали новое – в монашество, в жизнь предвечную словно рожали. И будто бы все суетное осталось за стенами, о нем надлежало забыть: о жизни во дворце, о муже, даже о сыне…