Спасатель

Спасатель

 По вечерам  в холле собирались гости, или просто командировочные, которых здесь уже по обыкновению звали гостями. За длинным столом, играли в нарды и шашки, стучали в домино, в углу за журнальным расписывали пулю. Да и чем еще можно было себя занять скучными  осенними вечерами в таком городишке как Грибов.

Приходилось мне приезжать сюда часто и, конечно же, не по своей воле да и не по велению, что называется его величества случая, заносила меня судьба в этот провинциальный городок средней полосы. Так уж сложилось, что грибовский комбинат был последним, предприятием решившим использовать печи разработанные в нашем НИИ, последним бы, наверное, и остался,  но обо всем по порядку.

Все дело в том, что системы автоматического регулирования  печей в силу многих непонятных причин разлаживались, а после того как из-за сбоев в  системе управления  был сорван очередной выпуск продукции, то  руководством предприятия было принято решение, чтобы для регулировки схем управления был откомандирован представитель нашего НИИ, а если быть еще точнее  лаборатории,  в  которой я в то время и работал.

Одним словом командировки мои носили периодический характер, но так или иначе в общей сложности мне приходилось проводить  в Грибове  немногим больше месяца в году.  Признаться, я уже стал привыкать к этому провинциальному захолустью. И всякий раз по возвращению домой меня охватывало какое-то странное неведомое ощущение привязанности к этому местечку, будто что–то отдаленно прошлое, давно позабытое связывало нас.

Хотя с другой стороны порядком наскучили  эти бессмысленные  командировки, наполненные монотонной рутиной.  Приехал, отрегулировал и до следующего сбоя, ни тебе полета мысли, ни свободы творчества.  Но был один верный способ раз и навсегда покончить с этими порядком наскучившими поездками - это найти причину сбоев и устранить её, как говорится все гениальное просто.

Да и лавры победителя не давали покоя и дело ведь тут не только в материальной стороне вопроса, тут если хотите дело чести, нельзя было ударить в грязь лицом перед Витькой, хотя какой он для меня теперь Витька, институтские годы давно минули, целая жизнь прошла, а вот дружба и взаимовыручка остались. Виктор Сергеевич начальник лаборатории, именно он в трудный для меня период помог устроиться, реализовать творческие планы, закончить давно начатые разработки. И теперь мне во что бы то ни стало нужно было оправдать оказанное доверие.
Я хорошо помнил наш последний разговор перед очередной поездкой в Грибов:

«Вся надежда на тебя, если бы ты только знал, как остро нуждается наша лаборатория в решении этой проблемы. Понимаешь, мне нужен последний штрих, ну заключительный аккорд, если хочешь, как никак время поджимает,  докторскую еще писать»- звучали как напутствие слова Виктора Сергеевича. Я вся его надежда вот так, и делай что хочешь.

Думать нужно было, тут извините одной интуиции мало, да и без неё ведь никуда. До позна засиживался я в производственном отделе комбината, снова и снова пытаясь  разобраться в схемах настройки, до кругов перед глазами, до боли в висках и полуобморочной усталости,   в тысячный раз, пересчитывал я температурные коэффициенты,  надеясь получить нужные выходные характеристики.

И в такие минуты тонкий механизм потенциометра представлялся мне наиболее четко и ясно, а огромных размеров латунные контакты медленно ползли, будто надвигаясь на  ферритовый сердечник. Видение, как результат переутомления рожденное в моем переполненном цифрами мозгу? Наверное. Только картинка эта становясь, все четче и ясней не покидала меня ни по дороге на комбинат ни во время процесса настройки уже непосредственно в отделе.

Интуитивно я понимал,  нет даже отчетливо чувствовал, что –то похожее происходит и в регуляторах, постепенно что то собирается, накапливаясь в их электронном организме, со временем разлаживая его. Хотя четко знал, что пусть не двигаюсь пока в нужном направлении, а лишь стою на верном пути, уверенность, что смогу разобраться и все-же отыскать причину сбоя регуляторов придавала сил.

По инструкции нужно было последовательно отключать каждое плечо, замеряя параметры и вычисляя температурные коэффициенты. Я же решил  рискнуть! Выбрать цепь случайно, наугад, что называется. Ведь в случае удачи, а она просто обязана была мне улыбнуться,  я выигрывал почти два рабочих дня. Старшая лаборантка, Анечка, хорошенькая молоденькая девушка, подключая приборы,  в недоумении взглянула на меня и я уверенно кивнул. Даже не  подавая виду, что перед решающим замыканием цепи в душе все замерло.

