Соль и сирень 4

Глава 1

Зло.

Оно клубилось над ним, вокруг него, прямо в нём.

Он знал об этом. И пытался скрыть за милым образом и невинной улыбкой. Он очень старался тщательно замаскировать от чужих глаз всех тех чудовищ, что копошились на дне его души, планируя и обстряпывая тёмные делишки. На самом деле, он не был ни милым, ни невинным. Я видела это. Более того, он был последним, с кем мне бы хотелось оказаться один на один за закрытой дверью. Инстинкт подсказывал: подобную встречу ещё надо постараться пережить.

И всё же... он притягивал взгляд. На него хотелось смотреть. Только смотреть, не пытаясь подойти ближе. Может быть, дело было в мягких губах, уголки которых то и дело приподнимались, будто бы сдерживаясь от смеха. А может быть, секрет его притягательности заключался во взгляде глубоких чёрных глаз. Чаще всего они словно лучились мягким приветливым светом.

Фальшивым светом.

Светом, привлекающим наивных мотыльков, верящих, что смогут согреться подле него.

Но на меня он всегда глядел так, будто говорил: «я знаю все твои секреты и знаю, что один из твоих секретов — я».

Этот взгляд пробирал до костей, потому что в нём было всё: страсть, настойчивость, вспыльчивость, мстительность. Да, он умел и любил мстить. И, кажется, он собрался отомстить мне.

***

Мне сказали, произошёл взрыв. Солнечным осенним полднем он разнёс в щепки всё левое крыло трёхэтажного университетского корпуса, где располагался факультет философии. Почти сразу начался пожар, в котором окончательно исчезли две лаборатории, исследовательский центр, канцелярия, три кабинета, четыре кафедры и одиннадцать аудиторий. За полчаса здание, которому было больше ста лет, превратилось в руины, присыпанные грудами обгоревших деревянных обломков и закопчённых стеклянных осколков.

Позже в новостях рассказали, что кто-то заложил взрывное устройство в приёмной декана. Бомба была активирована удалено, как раз в тот момент, когда в университете находилось максимальное количество людей: между второй и третьей парами. Следователи изучили записи с камер наблюдения, но ко всеобщему удивлению, они в тот день ничего не записывали. И вообще, не работали уже несколько месяцев из-за урезанного финансирования. Всё университетское начальство, от ректора до глав факультетов лишилось своих кресел. Началась масштабная проверка.

Но эта информация мало кого утешила. В дыму, в огне и в давке, которую спровоцировал взрыв, погибло больше сорока человек. Ещё столько же оказалось в больнице. Нескольких объявили пропавшими без вести, но все понимали: скорее всего, взрывом тела повредило настолько, что даже искать было нечего.

Мне повезло, я выкарабкалась. Но про взрыв ничего не могла рассказать. Да и что я делала в здании старейшего университета республики, тоже понятия не имела. Память оказалась полностью стёртой, словно кто-то отформатировал жёсткий диск в моей голове. Я даже не могла назвать собственное имя.

Когда первый раз пришла в себя, мне сказали, что это – чудо. Что никто не рассчитывал на моё возвращение. Что мой мозг признали мёртвым, и врачи готовились отключить меня от аппарата жизнеобеспечения, но не могли этого сделать без разрешения родственников. Их поиски затянулись. А потом я взяла и открыла глаза, задышав самостоятельно, без помощи искусственной вентиляции лёгких. Медсестра, присутствовавшая при этом событии, была так впечатлена, что заорала во всю глотку. А после помчалась по отделению реанимации с криками, что в больнице – зомби.

С чего она так решила? Ответ так никто и не узнал. Девушка поскользнулась на случайно разлитом дезинфицирующем растворе, ударилась виском о край стола и скончалась на месте.

Родственников моих так и не нашли. Поэтому и врачи, и полиция начали задавать вопросы мне. Сразу, как только сообразили, что я могу не только моргать, но и изъясняться полными, осмысленными предложениями. Последний факт поразил тех, кто утверждал, что мой мозг после полученных травм должен был быть подобен тающему желе. Некоторые особо ретивые светила медицины даже вознамерились написать статью, основываясь на моём случае. Но следователи запретили что-либо публиковать до тех пор, пока не будет найден подрывник.

Однако я ничего не могла рассказать, а потому была абсолютно бесполезна для расследования. Несмотря на это, люди при званиях и с самыми разными удостоверениями являлись едва ли не каждый день, задавая одни и те же вопросы, но в разных формулировках, постоянно что-то записывая. Чем был продиктован такой интерес конкретно к моей персоне, я так и не поняла.

А потом пришёл он.

Это был высокий молодой мужчина лет двадцатипяти — тридцати, с очень бледной кожей, прямыми чёрными волосами, раскосыми глазами и очаровательными ямочками на щеках. И это было единственное очаровательное в нём. Едва войдя в палату, он начал раздавать приказы. Мне, медсёстрам, врачам и даже главе отделения, который следовал за ним попятам, ловя каждое слово.

Мужчина представился мистером Стаутом.

И заявил, что он мой опекун. Когда я сказала, что мне не нужен опекун, у меня есть семья и очень скоро они придут за мной, мистер Стаут рассмеялся мне в лицо. И поведал, что единственный близкий мне человек погиб в том взрыве. Моя подруга. В день трагедии мы были вместе, торопились на семинар.

Войдя в здание, мы разделились, о чём рассказали допрошенные свидетели уже после трагедии. Я отправилась в столовую на первом этаже, а подруга побежала наверх. Она была одной из тех, кто оказался непосредственно в эпицентре взрыва. На них обрушился потолок.