Солнце Эльгомайзы

Часть 11. В режиме каникул

Посадка на планету нарушила привычный режим полёта, расширив пространственно-временной континуум до математической бесконечности. График дежурств по кухне был предан забвению, астрофизик и биолог трудились как пчёлки, Мишенька не расставался с камерой круглые экзопланетные сутки, боевые операторы успевали везде и были нарасхват. Так что Кэли и Леоне помогала только Катеринка, с момента посадки оставшаяся не у дел. Втроём они крутились волчком, с утра до вечера.

Обедать приходили только штурманы, зато вечером в салоне-ресторане собирались все, от души нахваливая вкусную еду и изящную сервировку. Катеринка прятала под столом руки, чтобы команда не видела мозолей от ножа, которым она чистила овощи на четырнадцать человек. При двухразовом питании получалось — на двадцать восемь. Двадцать восемь баклажанов, пятьдесят шесть картофелин, каменно-твёрдые тыквы, крошево салата, от которого рябило в глазах… Готовить инструктор тренажёрного зала не умела, так что вариантов не было. Катеринка мыла, скоблила, резала, чистила, проклиная оранжерею, в которой всё это безудержно росло, подстёгиваемое питательными смесями. И не вспоминала, как радовалась, надкусив пупырчатый колючий огурец и вдыхая его прохладную свежесть.

Космомеханик слонялся по кораблю, делая вид, что проверяет приборы и механизмы. Потом шёл обедать. После обеда с чувством выполненного долга устраивался на травке в тени звездолёта и писал книгу, которую начал ещё на Земле. «А закончит лет так через пятьдесят, на Большой Медведице, когда туда навигацию откроют» — изощрялись штурманы.

Литератор, мать его, ворчал Андрей. Рабинович хоть что-то делает. Или делает вид, что делает. А штурманы вообще обнаглели. Могли бы на кухне помочь. Но они не помогали. По неписаным правилам звездолётчиков, после высадки на планету для штурманов наступали каникулы.

Четыре месяца они вели «Сайпан», и каждый день отвечали за корабль и  за людей. Отвечали за четырнадцать жизней, которых от смертельного холода Вселенной спасала оболочка корабля и его сердце. Впрочем, за сердце отвечал Рабинович. От механика напрямую зависело, вернутся они на землю или… нет, лучше об этом не думать.

Что касается штурманов, то их шестичасовая ежедневная вахта, умноженная на сто двадцать, это семьсот двадцать часов, или тридцать суток у штурвала. Тридцать суток невероятного напряжения, которое штурманам необходимо сбросить. Заземлить, как они говорили.

«Заземление» проводили в кают-баре и в бассейне. Можно только догадываться, сколько денег угрохал Волокушин, чтобы за сто семь триллионов километров от Солнечной системы космолётчики валялись на песочке, блаженно прихлёбывая ледяное пиво и с хрустом разгрызая хвосты здоровенных раков, сваренных Леоной по всем правилам — живыми, в солёном кипятке с укропом и лавровым листом. Можно только догадываться, во что обошлись Волокушину эти раки, четыре месяца обитавшие в аквариуме под бдительной опекой всё тех же Леоны и Кэли. Можно только догадываться. Впрочем, штурманы об этом не думали.

Кэли с Леоной вместе с боевыми операторами весь день таскали по пустоши тяжёлые буры и устали так сильно, что едва держались на ногах. Последние две недели они практически не спали, проводя ночи в тренажёрном отсеке. А уходя, уносили честно заработанные жетоны. За четырнадцать ночей их набралось достаточно, чтобы био могли осуществить задуманное…

Торжественный момент

После посадки звездолёта-дальника класса ЭУ выйти «на свежий воздух» можно только через сорок восемь часов, когда растает эн-поле, вырабатываемое магниэнами. От него защищали скафандры экстра-защиты, но Балабанов решил не рисковать: двое суток ничего не решали. По случаю прибытия устроили общий сбор, на котором непробиваемая Кислота Кислова и замороженная пани Ветинская расцеловали штурманов и капитана. Механика Кэли с Леоной чмокнули с двух сторон. Сёма придерживал обеих за локти, чтобы не убежали.

— Видел бы ты свою рожу, — выдал капитан, в эйфории оттого, что все они живы, настроение у всех жизнерадостное, никто ни к кому не цепляется, распри и обиды забыты, в руках у всех фужеры с шампанским. Фужеры хрустальные, шампанское «Дом Периньон», Димка всё-таки человек, хоть и миллиардер. И если бы он был с ними, его бы хлопали по плечам и поздравляли, как поздравляли сейчас Андрея. Балабанов смущался и стеснялся, чего с ним никогда не бывало, и говорил что-то насчёт штурманов, которых и надо благодарить за полёт, а он, Андрей, просто капитан, он просто выполнял свою работу.

— Ага, работу он выполнял, — не остался в долгу космомеханик. — Тяжела ты, доля капитанская… Хомяков под домашний арест, раков в кипяток, картёжников к Катеринке на перевоспитание, драчунов в зи-поле, пущай полежат, а шутников на камбуз, картофелечисткой работать…

Последние слова потонули в радостном гвалте. Андрей недоумевал, откуда Сёма узнал про хомяков, но спрашивать было неловко. Да он всё равно вывернется, соврёт и глазом не моргнёт, этот механик-литератор, развлекавший экипаж космическими байками и заменявший, вопреки инструкции, штурманов. Которые, вопреки той же инструкции, иногда уставали. И если бы не Сёма… Андрей вспомнил, как сурово отчитывал механика за нахождение в штурманской рубке…«в нетрезвом виде» — заканчивал за него Сёма, и у капитана опускались руки. Ну что с ним делать, с этим недоучившимся штурманом, который зачем-то выбрал астромеханический факультет…