Уже после обеда, Самойлов,  начальник производственного отдела, зайдя по обыкновению в щитовую, был удивлен увидев вместо отладочной установки хаотичное нагромождение приборов, проводов, подключенных напрямую контактов, и главное отключенные цепи питания на всех регуляторах. Я же улыбаясь в оправдание, стал вдруг объяснять ему, как накапливается статический заряд на контактах цепей. Ведь даже заряд в доли кулон выглядел для схем губительным, он то и вносил те не приятные коррективы,  что мешали нормальной работе цепей управления.

Конечно, пока мои предположения не были подтверждены фактами, а интуицию, как говорится, к делу не пришьешь. А когда Самойлов исчерпал свои аргументы, я вдруг с твердой решительностью сообщил ему, что прошу отключить все регуляторы сразу,  минимум надвое суток, проще говоря, остановить печи. Авантюрная на первый взгляд идея не вызвала у него должного удивления, ведь обращаться с подобным предложением нужно было только к Леонтьеву,  главному инженеру комбината.

А он успел зарекомендовать себя как строгий прагматик, привыкший доверять, прежде всего, убедительным фактам, подкрепленными  строгими техническими расчетами. Правда, он внимательно, хоть и  с чувством подозрительного недоверия, но все-же слушал все то, что с искренним убеждением говорил ему я, стараясь вызвать у него  доверие. Поначалу он нетерпеливо  барабанил пальцами по краю стола, а дослушав, вздохнул:

- Ну, если вы настолько уверены и ручаетесь, что причина сбоев кроется лишь в этом, то тогда естественно имеет смысл.

-Перемагничивание происходит в результате накопления статического заряда на контактах пластин,–подтвердил  мои доводы Самойлов.

Все выходные мы не вылезали из щитовой, в надежде наконец-то найти причину сбоев периодически возникающих в схеме регуляторов. Хорошо, хоть под рукой были  высокочувствительные  приборы, позволяющие  построить достаточно точную кривую накопления заряда в зависимости от самых разных параметров цепи управления.

И вот что называется, настал момент истины, изменяя входные параметры, мы в ожидании положительного результата с надеждой замерли у приборов.  И…свершилось! Стрелку гальванометра с силой отбросило к нужному делению! А когда вследствие внесенных изменений в схему регуляторы заработали с нужными выходными характеристиками, нашей общей радости не было предела. 

-Ура! – уже не сдерживая эмоций, закричали мы.
 
И уже от радости забыв о  приличии, пользуясь, что называется моментом я, обнял Анечку за талию, нежно поцеловав её в щеку, прижав к себе.  И она  с той же нежностью ответила мне. Ах, как же в то счастливое мгновение хотелось крикнуть мне столь пресловутое эврика, подобая великому ученому древности, не выпуская Анечку из объятий.
 
Конец всем мытарствам конец моим бессмысленным, отнимающим лишь время и душевные силы командировкам. Как же хотелось мне в тот момент обо всем сообщить Витьке, тут же сразу, а что пусть знает, не ударил в грязь лицом, могу еще кое-чего, позвоню, и с нескрываемой радостью выкрикну лишь одно слово: статика.

Он-то уж постарается, сообразит, оформит должным образом рацпредложение, сделает просчеты от экономического эффекта, эх, солидная получится ведь сумма,  но что-то будто в самый последний момент удерживало от звонка. Нужно еще раз все хорошенько проверить, твердил я себе, поручив Анечке, провести повторный опыт,  и со всей серьезностью отнестись к замерам в контрольных точках, а сам, чтобы собраться с мыслями решил прогуляться по Центральному парку, что расположился совсем рядом с комбинатом.

Бродил в тени аллей, чувствуя как музыкой звенит в душе  легкая праздничная радость,   как тепло и спокойно становилось  на душе от ясного, еще по летнему теплого солнца, чудно сверкающего в редеющей красно-желтой листве парковых  аллей, в разноликих витражах летнего кафе, где мы собирались после работы отметить нашу общую удачу, всем коллективом  и, конечно же, прелестная Анечка рядом, сама мысль, о которой приятно волновала душу, наполняя особой, трепетной  радостью, сердце.

Чувствовал, что именно с ней, этой волнующей трепетной радостью связано что–то новое, непонятное, прекрасное, возможно только начинающееся в моей жизни. Медленно шел, по чистеньким убранным   аллеям вокруг кафе внимая, мягкий легкий аромат ранней осени, где по особому ощущался запах деревьев, кружившейся листвы, все же  решив именно сейчас позвонить Витьке, обрадовать, все рассказав.   

Как вдруг был остановлен, тихим и до боли знакомым своей неповторимой нежностью голосом: 

-Здравствуй!

