Сопряжение. Зил 1.0

Пролог и 1 глава

Дисклеймер

Внимание! Данное произведение наполнено нецензурной лексикой, сценами насилия, маргинальным жаргоном, всеми видами нетерпимости и поведением, осуждаемым в абсолютном большинстве цивилизованных обществ. Автор никак не пропагандирует и не одобряет поступков главного и второстепенных героев. В силу своего содержания данная работа вообще не предназначена для прочтения.

Автор не несет никакой ответственности за последствия, моральный, физический, биологический, ядерный и любой другой урон причиненный данным произведением.

Пролог

Лоб покрылся испариной, по щекам в щетину текли слезы. Вагонетка, скрипя так, что сводило зубы, поехала в зев печи крематория, явившегося пламенем. Последнее, что я видел, был пузырящийся на стенках гроба лак, а потом закопченные дверцы закрылись. На ум как-то не своевременно пришла мысль: «Мне жарко здесь, а каково в печи Ярику?» Бред. Сейчас ему все равно. Сейчас он где-то там... где-то в лучшем месте.

Не в силах больше стоять, я развернулся и, не стесняясь слез, вышел прочь из комнаты на крыльцо крематория. Дрожащие руки с трудом вытащили сигарету из смятой пачки, но стоило только затянуться, как запиликала узнаваемой мелодией старая Nokia.

— ЗИЛ, ты как? — в трубке раздался прокуренный бас Хазара. — Давай я подъеду вечером? С меня два по ноль семь, с тебя достархан.

— Нет, мужик, я с горя не бухаю, — ответил я, чувствуя, как нервный комок сковывает диафрагму, мешая дышать. — Потом как-нибудь. Не сегодня.

— Охота? — понимающие уточнил друг. Я буркнул что-то нечленораздельное и старик меня понял, деликатно повесив трубку.

Несмотря на нервы, курить больше не хотелось. Поэтому рука решительно смяла ополовиненную пачку и отправила ее в урну. Вместо нее в кулаке появилась фляжка — подарок сослуживца. Пальцы привычно перебирали гравировку с пожеланиями нацарапанными штык-ножом. В голове промелькнула мысль: «А может быть, ну их, эти принципы? В конце концов, у меня есть повод нажраться!». Нельзя. Обстоятельства изменчивы, а принципы никогда.

Я хоронил многих: сослуживцев, «поймавших» в пьяном дембельском застолье нож в брюхо, школьных товарищей, «сгоревших» от «хмурого». Всякое было. Но вот хоронить брата…

Ярик, с которым у меня было почти пять лет разницы, никогда не был похож на меня. Мы вообще были разными! Во всем. Наверное, из-за разных отцов. Что говорить, я завидовал ему. По-хорошему завидовал. В отличие от меня, он был настоящей гордостью семьи, а не вырос «как старший брат».

В семье не было отца, и я заменял его брату в силу своих глупых уличных понятий. Я дал попробовать Ярику первую сигарету, первый бокал вина, первых пи****ей за хвастовство братом. И когда он впервые блевал, держал его над толчком. Учил когда нужно бить, а когда бежать. И не надо гнать, что отступают только трусы. Мол, герой — он без страха и упрека. Кто так говорит, либо вырос у телевизора под сисей мамы, либо компенсирует комплексы.

В пятнадцать лет Яр подошел ко мне и, волнуясь, как восьмиклассница при виде члена, попросил задержаться в институте. Я все понял. Понял и ободряюще похлопал по плечу, протянул початую пачку контрацептивов и заржал. Все-таки брат есть брат. Вчера этот шкет прятал порнуху в папке «реферат» и вот, сбрив первый пушок на лице, он приводит на расшатанный диван девушку. Как я мог упустить такой шанс подколоть брата?

Ярик, как правильный, подготовился: купил бутылку вина, вылил на себя половину моего одеколона, даже нарвал цветов на какой-то клумбе. Он думал, что Настя — его первая и единственная любовь. Наивный идеалист, каким можно быть только в пятнадцать лет.

Я, как неправильный, уже знал Настю. Впрочем, как и ее маму. Промотивировал няшу-стесняшу хорошей косметикой и бутылкой мадеры, для настроения. И пока Ярик погружался на скрипучем диване в таинства любви, я двумя этажами выше помогал маме Насти почувствовать себя вновь желанной и молодой. Пока дядя Гена не вернулся с работы.

И все-таки, как оказалось, я был для него примером. Хоть и не согласен с его выбором на кого равняться. По моим стопам он пошел в армию. После армии, по наставлению матери, восстановился в институте. В отличие от меня, после «срочки» малой подписал контракт и остался в доблестной, но бардачной армии. У него был талант не только «копать отсюда и до обеда», но и руководить теми, кто копает. Южный и Северный Кавказ, Сирия, Ирак, Сомали, потом Кения и опять Сомали. А я после армии вернулся в университет. Да-да, стандартный «Из-него-ничего-дельного-не-получится», почти родной нашему участковому, я выбрал своей стезей учить детей.

И вроде жизнь устаканилась, работа приносила какой-никакой доход, можно было уже подумать о завтрашнем дне, как из Москвы прилетело «письмо счастья».

***

В этом лесу не раздавался шум листвы. Ни один дровосек, плотник или бондарь не рисковал ступать под тень тысячелетних исполинов. Железный лес — место последнего прорыва — не терпел смертных. Да и не смертных принимал редко. Но сегодня марь вечных исполинов была рада нежданным посетителям. По ушам, с размерностью пещерной капели, бил звон полдюжины зубил и редкие хрипы еще живого существа.

Тусклый свет роя светлячков едва разгонял мрак ночи. В этом тусклом свете стояли двое: тифлинг, в высоком плаще из кожи грешника, и дварф, чья борода была настолько длинной, что ему приходилось заправлять ее за пояс.