Солнце и кровь. Сборник рассказов

Обращенные

Во сне шел дождь. Капли стучали по камням, пузырилась грязь под босыми ногами.

Во сне небо было затянуто серой пеленой. Мышцы сводило от холода и боли, в догоревшем костре умирали угли.

Во сне слезы текли по лицу, холодные, соленые, как кровь. Не было сил говорить, но губы сами шептали одно слово, одно имя...

— Кэри...

Лабарту проснулся и несколько мгновений лежал, глядя в темноту. Над ним смыкался каменный свод, но воздух был текучим и теплым, а снаружи царила тишина. Дожди не скоро начнутся в этих краях.

Сон потускнел, распался, словно ветхая ткань, и лишь тогда Лабарту поднялся с постели. Вода для умывания тоже была теплой. И неживой — как обрывки мыслей, и этот храм, и сама здешняя жизнь. Не зажигая огня, Лабарту оделся, привычно завязал ритуальный пояс и завернулся в накидку — знак своего ранга.

Уже больше года он жил здесь, в доме Митры, в храме непобедимого солнца. Ритуалы посвящений не остановили его, как останавливали многих, и теперь он стал одним из первых. Посланник солнца, он сидел по правую руку от верховного посвященного, и на каждой церемонии пил бычью кровь.

Но уже много месяцев не пробовал человеческой крови.

Пусть.

Если пить лишь кровь животных, ум теряет ясность, мир теряет краски, тело теряет силу, — Лабарту знал об этом с детских лет.

Лучше так.

Мир и впрямь потускнел. Воспоминания, прежде ясные и прозрачные, словно осколки цветного стекла, теперь подернулись дымкой и отдалились. Мысли соскальзывали с них, не задерживались надолго, и боль притупилась.

Лучше пусть будет так.

Но ночью приходили сны, и они были ярче яви. Боль, страх, одиночество, холод и жажда. Но сны развеивались, и наступал день.

Малая плата... Пусть.

А изо дня в день повторялось одно и тоже. Люди, на которых Лабарту почти не обращал внимания: посвященные и неофиты, все они казались ему одинаковыми и значили не больше, чем тени в закатный час. Они приходили и уходили, Лабарту говорил с ними, когда нужно было говорить, спускался вместе с ними в подземный храм, когда наступало время ритуала. Время словно застыло. Пыльный ветер, многолюдный город, бычья кровь и слова молитв... Лабарту повторял эти слова, не думая о смысле. Прежние стремления угасли вместе с воспоминаниями и мыслями, и жизнь походила на неспешную реку, текущую по однообразной равнине.

Но сегодня Лабарту проснулся в неурочный час и сидеть в четырех стенах не было сил.

На пороге он остановился, прислушиваясь. В храме все еще было тихо, — ни голосов, ни шагов, ни скрипа дверей. Храм спал, и это было хорошо.

Лабарту хотел в одиночестве встретить рассвет.

***

«Брату нашему, Йехуде, явилось во сне знамение, и, повинуясь его словам, мы отправились в город Милет. Там сестра наша, Шай, стала проповедовать слова Учителя, и люди стекались слушать ее речи. И многие уверовали и решили исполнять заповеди Господа, и стали почитать Учителя, погибшего за грехи наши. И каждый день выходила сестра на площадь и говорила с людьми, и все больше людей приходило слушать ее, просить совета, наставлений и благословений.

Император же римский, Марк Аврелий, велел преследовать верных истинному машиаху, и запретил исповедовать нашу веру.

Тогда явился на площадь градоначальник в сопровождении стражи и велел Шай удалиться и более не повторять горожанам слова Учителя нашего.

Тогда поселились мы в доме Аристарха, человека богатого, но всем сердцем уверовавшего в Учителя нашего, и тайно приходили туда люди, желавшие говорить с Шай. Узнав об этом, явились туда посланники градоначальника.

И, не желая подвергать опасности Аристарха, удалилась Шай из его дома. Поселились мы за пределами города, на развалинах языческого храма, и многие горожане приходили туда, чтобы слушать проповеди сестры нашей и служить Господу вместе с нами.

Тогда заявил градоначальник: «Пусть еврейка, смущающая умы жителей города, отречется завтра на площади от своих слов и назовет ложью свои учения. Если же будет она упорствовать – будет предана смерти по велению императора».

И просили мы сестру нашу, Шай, покинуть город, но сказала она: «Было нам знамение, что этот город уверует, и потому не покину я этих мест и не отрекусь от своих слов».

И не спали мы, и молились всю ночь до рассвета».

***

Ветер унес облака на запад, и в небе сияли звезды, теплые, чистые. Млечный путь тек сквозь созвездия, завораживая, увлекая за собой. В такую ночь, в тишине и одиночестве, слова молитвы сами рождаются в сердце, и нет никаких преград между душой и пастырем ее.

Должно быть, поэтому сестра и не ушла под крышу, подумал Цви. Нет лучшего места для молитвы, чем здесь, под открытым небом.

Девушка, вместе с которой он покинул дом общины и отправился проповедовать истину, сидела неподвижно, глядя перед собой. Ни головной повязки, ни плаща с капюшоном не было на ней, и длинные волосы падали свободно. Простое платье, тонкие руки без колец и браслетов...

— Цви, — сказала она, обернувшись. — Разве ты не хотел молиться с братьями?

Лицо ее было неразличимо в темноте, но все же Цви угадывал очертание скул, почти видел движения губ, чувствовал взгляд. Он знал сестру Шай дольше и лучше, чем все остальные, но все же она оставалась далекой.

Уже почти двадцать лет прошло с тех пор, как он бездомным мальчишкой впервые вошел в дом общины и увидел Шай. Тогда она показалась Цви совсем юной — почти его ровесницей — но не по годам спокойной. На общей молитве она никогда не повторяла вслух слова вместе со всеми, лишь сидела, закрыв глаза, сложив руки на коленях, молча. Но от нее исходила такая безмятежность, что Цви всегда старался сесть рядом, чтобы хоть капля этой благодати перепала и ему.