Собери меня из пепла

Пролог

- Давай ещё разок, Дубровкина. Ну же! Господи, да что же это, а? За что в мою смену такое наказание?! МарьВанна, как назло, ушла раньше… Ну же, девка, пробуй ещё, пробуй! Задохнётся же! Понимаешь? Эй, ты чего?! Дубровкина! Не смей закрывать глаза! Смотри на меня!
Перепуганный голос бьётся в уши, отражается о выкрашенные белой краской стены и возвращается назад, тормоша угасающее сознание и не давая провалиться в темноту.

Но мне почти нет до него дела. Я так устала.. Не могу больше бороться, не могу совладать с непослушным телом и только мысль о ребенке поддерживает на плаву.
Из соседней палаты доносится женский вымученный стон и сразу же - крик ребенка. Я через силу улыбаюсь. Маринка, значит, все, родила свою дочку.

Грохочет решетка металлической двери - санитарка бежит к Маринке. Ругается, громко молится, опять ругается.
Маринка молчит, ребенок плачет, я скручиваюсь от невозможной боли и тоже плачу.

- Господи! Господи! Всецарица милостивая! Как же так, а? Как же так..

Теперь санитарка у меня. Тормошит, заставляет открыть глаза, щупает живот, давит. И ругается.
Зло, отчаянно, перемежая крепкие слова с молитвами.

Мир вокруг угасает, остаётся только ее голос в океане боли, где меня топит много часов подряд, и я тоже хочу взмолиться - "Господи, ну прекрати уже мои страдания, сжалься надо мною, грешницей".

Последняя судорога и, наконец, покой.
Боль прошла, слезы облегчения рекой, в голове туман.
И тишина…
Неестественная тишина. Неживая… Словно я одна…

С трудом открываю глаза.

Санитарка, белая, как стена, возле которой она бессильно сидит, молча утирает слезы.

- Тёть Люд.. - Язык не слушается, во рту сухо. - Кто у меня? Сын? Дочь? Дочь должна быть...Покажите..

Санитарочка шумно втягивает воздух, машет рукой, прячет лицо и рушит мой мир до основания.

- Никого у тебя, Дубровкина. Не задышала..

После слов пожилой санитарки я сама не могу сделать вдох и только моргаю в спину теть Люды, единственного свидетеля моей беды и моих напрасных страданий.

Все зря.. Все пустое.. Все.. Все.. Все.

Перед гаснущим взглядом появляется решетка - теть Люда закрывает дверь. Неловко, полубоком, чтобы я не видела металлический таз в ее руках. И я не вижу, но точно знаю, что она от меня прячет.

Тошнит. Трясет. Выворачивает от боли. Не физической, нет. От внутреннего безнадежного воя в груди.

Темно.

Бесконечно долго темно и холодно.

Пусто.

Пусто внутри тела, пусто в голове, пусто в казенной белой комнате.

Мыслей почти нет, одни обрывки отчаяния и неверия. Так не должно быть! Единственное светлое, что поддерживало меня в эти долгие месяцы не могло уйти.

Это ошибка. Да, точно - ошибка! Как я сразу не поняла? Пожилая санитарка просто напутала! Она же не врач,что она может понимать в этом? А я мать, и я чувствую — она ошиблась.
Пустота, наполненная сумасшедшей надеждой, вдруг, оказывается не пустой, а тишина не тихой.

Я слышу звук капель из неплотно прикрученного рукомойника. Слышу ночные звуки с улицы. Где-то далеко хлопает дверь, скрипят колеса каталки, это уже рядом, в коридоре.
Несколько минут просто лежу, прислушиваюсь, пытаюсь сложить звуки в единую картину, узнать что происходит.

Ничего не понимаю, зато слышу, как начинает плакать ребенок, и в груди печет от отчаянного мяукающего рыдания.

Маленькая моя.. Девочка родная.. Куда же тебя спрятали? Зачем забрали от меня?
Морщусь от кусачей боли, но сажусь, а потом и сползаю босыми ногами на холодный плиточный пол.

Каждый шаг пытка. Я жалкая развалина, трясущаяся и держащаяся за стены. По ощущениям я почти мертва, но ребенок плачет, и жалобный зов одинокого человечка меня воскрешает и толкает вперёд.

Шаг. Ещё шаг. Решетка обжигает бездушным холодом пальцы, но я не замечаю этого. Главное - открыто. Санитарка пренебрегла всеми строгими тюремными инструкциями и не заперла дверь.

Выхожу из палаты. Противно моргает дальняя лампа, коридор плохо просматривается, но я вижу удаляющуюся спину санитарки. Она толкает перед собой каталку, на ней лежит что-то накрытое простыней.

Холодно. Сквозняк кусает босые ноги, ступни леденеют. Но я упорно иду на крик ребенка.
Решетка соседней палаты полностью распахнута, словно ждёт меня. Приглашает скорее зайти.

И я захожу.

Не смотрю по сторонам, не вижу ничего, кроме небольшого высокого столика на котором под лампой обиженно надрывается моя крошка.

- Девочка моя.. - Щемящая нежность заливает болящее сердце, заполняет пустоту теплом, согревает и толкает к ребенку. - Иди ко мне, родная..

Без страха беру плотно спеленутый белый кулёк на руки, сажусь на кушетку, подогнув под себя одну ногу, и прижимаю малышку к себе.

Она успокаивается и прикрывает глазки, но двигает губами - ищет грудь.

Материнское умиление захлестывает до макушки, в груди тяжелеет. Проголодалась моя девочка. Ничего.. Сейчас.. Мама рядом.
Стягиваю с плеча лямку безразмерной сорочки, устраиваю дочь у груди удобнее и прикрываю глаза.
В голове крутится колыбельная, и я начинаю негромко напевать.

- Дубровкина?!

Нехотя открываю глаза и смотрю на растерянную санитарку.

Она взволнована. Хмурится, трёт лицо руками, нервно дёргает головой, а потом спрашивает:

- Ты чего здесь, Настась?

О как! Строгий медработник помнит мое имя. А в родах все по фамилии звала.

- Кормлю. - Поясняю очевидное женщине и с любовью касаюсь крохотной щечки. Потом, внезапно, смутно вспоминаю роды и строго спрашиваю: - Вы зачем меня обманули, теть Люд? Я же чуть не умерла, когда вы сказали - не задышала.

Малышка в подтверждение моих слов выпускает грудь, шумно вздыхает и сразу крепко засыпает, чем снова вызывает волну умиления.

- Девочка моя.. - Целую дочку в лобик, дышу нежным молочным запахом, опять целую. - А знаешь что? Будешь у меня Алиской. Точно! Алиса Дубровкина. Как вам, теть Люд? Звучит же, правда?