Солнечное Zатмение

Глава 11. До и после

На первом этаже было чисто, но мы все равно были предельно осмотрительны. Я с тревогой поглядывал на Машу, болтающуюся на моем плече безвольной куклой. Федька же с видом заботливой мамаши хмурил брови, посматривая на мое перевязанное плечо. Ярослав, наш горе-провожатый, шел впереди, показывая дорогу и вздрагивая от каждого шороха. 

На лестнице нам не повезло. То, что здесь что-то случится, я понял сразу. Сработало годами выработанное чутье. Сложно объяснить механизм и ощущения, но это когда точно знаешь: вот-вот что-то неприятное произойдет. И оно закономерно происходит. Проверено.

Сверху с утробным мычанием свесился восставший. Когда-то это была женщина средних лет, а теперь — чудовище, жаждущее нашей плоти. Ее пустые, налитые кровью глаза не выражали абсолютно ничего.

Раньше я хотел стать кваzи. Пока жил с папой в Питере, общался с такими же, как он. Я не видел в этом ничего плохого: вечная жизнь и возможность заниматься любимым делом. Вечно. 

Потом, когда я переехал в Москву, узнал отца и стал жить с ним и Настей, мое мировоззрение немного изменилось. Я много общался с настиным братом-кваzи, который на тот момент был моим ровесником, даже тогда, когда сама Настя предпочла свести это общение на нет. Ей больно было видеть, что брат не взрослеет. Перерос своего детского друга и я, поняв, как отвратительно может быть их существование.

Я часто ругался с отцом на тему кваzи-жизни. Он никогда не скрывал, что был противником всего этого. И когда я, чаще чтобы задеть его, говорил, что рано или поздно стану кваzи, — он сильно переживал. Но мне хотелось позлить его, доказать, что он, такой взрослый и сильный, — и не может примириться с какими-то там кваzи. Ну разве не смешно?

А потом и мир, и я узнали, как именно возвышаются восставшие. И тогда в моем четко расчерченном на хорошее-плохое мире все перевернулось. Я возненавидел всех, кто стремился к этой противоестественной жизни. Нет, я все так же хорошо относился к уже возвысившимся — они ни в чем не были виноваты. Но тех, кто хотел этого, я ненавидел всей душой. И по протекции отца пошел в смертную кадетку. Правда, с отцом отношения лучше не стали. Мы так и не смогли понять друг друга. Я — его слепой ненависти к кваzи, он — моей ненависти к некоторым людям. 

Теперь, глядя на эту несчастную восставшую, я вспомнил отца. Подумал, что отец, наверное, тоже спасал бы так кого-нибудь, как я Машу. И ему наверняка было бы отвратительно все, что здесь происходит. Такие ли уж мы разные?..

Федька покончил с ней, не раздумывая. Он всегда был двигателем в нашей команде.

Из динамиков, которыми было оборудовано помещение, донесся до боли знакомый голос:

— Всем живым и кваzи! Срочно покинуть помещение и прилегающую территорию. Через десять минут будет произведена зачистка территории класса А. Точки эвакуации — на крышах зданий. Повторяю...

— Отец, — прошептал я. — Отец!

— Он тебя не слышит, — охладил мой пыл Федька. — Ты помнишь, что значит зачистка класса А?

— Я помню, — откликнулся Ярослав. — Нас взорвут. Разрывными ракетами. Так, что и ошметков не останется. Тут сгорит все, что только можно. 

— И я помню, — мрачно поддакнул я. — Видимо, опасность расползания восставших по периметру столь велика, что резервацию проще стереть с лица земли. Вместе с нами.

— Не спи, капитан, — криво ухмыльнулся Федька. — Вперед! 

Мы помчались вверх по лестнице. Впереди было еще три этажа. Немного, в принципе. Если на пятки не наступают восставшие и на плечах не болтается ноша в пятьдесят килограммов.

Ярослав, перегнувшись через перила, прислушался к звукам, доносящимся с первого этажа. 

— Там экспериментальная зона, — растерянно сказал он. — Около сотни восставших живут. Врачи пытаются найти способ возвысить их без доноров... 

— И? — спросил я, пытаясь понять, что он там слышит.

— Они вырвались, — прошептал он. 

— Вверх! — рявкнул Федька, и мы преодолели еще пролет. 

Но больше не успели. Восставшие позли к нам, как диковинные цирковые зверушки. Oни цеплялись за перила, за стены, за дверные ручки и за все, что попадалось им под руку. Они неслись на нас шквалом, волной, которую ничто не в силах было остановить. 

