Соло для флейты Прекрасной Дамы

Соло для флейты Прекрасной Дамы

Его зовут Симон, а её - Беатриче, хотя это, конечно, не их настоящие имена, а те, которые они сами себе придумали, как и все остальные дети, обитающие в приюте. Родители их бросили, и кто-то, как Симон, не желает о них даже думать, а кто-то, подобно Беатриче, верит, что однажды они вернутся, и с надеждой ожидает встречи, но данных родителями имён не открывают друг другу ни первые, ни вторые, хотя и по разным причинам.

Симон не помнит, почему назвал себя так. Ну, или же помнит, но не собирается никому говорить, как не говорит о себе ничего другого, - вероятнее всего, в какой-то момент он услышал где-то это имя, и оно ему понравилось. Вот и всё.

Беатриче, в отличие от него, не таит своих секретов и с удовольствием рассказывает о них первому встречному - и даже не очень обижается, если они потом становятся известны всему свету. Конечно же, она назвалась Беатриче в честь бессмертной музы Данте, и да, ей очень хотелось, чтобы однажды и её кто-то полюбил точно так - чтобы стихи, и песни в её честь, и подвиги, и бессмертная любовь, увековеченная всей жизнью.

Прекрасной Дамы из неё не получилось - может быть, внешностью не удалась, а, может, и всем остальным тоже... Того, что из-за ограды сиротского приюта вдруг появится принц из другого мира и вдохновится монастырской воспитанницей в скучном коричневом платье, Беатриче, конечно, и не ждала. Но обитатели приюта, с рождения лишённые материнской ласки, влюблялись в своих соседок часто, отчаянно и безнадёжно. Вот только никогда - в неё.

Зеркало давало вполне беспристрастный ответ: слишком приземистая фигура, слишком курносый и длинный нос, кудрявые рыжие волосы, больше похожие на солому, конопатое широковатое лицо... Ей бы больше подошла роль доярки, в лучшем случае - бойкой и весёлой торговки, но уж никак не Прекрасной Дамы. И не принцессы.

Конечно, принцессы вообще редко попадают в монастырские приюты, но у всякой девушки здесь было особенное платье - то, которое ей оставили в качестве "приданого" безвестные родители, или которое она сшила сама, вкладывая в эту работу всю себя. То платье, в котором каждая чувствует себя красавицей, хотя бы даже единственный день в году, когда старшие разрешают своим воспитанникам принарядиться. Было такое и у Беатриче - несколько лет подряд она надевала его, но никто так и не пригласил её танцевать; она всегда оставалась в стороне- и была вынуждена смотреть за своими более счастливыми подругами, изо всех сил улыбаясь, чтобы никто не заподозрил, что ей обидно.

Потом платье стало ей мало.

Беатриче не стала шить себе новое - к чему? Ведь оно всё равно ей не поможет, не сделает её красивой в чужих глазах. В дни танцев она стала приходить в своём обычном коричневом наряде и занимала место сбоку уже безбоязненно - не ожидая, что кто-то её выберет, она больше не испытывала и разочарований. Всё то время, пока её подруги трепетали в ожидании приглашения или же, счастливые, кружились по залу со своими партнёрами, Беатриче вслушивалась в музыку, и это приносило ей настоящее наслаждение. Она улыбалась так же отчаянно, как и прежде; чуточку приукрашенно - потому что, как и прежде, за этой улыбкой скрывалась тоска, но музыку она и в самом деле полюбила.

В свободные от занятий дни она часто появлялась возле дверей церкви, чтобы послушать репетицию органной симфонии. Чистые, сильные и глубокие звуки, как казалось Беатриче, вливались глубоко в неё, чтобы потом унестись в небеса вместе с частицами её души.

Симон обычно кормил в полупустом дворике голубей. Был он нелюдимый, хмурый и настороженный, вечно смотревший как-то искоса, из-под длинных прядей отросшей чёлки, падавшей на глаза. Беатриче была уверена - он ужасно злится на неё за то, что она нарушает его уединение, но пропускать концерт не могла и не желала. Ей и самой хотелось бы остаться в одиночестве, и поначалу она бывала раздражена тем, что Симон не даёт ей такой возможности, но первые же звуки симфонии преображали её. Прислонившись к кирпичной стене, нагретой солнцем, она смотрела в небо и плакала, улыбаясь. Потом поворачивалась к Симону и улыбалась ему тоже - в эти моменты ей хотелось сделать что-нибудь хорошее всему миру.

Тот отвечал хмурым взглядом исподлобья и пятился, однако не уходил. У него, конечно, тоже не было пары - а потом Беатриче вспомнила, что он вообще не появлялся в дни праздников в танцевальном зале. То ли оставил, как она, свои попытки, то ли никогда их и не предпринимал. А, может быть, он просто не умел танцевать...

- Хочешь, научу? - однажды вырвалось у Беатриче, она и сама не вполне поняла, как.

Она ещё ни разу не разговаривала с ним, и это был очень сомнительный повод для того, чтобы завести общение, да и сама она отнюдь не была искусна в танцах, чтобы вызваться кого-то наставлять. Не говоря уж о том, что она даже не пояснила, чему именно собирается учить. Но это произошло как-то само собой... только что отзвучавшая мелодия, как обычно, превратила её в кого-то другого, и Беатриче ещё не успела вернуться в собственное "я".

Симон шарахнулся от неё, как от шаровой молнии.

- ...учителя нашлись, - донеслось до неё его сдавленное бормотание.

На лице его была кривая, мрачная усмешка.

Беатриче вспыхнула и убежала. Пожалуй, хуже было бы только, если бы она сама рискнула пригласить кого-нибудь на танец и получила отказ - но на такое она бы, конечно, не решилась. Ничего более ужасного ей и представиться не могло - с тем, что никто не обращал на неё внимания, она смирилась и даже готова была над этим посмеяться, но быть отвергнутой...

Несколько недель она избегала Симона и думала о том, что его репутация нелюдимого, безрадостного сыча-отшельника вполне заслуженна. Потом они снова встретились во внутреннем дворике часовни. Он, как обычно, кормил голубей и даже удостоил её едва заметного кивка головой, как будто бы ничего не произошло. Беатриче инстинктивно сделала ответное движение и замерла, отведя взгляд. На клумбе цвели пышные розы - смотреть только лишь на их лепестки, позолоченные солнечным сиянием, весь тот час, что звучала органная мелодия, оказалось легко.