Сон-трава

Сон-трава

Сашка-таксист пребывал в тоскливой растерянности. Словно с вечера перебрал, утром вышел на смену и мучительно собираешь мысли, пытаясь вникнуть, что долдонит въедливый голос диспетчера. Вот только пить Сашка завязал, и держался крепко. Визит в роддом вообще тягостен для мужчины, а когда жена месяц на сохранении, врачи ничего не обещают и виноват в этом ты… Сашка сплюнул и выругался.

История молодой семьи не отличалась оригинальностью. Оба родом из Краматорска, познакомились на субботнике в городском парке. Сашка впахивал на заводе, Наденька стригла собак. Оба жили с родителями, встречались где повезет, целовались до одури и не задумывались о будущем. Осенью Наденька простудилась, получила пневмонию и стала чахнуть. Врачи сказали «менять климат» - экология в Краматорске хромала. Решили ехать в Крым, в Коктебель к Сашиной тетке -одинокая и бездетная она не раз зазывала племянника с девушкой пожить у моря. Приличия ради перед выездом расписались.

Поначалу все получилось. Тетка пустила их в номер, пустующий до сезона. На родительские подарки приобрели «Шевроле» цвет металлик. Сашка покрутился в поисках годного дела и устроился таксовать, Наденька щелкала ножницами над капризными йорками. Весна выдалась теплой, уже в апреле молодые валялись на пляже, плескались в море и чувствовали себя счастливыми. Климат помог Наденьке, щеки порозовели, дыхание стало ровным. Жизнь наладилась. А в июне тест показал две полоски.

Сашка хотел детей – пару-тройку коренастых, беловолосых как он сам пацанов. Только позже, когда оба поживут для себя, подкопят деньжат, решат вопрос с жильем. Новость шокировала его настолько, что он попробовал намекнуть Наденьке, что бабы делают знаешь такие штуки… Жена устроила сцену, у нее начался приступ удушья, пришлось вызывать «скорую».

Беда не пришла одна. В конце июня тетка намекнула, что пора бы и честь знать. По знакомству подвернулась халупа в Кировском – захолустном селе поодаль от Феодосии. Хозяин работал в Польше и денег с постояльцев не взял, лишь бы следили за домом, да платили счета. Вот только мрачные улицы и насупленные дома совсем не походили на нарядную набережную Коктебеля. Наденька затосковала, стала плакать по вечерам, у Сашки хватило ума поискать утешения на дне бутылки. Немудрено, что на Грушевском перевале он не справился с управлением и впечатал машину в дерево – сам отделался синяками, «Шевроле» в хлам. Оставшихся денег чудом хватило на неказистый «Москвич», поди потаксуй с такой тачкой. Сашка злился и все чаще задерживался с мужиками-таксистами хлопнуть пива да перекинуться в нарды. Наденька угрожала и упрекала мужа, он огрызался. И однажды рявкнул матом и замахнулся на жену кулаком.

Приступ, удушье, «Скорая», Феодосия, дородовое и никаких гарантий, что сын родится живым.

Осознав, что натворил, Сашка бросил пить, как отрезало. Вкалывал сутками, таскал Наденьке фрукты и молоко, покупал препараты, навещал ее и молил о прощении. Жена молча отворачивалась к стене. А сегодня заговорила. Соседка по палате шепнула по секрету – чтобы сохранить ребенка, нужно нарвать сон-травы и положить цветы под подушку. Любишь меня, Сашенька – из-под земли эту траву достань! Толстая врачиха пожала плечами – у беременных бывают заскоки, случалось и землю ели и навоз нюхали. Исполните ее придурь, папаша, пусть успокоится.

Ни в одном цветочном ларьке Феодосии о сон-траве слыхом не слыхивали. Тетка с Крымского рынка развела руками и отправила на Центральный – там бабки торгуют, спроси у них.

В феврале базар скуден– зимние яблоки и виноград, гранаты, раззявившее красное нутро, груды картошки и репы, глянцевые турецкие овощи. Продавцы едва улыбаются, им скучно и холодно. И только бабки заглядывают в глаза прохожим, выхваляя деревенские яйца, чеснок, стаканчики сухих ягод, жалкие пучки зелени, баночки с вареньями и разносолами. Сами бабки разнятся, как и товар. Одни сияют беззубыми ухмылками, поблескивают выцветшими глазами, хорохорятся, красятся. Другие светло и спокойно смотрят сквозь время, перебирают пучки петрушки худыми пальцами. Есть и те, кто крепит медали на ветхих пальто, простреливает покупателей взглядом – зачем пожаловал?

Сашка обошел всех. Старухи пожимали плечами, ворчали, рано мол, к середине марта дай бог зацветет сон-трава, а сейчас нетути. Горбоносая Тотеке послала назойливого покупателя к моложавой куме Горпине, та – к бабе Любе, божьему одуванчику. Одуванчик оказался агрессивной каргой, лишь купюра с Иваном Франко убедила в неизбежности диалога.

- К тете Флоре язжай, сынок. В Лесное, за Грушевским перевалом. Там у ей большой сад, и зеленя и цветы и травки всякие. Заедешь в дяревню, найдешь Садовую по ней до конца, дальше в лес по грунтовке. Сверни направо на первой тропке, увидишь ворота железные, постучишь, да и спросишь. Ежли у Флорки нет – нигде нет.

Опять Грушевский перевал, чтоб его! На ржавом ведре с болтами по крутой дороге. К бесу бабьи бредни, переживет Надька без дурацкой травы. Сашка вернулся в Кировское, заварил себе лапши, просидел вечер у телевизора, бессмысленно переключая каналы. А едва рассвело – написал смску Наде, завел мотор «Москвича» и погнал в сторону Грушевки.

На удивление утро задалось. Солнце подсушило дорогу, согрело распаханные поля, в бурой траве мелькали островки зелени, почки на деревьях набухли – еще неделя тепла и весна. Хозяева выпустили пастись спутанных лошадей, тяжеловесных коров, пестрых коз и кучерявых овец, на лугах резвились телята, носились вокруг кобыл жеребята, высоко вскидывая тощие ноги. Бог даст и он, Сашка, через месяц возьмет на руки белоголового пацаненка. Трудно придется, но прабабка пятерых спиногрызов в войну уберегла! Значит и я справлюсь.

Сашка с нежностью подумал о неизвестной тете Флоре. Должно быть она татарка из тех хлопотливых тетушек с золотыми зубами и золотыми сережками, что вечно возятся то в саду, то в курятнике, поминутно поправляя платок. Наверняка угостит дымной лепешкой, едким сыром или медовым хворостом, разохается, услыхав про жену, прошепчет: бисмиллях, бисмиллях…