Сон-трава

Сон-трава

Детей было по счету пятеро: все одинаковые и дружные, как спички в коробке. Их - белокожих и темноволосых, в деревне замечали издалека: «Вон, гляди-ка, Степановы дети идут!».

Васютка шестнадцати лет, Олюшка - четырнадцати, Петруша и кривенькая Стеша – двенадцати, да младшая - семилетняя Любка. Никто в точности не знал, откуда это семейство появилось в Марьяновке несколько лет назад. А домыслов ходило много. Кто говорил, что сбежали они из родных мест от голода, кто – от раскулачивания. Да, мало ли их было – таких беглецов в 1930-е годы? Да, и мало ли, что люди говорят?

Но, появление их запыленной брички душистым весенним днем надолго стало главным поводом для деревенских пересудов. Муж и жена -  Степан да Софья, одноногий дед Игнат, и пятеро ребятишек – все отличались худобой и бледностью, вовсе не под стать украинскому степному краю. Говорили еще, что детей было семеро – да двое не добрались до благодатной земли-кормилицы.

Степан споро наладил хозяйство и записался в городе на шахту. Чуть позднее и Васютку к себе забрал. А жена с остальными детьми стали хозяйничать в деревне. Софья – высокая и статная - была женщиной немногословной, редко улыбалась и на вечерние посиделки с соседками не выходила. Но и в помощи никогда не отказывала, и работниц ей под стать было в Марьяновке немного. Всегда аккуратная, в неизменно хрустящем белоснежной чистотой платке поверх смоляных волос – она невольно вызывала уважение односельчан.

Со временем все привыкли к необычным новоселам. Детей Степановых – добрых и отзывчивых, соседи привечали. И только Любка росла, вызывая всеобщее недоумение.

- Ой, шо ж то за дівка буде така колюча? – удивлялись бабы, глядя на соседскую малышку, которая сосредоточенно и хмуро играла в пыли в отдалении от уличной чумазой ватаги.

Не улыбчивая, под стать матери, Любка никогда не ластилась, не искала чьего-то внимания и не принимала никакой жалости.

- Мне не больно! – кричала она пронзительным голоском, размазывая кровь на сбитых коленках, или потирая ушибленные места. И сурово махала ручонками, чтобы никто даже не вздумал бежать ее утешать. Любка любила играть одна, разговаривая в голос сама с собой или со своими цветочными куколками. А из настоящих собеседников признавала только деда Игната, да и то - нечасто.

Братья и сестры по-доброму посмеивались над малышкой. А мать только изредка вздыхала украдкой, заглядевшись туманным взором на свою младшую дочь. Никто, кроме Софьи не верил, что девочка переживет дорогу из дальних лесных краев. Но Любка выгрызла у смерти свое право на жизнь. Да, так и жила, накрепко усвоив свой трудный урок.

Годы сменяли друг друга, утрясая быт большого семейства. Мать со старшей дочерью трудились на колхозном птичнике, средний сын – Петруша ходил за стадом, Стеша-хромоножка хлопотала по дому. А Любка в летние дни пасла гусей, опасавшихся не столько ее длинной лозины, сколько сурового нрава. Зимой - помогала в домашнем хозяйстве да мастерила кукол из деревянных ложек и лоскутков.

Отец со старшим сыном приезжали из города раз в месяц, после получки. Да еще брали отпуск в сенокос. В такие дни весь дом будто бы озарялся изнутри солнечным светом. И даже по ночам, казалось, этот свет сочился наружу изо всех его щелей, мягко освещая притихшую деревню. Рядом с мужем Софья теплела взглядом и на легких ногах обходила его и сына днями напролет.

 А вязкими летними вечерами Степан брал своей крепкой ладонью  жену за руку, и они шли вдвоем к холму над перелеском.

- Ну, идите сюда, шаромыжники, - говорил тогда дед Игнат, собирая вокруг себя внуков, - расскажу я вам теперь длинную сказку…

Он плел мудреные истории, глядя, как удаляются вверх по холму плечом к плечу Степан и Софья, и тихо посмеивался в свою прокуренную махоркой бороду.

 ******

- Ай, Любка, ты погляди, какая весна нынче! – сказала Стеша, входя в дом, и с грохотом вывалила из охапки дрова возле печки.

- Шла бы ты что ли на двор, поиграла? Вот, ведь – только апрель, а уже, как летом! – сестра сдернула с головы платок, протерла им лицо и глянула на Любку. Та сосредоточенно играла в углу куклами из ложек, и даже головы не подняла.

- Эх, ты! – только и махнула рукой Стеша, и принялась хлопотать над хлебом.

Но вскоре во дворе послышался быстрый топот сапог и, спустя мгновение, в дом вбежал дядя Семен – колхозный староста. В его руке трепетал белый листок, исписанный торопливым почерком.

- Стеша! Где мать? – спросил он, оглядывая комнату.

- На птичнике, - прошелестела испуганно девочка.

И дядя Семен тут же убежал прочь, не сказав больше ни слова. Стеша от удивления застыла над хлебом, и очнулась, только услышав деревянный треск. Это Любка сломала надвое свою куклу-ложку.

К вечеру уже всем в деревне стало известно о происшествии в городе на шахте. Степан и Васютка работали в разные смены. Тот самый Бог, которому тайно и истово молилась Софья, сохранил ей сына. Но забрал мужа.

И Софья затаилась в себе, будто бы окаменела.

- Поплачь, Софьюшка! Поголоси, - причитали вокруг нее соседки. Но она не проронила ни слезинки даже в день похорон. Стояла, хмурясь, прямая, как струна. И только в глазах ее то и дело вспыхивали искры неутолимого жара.

Все в их деревенской семье осталось будто бы по-прежнему. Каждый был занят своим делом. Да, и когда горевать, если хозяйство не ждет, а поля готовятся к новым урожаям? Только вечерами уходила Софья на холм за рощей. Молча и сосредоточенно вытаптывала она свою беду дорогими сердцу тропинками. Всякий раз Любка, хмурясь, глядела ей вслед, но ни о чем не спрашивала.