Я беспомощно посмотрел на свое запястье: там были цифровые часы. До окончания эвакуации — восемь минут. Это много. Достаточно. 

— Эй! — крикнул я Ярославу, сжавшемуся в комок. — Держи. И береги, как себя, — строго сказал я, аккуратно снимая с плеча Машу и передавая ее Ярославу. Тот заторможенно кивнул и принял ношу, забиваясь в угол лестничной клетки. 

— Все равно от него мало толку, — пояснил я в ответ на Федькин недоумевающий взгляд. 

— Вверх, Ярик, — скомандовал он, кивая парнишке. — Пока мы пытаемся остановить их, осторожно пробирайся вверх. На крыше будет вертолет. Слышишь? Когда доберешься, — Федька начал расстегивать коммуникатор на руке, — сообщишь. Сразу же. Чтобы мы знали, что Маша в безопасности. Понял?

Ярослав торопливо закивал, видимо не веря в такой счастливый шанс не вступать в бой, а просто донести девушку до крыши, проще простого же. 

— Встань за мной, — попросил Федька. 

— Нет, — я отодвинул его в сторону. — Я не собираюсь прикрываться тобой, Грей.

— У тебя рука, — напомнил он.

— Ага. А также ноги и еще рука. Помолчи и будь готов. 

Я выхватил мачете и воткнул в первого восставшего, добравшегося до нас. Они сыпались отовсюду. Кого-то я успевал затормозить взглядом, кто-то добирался до нас с Федькой, и приходилось отсекать головы. Но их было слишком много.

Одна из восставших вроде бы затормозила, когда я приказал ей сделать это, и я переключился на других. А зря. Она дернулась и медленно начала обходить нас, а я и не заметил. Высоко подпрыгнув, она уцепилась за перила следующего этажа и поползла наверх. 

— Помогите... — раздался жалобный голос Ярослава. 

— Дуй веперед! — сказал Федька, делая шаг к лестнице. — Я прикрою.

Возражений не нашлось — я не мог допустить, чтобы Маша погибла. 

Я пролетел этаж и в самый последний момент успел затормозить восставшую. Повинуясь моему мысленному приказу, она повернулась ко мне.

Почему я умел это делать? Я не знал. Вероятнее всего, потому, что я десять лет жил как кваzи, впитывал их культуру, мыслил, как они. Ничем другим этот свой феномен я объяснить не мог. 

Ярослав, побледневший, но крепко сжимающий Марию в объятиях, снова пополз наверх. Как танк. Медленно, но верно. Я ощутил к нему смутную симпатию. 

И тут две вещи случились одновременно. На моей руке сработал будильник, оповещая, что до окончания эвакуации осталось две минуты, и восставшая метнулась в мою сторону, игнорируя приказ. 

Инстинктивно я сделал шаг назад и впечатался в стену спиной. Восставшая воспользовалась моментом и кинулась на меня, метя прямо в лицо. Она цепко обхватила меня ногами за талию, и, утробно рыча, потянулась к шее. Я воткнул в нее мачете, и еще, и еще... Но это было бесполезно: она чуяла меня, чуяла, что возвышение близко, и ее было не остановить. Она впилась мне в шею, перекрывая дыхание, перерезая острыми, как лезвия, зубами артерию, сминая мое горло, словно это была не плоть, а бумага. 

Когда-то давно на тренировках, когда мы отрабатывали удары мачете, мой оппонент, изображающий восставшего, отшвырнул меня к стене. Парень был старше года на три, крупнее и гораздо сильнее меня. Тренер намеренно распределял пары так, чтобы мы учились одолевать более сильного противника. Отлетев тогда к стене, я, помню, разозлился. Но эта злость не помогла. Он навалился на меня, что обозначало его победу, и готовился вскинуть руку, подавая знак, как кто-то резко его оттолкнул. Это был Федька. Уже тогда он прикрывал мою спину, уже тогда был моей защитой. 

Вот и сейчас кто-то резко снес голову восставшей, и ее тело отчаянно задергалось, все еще не расслабляясь, не выпуская меня из смертельных объятий. Когда, орошенный густой кровью восставшей, я смог разлепить веки, то увидел перед собой отца. Он подставил мне плечо, и я вцепился в него побелевшими пальцами, чувствуя неимоверную слабость. 

— Отец... — прохрипел я. 

— Тише, Найд, тише... — шептал он. — Мы идем домой. Давай, еще немного. 

Будильник оповестил об оставшейся минуте времени до сброса бомб. На коммуникатор пришло сообщение: Ярослав с Машей добрались до вертолета. Я улыбнулся окровавленным ртом и тут же дернулся, разворачиваясь. 

