ГЛАВА 1

Голые стопы ступают на хрупкий снег. Ледяная корка тает и хрустит под теплом почти шкварчащей кожи, ручьями бежит восвояси, топя за собой извилистые, тонкие словно венки бороздки.
Солнце упало несколько часов назад, подождать бы ещё немного – и на горизонте снова взойдёт кроваво-красная полоса, пурпуром разольётся по взбитым мягким облакам.
Опускаюсь на колени, подбирая под себя юбку, всхлипывая от резкого контраста температур. Воздух спирает в лёгких, словно кулаком сжимает последние судорожные глотки кислорода. Волосы прилипают ко лбу, застилают глаза, широко раскрытые, но ничего не видящие.

Вдох.

Ещё один.

Каждый раз – новый, пока не станет легче. Пока снова не появятся силы дышать так, будто меня не выворачивает наизнанку от тошноты, от подступающей к горлу желчи – едкой, отвратительной на вкус.
Если бы я каждый раз позволяла себе плакать, когда было больно – люди не успевали бы строить ковчеги.

И сейчас тоже пройдёт. Просто нужно немножко подождать.

Слышу ещё одну пару ног быстрее, чем замечаю её перед собой. Быстро вскидываю руку, короткий кивок головы – Ивлас понимает всё без слов. Молча падает рядом со мной, встречается глазами – светлая весенняя зелень напротив белёсого, почти прозрачного льда – ждёт ещё несколько секунд, прежде чем скрыться обратно в хижине.

Снова вдох. Чуть более долгий и протяжный, чем нужно. Грудь режет холодом, но сжимающий кулак наконец ослабляет хватку. Легче обязательно будет, просто не сейчас.
Правда, знание того, что я каждый раз ножом по сердцу режу и себе, и брату, который и без того чувствует лишь маленькую частицу того, что мог бы, забивает последний гвоздь в мой гроб, который с каждым исцелением разваливающегося мёртвого тела видится всё ближе и ближе.

Зато больше никто не будет его мучить.

Ладони зачерпывают снег, мнут между пальцами, крошат мелкие льдинки. Зима – это хорошо, зима тормозит разложение, значит, магии нужно тратить меньше, значит я продержусь чуть дольше. Но ещё несколько недель и придётся выбирать, кому нужно протянуть лишний день – ему или мне.

Тело поднимается интуитивно, заранее знает, что если задержится на улице пару лишних мгновений, то назавтра придётся отпаиваться чаем из малинового листа и жаться поближе к печке. Простуда кажется непозволительной роскошью, когда чужая

жизнь – если язык повернётся назвать жизнью – напрямую зависит от твоей собственной.
Но пока брат со мной, просыпаться в новое утро становится многим легче. Пока я ещё держу его здесь.

Захожу в дом, с благодарностью ощущая, как тепло разливается по окаменелым от напряжения и усталости мышцам. Хочется протянуть замёрзшие пальцы к огню в очаге, что Ив развёл совсем недавно – огонь ещё не успел сожрать поленья дочерна, лишь ласково облизал кору да обуглил сколы. Не могу отказать себе в этой маленькой шалости и присаживаюсь напротив лениво разгорающегося пламени. Свет от него мягко расползается по стенам, обволакивает как тяжелое шерстяное одеяло. Подушечками пальцев аккуратно касаюсь оранжевого язычка – тот ластится, словно кошка, скачет от фаланги к фаланге, боится обжечь. Чувствую, как губы приподнимаются в улыбке – огонь редко водил со мной дружбу, как и любая живая стихия.

– Чай? – Кротко спрашивает Ив, хотя мне не вспомнить, когда в последний раз он произносил больше, чем два-три слова. Не дожидаясь ответа, наперёд зная, что я скажу, вешает чугунный котелок над костром. Вот-вот и талая вода начнёт недовольно шипеть, выплёскиваясь из-за тёмных стенок. Наша небольшая комната наполняется ароматом сушёных трав – в нос бьёт мята, мальва и чабрец, их узнать первее и проще всего – и остаток силы, что тихонько ворочался внутри, просыпается и ведёт носом. Облизываю щедрую ложку мёда, опущенную в глиняную большую чашку, едва помещающуюся в ладони.
Сладкое – одно из многих грехов, но самое безобидное из моих демонов.

– Легче?
– Да, – наконец отвечаю я брату, отогревшись и вытянув некогда озябшие ноги на потёртой волчьей шкуре, валяющейся на дощатом полу. Его забота до сих пор ощущается чем-то неестественным, и хоть сложно бороться за уровень нормы с поднятым из могилы, я изо дня в день старательно прячу факт того, что против собственной воли привязала к себе человека, что одной ногой ушёл в мир духов. Мне нравится думать, что, будь он жив – по-настоящему – то сделал бы то же самое, голову свою положив, что я хоть как-то осталась рядом, но врать я люблю себе на порядок больше, чем смотреть в глаза правде.
А правда, напару с Темнотой, изо дня в день наблюдает из-за угла и ждёт, когда я оступлюсь или опущу руки, наконец сдавшись.

– Завтра будут?
– Должен прийти лодочник, ему нужно обработать швы и проследить, чтобы не проявилось заражения. И, возможно, стоит сходить проведать роженицу, больно меня она беспокоит, – больше двух хворых лечить сложно, но чем больше душ сошью, тем более сытыми мы будем на следующий день. Деревенские в глаза не видели серебряных монет или золота, но хорошо понимают язык помощи, а я не брезгую любой подачкой, что позволит продержаться на плаву дольше, чем закончится зима. – Мне нужно отдохнуть. Тебе тоже не мешало бы спать.

– Я не сплю, – отвечает Ив, простецки пожимая плечами.

– Знаю. Но мне нравится верить.

За временем не уследить, но наверняка уже ближе к полночи – за окном так темно, что даже звёзды попрятались, только редкий проблеск подмигивает за линией горизонта. Греть воду для полной кадки нет сил, хватило лишь подняться от такого манящего и теплого огня и умыть лицо в надежде смыть студёной водой не по возрасту залёгшую на лбу прогалину.
Залом на веснушчатой коже, по обыкновению, никуда не исчез, но в эти драгоценные редкие секунды мне казалось, что в зеркале я вижу ту же улыбчивую девочку, коей я была ещё год назад.

Этот год дался нам столь дорого, что пришлось брать слишком много взаймы.

Робкий поначалу, позже настойчивый стук по дереву вырывает меня из без того беспокойного сна. Резко вскочив на постели, я с минуту пытаюсь прийти в себя, усмирив клокочущее в груди дыхание. Селяне часто захаживали ночью со срочными просьбами – за позднее колдовство цену можно было выставить куда выше без зазрения совести – но накануне вечером ни я, ни брат не слышали никаких печальных вестей из разговорчивых уст соседей. Значит, либо заблудший любопытный бродяга, либо наглец, не знающий сна.