Она сидела напротив, положив голову на свои тонкие руки, и смотрела на него, а он, в свою очередь, глядел ей прямо в глаза.
— Скажи, а бабочки помнят, как были куколками?
— То есть?
— Ну вот была гусеничка, потом она стала куколкой, а после — бабочкой. Помнит ли она, кем была раньше? Или же она начинает с чистого листа?
— Не знаю, — он слегка улыбнулся, — это надо у них спрашивать.
— Мне вот кажется, что не помнят специально. Не хотят помнить о том, как были прикованы к земле. Думаю только о полёте и помнят лишь небо, — она прикрыла глаза, и кивнула себе, — лишь небо.
— Да сколько того неба у бабочки, — рассмеялся он, — птица в этом смысле куда счастливее.
— Не скажи, — покачала она в ответ головой, — птица сразу рождена для неба. А гусеничка, она же даже крыльев не имеет. Откуда ей знать, что когда-нибудь она начнёт летать?
— А ты, пожалуй, права, — согласился он, — тут есть, о чём подумать. Утро вечера мудренее?
— Мудренее, — улыбнулась она, — конечно, мудренее. Пойдём спать.
Утром он проснулся один. Окно было открыто, дверь — заперта изнутри.
Она так и не дала о себе знать.
Он понял.
Не помнит.