— Отец... там... Грей...

Он понимающе кивнул и продолжил тащить меня наверх.

— Отец! — сказал я громче. — Там Грей! 

— До окончания эвакуации осталось тридцать секунд. Запускаю обратный отсчет. Внимание... 

— Грей!!! — я кричал и бился в руках отца, порываясь шагнуть в темный проем, вниз, туда, где остался человек, с которым все в моей жизни было поделено пополам. Вот только смертью он делиться не захотел...

Хотя это я так думал, что кричал. На самом деле из истерзанного горла вырывался лишь слабый сип. Сознание стремительно покидало меня, и только твердое плечо отца под рукой заставляло верить — я буду жить.

***


Аппарат жизнеобеспечения тихонько пикал, а мне казалось, что я плыву. Плыву по морю, где волны неспешно меня качают. Я никогда не бывал на море — это мертвая зона. Но я всегда мечтал. Как на картинке. Как в старых фильмах, которые я так любил смотреть.

— Найд. 

Я открыл глаза. 

— Папа. 

Он был тут. Старый, грузный кваzи, навсегда застрявший в этой оболочке. Я состарюсь и умру, а он будет вот таким же: старым и грузным. Разве это не величайшая трагедия для всех нас?

— Рад тебя видеть, — ровно произнес он. 

— Где отец? — всполошился я, приподнимаясь. 

— Не стоит двигаться, Найд. Все в порядке с Денисом. Он спит. Он всего лишь человек. 

Я прикрыл глаза, откидываясь обратно на подушку. Всего лишь человек... Да...

— Пап... — говорить было тяжело, шея и горло болели нещадно. — Расскажи, — попросил я. 

— Бенедикт Иванович Серафимов изобрел удивительное лекарство. Оно полностью нейтрализует кваzи-вирус в человеке. Никаких восставших. Только светлое будущее для человечества. 

— Это прекрасно, — прошептал я. 

— Не могу согласиться, но твою позицию принимаю, конечно. Его дочь, Ирина, умирала от рака. Ирония судьбы: он нашел лекарство от страшной, глобальной заразы — и не смог спасти свою дочь от старой болезни человечества. Понимая, что времени не остается, он проинформировал ее о том, что лекарство готово. И что ей предстоит важное и опасное дело. Мир не готов к такому лекарству. И власть не готова. У всех есть близкие люди. И ради вечной жизни для них можно сделать многое.

— Например, купить донора, — перебил я его. — Поймать на улице пару человек, объявить в вечный розыск, и — вуаля! — вы получаете кваzи. 

— К сожалению, — склонил голову папа. — К моему глубочайшему сожалению. Смею тебя заверить, что об этом знали только в высших кругах. Я простой следователь, откуда мне было знать такие тонкости? И все же, когда мне позвонил Денис и сказал, что ты обнаружил кваzи, мать которой умерла до того, как ей снесли голову, я тут же собрался в Москву.

— Как у вас… все завязано, — съязвил я.

— Мы не могли рисковать тобой. Ты наш сын. И мой, и Дениса. Так уж получилось. Он всегда сообщал мне, если с тобой что-то происходило. Многие вопросы касательно тебя мы решали вместе... Так вот, когда я раскопал архивы Серафимова, я понял, почему это лекарство не может увидеть свет. Пока есть резервации и рабочие места в них, пока люди имеют хотя бы призрачную возможность обрести бессмертие, оно не имеет смысла. В это время твоему гениальному, — это было бы сарказмом, не будь папа кваzи, — полковнику смертных дел Крупняку пришла идея. Вернее, сначала к нему пришла Ирина и выложила на стол пузырек с лекарством. В обмен на возможность осветить некоторые события в резервации «Солнечное Zатмение». Крупняк проникся и решил организовать операцию по освещению страшных дел резервации. Для этого...

— Он отправил туда меня. 

— Точно. Ты был напичкан датчиками и жучками, твои действия записывались, Ирина постаралась, чтобы их увидели все. Ты теперь что-то вроде национального героя. Им пришлось внедрить тебя. Речь шла о ком-то из вас двоих, но Крупняк сделал ставку на тебя, оставив Серова на скамейке запасных. Потом, когда выяснилось, какие дела там творятся, Крупняк вызвал твоего отца и признался, что ты на важной операции, о которой и сам не знаешь. Денис был в бешенстве. Я и не думал, что он может убить живого. Но он был близок к этому, поверь. После этого он отследил твой сигнал и отправился в резервацию. О том, что Ирина выпустит восставших, никто не знал. 

