Солнце в воде журавля

Солнце в воде журавля

Лунный журавль

Солнце в воде журавля полнолунием слепит
И отражает.
Ломанной тенью срываясь. И небо парит.
Тихо. Лягушка в воде пузыри надувает
И застывает надутая.
Страшно молчит.
Глазки блестят. Разрывается легкая дымка.
Легким движением ближе к воде
Тишина.
Тенью своею, ее водяным продолженьем,
Цаплей застыла и смотрит
Большая Луна.
Миг и сорвется, и брызнет, защелкает клювом,
Теплой водой размывая исчезнувший миг.
Где ты, лягушка? Молчит, мыльный шарик вдувая в
Пляшущий в волнах и в дымке
Потерянный крик.

Arts & Photography

Эй-вы.

Бегали тут с луком –
Легкие – не вздохнуть,
Пили вино сухое,
Макали в него 
печенье,
Морды у всех – брезгливые,
Брызги из ртов летят,
Куртки в цветах и рябине,
И лоси на сапогах,
В лосинах тугие ляжки,
Бабы – небабы – так –
Очи круглые и соскливые,
Краснее, чем кровь гранат,
Быстрые, они – то, быстрые,
Да, только заметил я,
Пьют они соки дерева,
Высушивая до пня,
И голоса – неживые,
а косы – почти до пят,
и, как же мне их жалко, 
Жалко,
Но, как же, они – злят,
а, главное, 
Эти звери,
Древнее, чем сам рассвет,
Никогда, никого, не полюбят
Ни в выстрел, ни на просвет.

Орелия копеек.

Над миром
Замёршим,
Замерзшим,
Заиндевевшим,
Садилось солнце
Как в мягкий промятый стул,
И зажигались фонари,
И, светом офонаревшим,
Качались и гасли
теми, кто свет
Сморгнул.

Вздыхали цикады,
У моря,
Зимою
Мерзли,
Летели куда – то,
Где холодно, но
Не так.
И трезвый,
Нетрезвый,
Но, словно парком
Морозным, 
облачком этим Белёсым,
Монтировался
Пятак
В 
Синее, синее небо,
Двуглавым,
Самодержавным,
Ржавым,
Копеечным,
Ржаным,
Посиневшим у самых губ,
Наливаясь фонарем,
Проваленным и безглазым
Окном
просмотра живыми
Живых,
Вылезшими из света
На свет,
Из окон
Вырезанными Силуэтами
Тёплых людей,
звездочками,
снежинками фонарей
над небом дымящих труб.

Соль на бревнах.

Леса раскладывают солнце,
Как раскладушку на поляне,
В шезлонге прорастают травы, 
На брошенное одеяло
В подсолнухах -
Рыбачьи пальмы.
Сосна. История скитаний
Распиленных и сбитых досок
И обжигающего солнца
В большом и круглом океане
Слепящих бликов и преданий,
Рассказанных на сон грядущий,
Процеженным сквозь зубы грогом.

Растут здесь мачты корабелов,
Что замечательно мечтают,
И тает снег, стекая в море,
Где тонет гаснущее солнце.

Суха.

Сухие глаза,
Обведены красным,
И нутро, тоже, красное, 
как в бутылке вино
виноградное
И дешевое,
Как вермут
И госпитальный минивэн
С мигалками,
Мелодраматическое,
Как вся эта гамма
Оттенков вечера,
РАзлитых в стеклотару, 
Потому ты и умер,
И солнце село,
А я еще жив,
да заливаю пЕчево,
смело, дергая кадыком,
Запрокидываю голову,
Чтобы смотреть на небо
И предлагать выпивку
Каждому встреченному.

Талая брусничная вода.

Моя печаль, что коромысло,
в дом носит воду на плече,
для разной радости нет смысла,
Вообще.

Колодец деревенский в срубе
хранит раскатистое О,
Цепь металлическая крутит
звено.
В ведре раскачивает зыбью
Зыбучий, утренний туман
и снулую лепешку рыбью
Карман.
в кармане пусто. Три копейки
в подкладке вот уж сорок лет.
И небо поливает лейкой
Рассвет.

Но вкус воды – необычаен.
Студен, задумчив, молчалив. 
Собраньем вызревших проталин
из крупной связки ожерелий,
Из красных бусин и 
брусник.

Ручей.

Прозрачный Бог забытого ручья,
Чья кровь студёна и лохматит пряди
Прядильщика растений и песка –
Чертополоха виноградных градин.
Железа привкус в молодом вине
Все время прячется в тени и убегает,
Как счастье-сброшенного-в воду-пятака,
Что патиной зарос, но – вспоминает.

Ты тоже здесь играешь отраженьем,
Когда молчишь, смущенно улыбаясь,
И винограда - девичий рисунок 
Тебя тебе и мне напоминает
Куриного божка в находке века,
Слепящий луч журчание назад,
Довольного, голодного абрека
С речною облепихою в глазах.

Мне страшно за твою необычайность.
Так хорошо – сидеть на берегу,
Бросая в воду наши отраженья
В случайность, словно взгляды на бегу.

Саше Н. 
У которой музыка без слов и слова - звучание линий.

Мне б записать уходящее вечное лето,
Мне б рассказать, как люблю я, но это – слова,
Все – слова и слова, 
только шепот уставшего ветра,
только шорох листвы,
фиолет ускользнувшего «фа».

Мне б в журавлик ручья,
Где блестящие стынут каменья,
Где дробит отраженья поверхность
Упавших небес,
Где слова – это жизнь,
Просто жизнь или просто мгновенья
Непонятных желаний
И мятых, бумажных чудес.