Смутная рать

Зола и Корела

За Тулой поезд Золы сменил сани на телеги: дороги просохли, и полозья уже не скользили по-прежнему легко.

Тучи, что два года висели над Русью и не давали согреть землю, где опали дождем, где растянуты были ветром. Из напоенной влагой земли лезли озимые. Но росли они неровно: засеянные дрянным зерном они и всходили соответственно. Целые поля надо было пересевать. Но такая работа была крестьянам в привычку: не было и года, чтоб где-то ветер не вымел с поля снег, не обнажил посевы, для того чтоб после их покалечил мороз.

Вешнему солнышку крестьяне нерешительно улыбнулись, и стали молить, чтоб прошлогодние и позапрошлогодние дожди не повторились.

Бог внял их молитвам: дождя не было.

Вместо него ударила небывалая жара. И то, что в прошлом году сгнило, в этом выгорело.

От солнца земля нагрелась, схватилась так, что зубами не разгрызешь, начнешь копать – сломаешь лопату. По почве пролегли глубокие трещины. Если кто начинал поливать – все уходило словно в бездонную бочку.

Крестьяне опасались: не полыхнет из разломов адское пламя, а мальчишки ложились на землю, глядели в щели: не видать ли там пекла да чертей? Молили Господа, чтоб пошел дождь, смыл эту жару. Но Господь, вероятно, считал, что план по выполненным молитвам на этот год выполнен.

Даже червяки и прочие гады не то зарылись глубже в землю, не то уползли во влажные края. Обмельчали колодцы, реки, высохли ручейки, пруды. Думалось: еще немного, и грешнику умирать будет просто незачем. Ад установится прямо здесь.

Нет, голь на выдумки хитра: оставшийся, не пущенный под нож скот можно ряской накормить, у кого рядом с полем река – можно попытаться воду навозить в бочках, в ведрах. Да разве много так польешь, даже если будешь горбатиться с утра до вечера? Ведь нет. Самому-то, может, и хватит – а про продажу и думать не моги. А то еще ночью воры постригут, или того хуже – бросят в пшеницу искру и за четверть часа все дымом да пеплом пройдет.

Подорожала жизнь на Руси. С одной стороны, конечно, ей по-прежнему цена – копейка. С другой на ту копейку уже немного и купишь: хлебушек ноне кровью пропитан, кусается он. Думал Зола, что из Европы он вернется богатеем, а вышло не так все, как мечталось. Деньги у него изрядные. Не умрет он с голоду, и даже попировать сможет, да вот все равно надо снова ехать за кордон на заработки.

Когда проезжали через Воронеж, Зола услыхал, что в одном городке рядом казаки учинили просто беспримерное пьянство. Пьют без просыха, пропивают сапоги и душу, и семеро служивых уже в белой горячке отдали душу.

Емельян, повинуясь смутной догадке, оставил обоз, заглянул в острог и оказался прав: встретил там еще не вполне трезвого, но уставшего пить Корелу.

- Емеля!

- Андрюха!

Обнялись, поцеловались по русскому обыкновению. От Корелы несло перегаром. Не толь изо рта – этим запахом пропиталась его одежда, кожа. Да что там пах перегаром и сам острог, когда ветер дул от частокола, на четверть версты жухла уцелевшая трава.

- Где ты год целый бы, что делал?

Корела был донельзя краток:

- Пил…

- А я слышал, ты ото в Польшу уехал.

- В Польшу – была мысль. Но не доехал. На Сечи остановился. Но не понравилось. Дерутся часто.

- Дерутся? А кто чаще начинал там драться?

- Я… Пошли, напьемся в честь праздника…

- Ото нету ноне праздника…

- Ну и что за беда? Напьемся просто так.

- А где тут можно выпить?..

- Да везде! Это наша страна. Где хотим, там и пьем!

Зашли в избу около ворот: с порога ударил в нос густой, спертый, замешанный на винных парах воздух. За столом сидя спало трое человек, еще один, как показалось, был мертв. Мухи порой лучше всяких лекарей определяли – есть ли в человеке жизнь, и не годится ли он на пищу.

- Смрадно тут пить. Пошли на улицу.

Присели на завалинку, разлили самогон.

- Будь здрав, кум, - поднял чарку Зола.

- Будь здрав, - согласился Корела.

Посуда соприкоснулась, издав печальный звон.

И для печали была причина. Давным-давно Андрей Корела крестил первенца Золы. Но ребенок умер, отец надолго запил, а мать, не выдержав горя, ушла в монастырь. Когда Емельян протрезвел, оказался у разбитого корыта. Не было семьи, не было ребенка. Остались только узы кумовства, освященные церковью.

- Бросал бы ты ото пить, - предложил Зола. – Сгоришь ведь.

- И не говори! – ответил Корела, глотая самогон. – Самому противно. Но сразу бросать нельзя – может и сердце не выдержать. Но ничего, завтра будет лучше, чем сегодня – тогда и брошу!

- И ото чем лучше?

- Я же сказал: чем сегодня…

- Нет, ну серьезно, чем?

- Тем, что сегодня только среда, а завтра уже четверг.

Зола махнул рукой:

- Ото жонку тебе надо! Я вот тоже себе вдову нашел. Через год свадебку сыграем. Я как раз вернусь из Германии. Не хочешь с нами?..

- Свадебку сыграть?

- Тьфу на тебя! В Германию не хотишь?

- А вы когда поедете?

- По первопутку.

- Не, это нескоро. Я, пожалуй, все же в Польшу. Может, еще успею вернуться.

Открылась дверь. Из избы вышел казак, которого Зола посчитал мертвым, справил нужду в пересохший ров и нетвердой вернулся в избу, досыпать свой сон в жужжанье мух.

- Что Крысолов? Жив ли?..

- Жив. Видал его в Москве. Мотается по лезвию ножа. Как его до сих пор не пришибли – ума не приложу.

- Он всех нас переживет. Крысолов хоть старше нас: но тонкий и звонкий, уши топориком.

Пили до вечера. С первой звездой Зола засобирался.

- Ото поехали с нами, до Раздоров, - снова позвал он кума.

- И что там делать? Снова пить?.. Не хочу. Я съезжу в Польшу, а там видно будет.

…И действительно, на следующее утро Андрей вывел из конюшни одуревшего от запаха перегара коня, стал седлать его. Вместо похмельной чарки сунул голову в ведро со студеной водой. После – запрыгнул в седло и тронулся в строну будущего, но неизбежного заката.