— Где она? — спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

— Под нашей защитой. Живые больше ее не увидят, — ответил папа. 

— Федор Серов? 

— Лейтенант Федор Серов погиб. 

Я знал, что это услышу. Нельзя было выжить во взрыве, который там прогремел. Может, он к тому времени был уже мертв. Может, восстал... Я не знаю. Грудь наполнилась болью — отвратительным ощущением свинца внутри. Я почувствовал, как по щекам поползли слезы. 

— Зачем? — прошептал я. — Зачем, папа? 

— У всех свои интересы, Найд, — сказал он. — Свои цели и свои пути их достижения. Ирина хотела огласки — она ее получила. Жаль только, лекарство унесла с собой. 

— Как — с собой? Вы же ее нашли? — мне с трудом удавалось держать себя в руках. 

— Нашли. Ирина Серафимова на территории мертвого города, и никого из живых не побеспокоит.

— Ты же знал, — вдруг понял я. — Знал с самого начала, что отправят меня. 

— Знал. И даже настоял. Ты мог с этим справиться. Ты — лучший. 

— Но недостаточно, чтобы догнать Ирину и взять препарат, так? — в моем голосе прорезался сарказм. — Уходи, пап. Мне надо привыкнуть. 

— Прощай, Найд. — Он обернулся в дверях: — Ты еще поймешь. Нельзя ставить под угрозу целый вид. 

— Особенно если это — твой вид, — прошептал я ему вслед. 

Внутри меня все билось натянутыми струнами — зачем, почему, за что? Если бы Крупняк не отправил меня, за мной не увязался бы Федька... И я не нашел бы Машу. 

У всего есть своя цена. 

Мой друг подарил мне жизнь. И я сделаю все, чтобы она не была напрасной. 

***


Недели через две меня выписали и дали двухмесячный отпуск на восстановление. Я отправился прямиком в свою холостяцкую квартирку, вызвав такси. Отец рвался отвезти меня, но я не хотел ни с кем видеться. Мы с ним поговорили по душам, и он даже всплакнул, вспоминая, как тащил меня, полумертвого, на себе. Но я не был уверен, что хотел бы сейчас воспоминать хоть что-то из того страшного дня. 

Федькины похороны я пропустил. Говорят, это было очень торжественно и даже красиво. Ты хорошо ушел, Грей. Достойно. 

В подъезде было тихо и, как всегда, накурено. Я закашлялся и присмотрелся к почтовым ящикам — из моего торчал белый уголок. Заглянув внутрь, я увидел конверт, а достав его, понял, что внутри. 

Надорвав белую кромку, я подставил руку ковшиком, чтобы содержимое упало прямо на нее. И на мою ладонь выкатился маленький прозрачный пузырек. В таких продают нафтизин. Или корвалол в аптеках...

Сердце забилось быстро-быстро, будто я бежал или сражался с восставшими. А впрочем, вскоре в этом не будет никакой необходимости. На конверте не было никаких опознавательных знаков. Только мое имя и мой адрес. А внутри — непонятная надпись: «Скажи Денису — я возвращаю долг». И слабая печать города отправителя. Петербург. 

Город мертвых. 

Он все-таки это сделал. 

Я поднялся наверх, в свою квартиру, и запер дверь, будто за мной мог кто-то гнаться. Нужно было позвонить Анатолию Сергеевичу, отцу, много кому надо было позвонить. Но я тупо пялился на пузырек в своей руке. 

Внезапно в дверь позвонили. Спрятав руку за спину, я открыл. 

— Привет, — за дверью, переминаясь с ноги на ногу, стоял Ярослав. Он выглядел по-другому. Совсем молоденький — действительно ведь лет восемнадцать, — взъерошенный, с косой челкой на молодежный манер, он стоял и смотрел на меня, будто я что-то должен был сказать.

— Ну, заходи.

Сегодня я был великодушен. 

— Александр Денисович, — сказал он тихо, — я это... перешел в отдел смертных дел. Я хочу быть вашим напарником. Если вы не против. 

И стремительно покраснел. 

— Хм, — многозначительно произнес я. — А тренироваться ты где будешь?

— Как это где? — не понял он. — У вас...

Я был в благостном настрое и потому только махнул рукой. 

— Проходи. Посмотрим, на что ты годен. Но сначала мне надо сделать несколько важных звонков. Подождешь? И иди на кухню, там пельмени в морозилке. В общем, сообразишь. 

Он кивнул и ушел в направлении кухни, а я смотрел в окно на то, как садится солнце, и сжимал в руках надежду для всего человечества. 

И впервые я верил, что у нас есть будущее.