Этот голос я бы узнал из тысячи тысяч голосов безошибочно, голос из того счастливого казалось так скоро умчавшегося от меня прошлого, оставив лишь дорогие сердцу воспоминания. Она - пронеслось в голове, конечно, она екнуло в ответ и оборвалось сердце, как тогда, когда впервые ощутил дрожь её руки при первом прикосновении.

Я обернулся. Надюша! Вот так встреча!  Бросился к ней, нежно коснувшись щекой  её щеки. Передо мной стояла уже не молодая женщина. Волосы с белеющей проседью были аккуратно собраны пучком у самой шеи, очки с толстыми линзами в тяжелой оправе, усталость в поникшем взгляде. Надежда Дмитриевна.

-Вот так встреча, сколько же лет прошло?
-Все проходит да не все забывается, - грустно улыбнулась она,-  больше двадцати.
-Верно, больше двадцати, -с нескрываемой грустью произнес я.
-Как ты?  Какими судьбами  в нашем захолустье?
-Работа, Надюша, приезжал на комбинат, печи налаживать.
-Получилось, надеюсь, все хорошо?
-Получилось, но хорошо не все,- сострил я.
-Работаешь по специальности, защитился?
-Нет, Надюша, у инженеров с этим сложно, нужны внедренные разработки, научные публикации, да и еще много чего.
-А работаешь где?
- В НИИ, в лаборатории у Виктора, он начальник, а я при нем, ведущим.
-У Виктора?- удивлено спросила она,- вот как.
-Почему ты удивлена? Мы ведь все время дружили, еще со школы, потом институт, в стройотрядах вместе, я очень обязан ему, помог он мне очень,  было бы в моей жизни намного больше черных полос, если бы не Виктор, с порога вытрезвителя снял, в лабораторию к себе устроил, ставку ведущего нашел, все разработки помог внедрить. Спас меня, одним словом.
-А на личном что? Ты  Женат?
-Свободен, первая жена меня бросила, от второй я сам ушел.
-А у тебя, я так понял вы в Грибове живете?
-Да, в Грибове, преподаю электротехнику в местном филиале,  Анька моя уж замуж успела сходить, да обратно вернуться, сейчас с нами пока живет, на комбинате работает в лаборатории,  учится на заочном.
От услышанного я замер, будто в колючем ознобе, Анька в лаборатории, но кто бы мог подумать надо же. Вот это да!  Аннушка, наша милая лаборантка дочь Нади.
-Понятно, -сухо произнес я.
-Знаешь, я  хотела сказать, что виновата перед тобой,  в тех твоих черных полосах есть и моя вина, ты прости пожалуйста меня, хоть столько лет прошло, а совесть мучает, вспоминаю иногда – грустно произнесла она опустив глаза.
-Я тоже часто вспоминаю, -тихо сказал я.

А сам подумал, что все прошло столь стремительно и неумолимо, будто и не было того дивного милого времени нашей первой встречи, когда я готовясь к знакомству с руководителем своей преддипломной практики был  приятно удивлен, узнав что им оказалась очень симпатичная девушка, вчерашняя асспиратнка, совсем немногим старше нас, дипломников того года.

И будто предстал передо мной сейчас, тот её образ, с водопадами струящихся волос, алыми, будто чуть припухшими губками, тонкость, наверное, выщипанных рейсфедером бровей, ведь красота требует жертв, а главное это глаза неподдельный искрящийся их блеск завораживал, сводил с ума, уводил за собой, в такие мгновения забывалось обо всем.

Была ли она красива? Очень! Но кроме красоты в ней было что-то еще, легкое, невесомое радостное как та волнующая музыка, что наполняла душу нетерпеливым нежным трепетом, а когда наши взгляды встречались, то слышалась еще сильней. Я просто  любовался этой тонкостью шеи, легкой вздерностью бровей, не в силах отвести взгляда от обтянутых нейлоном прекрасных ножек, помнится, она предпочитала мини. Первое время она, стараясь держать дистанцию, даже не обращала на меня внимания. Все наши встречи на кафедре были посвящены моей предстоящей работе и предшествующей ей практике, все время  говорили мы о внедрении разработанных мной методов и практическом применении результатов работы. 

Я уже не помнил когда именно и почему  в своих беседах мы стали отвлекаться от основной темы. И тогда я почувствовал какое-то особое её расположение ко мне, что это было, я не знал, но теперь, когда наши взгляды встречались, то уже не спешили  отвести их, а  будто замирали, замолкая. Ах, как же хотелось мне в эти затянувшиеся паузы нежно коснуться своими губами её, и  стой же нерастраченной нежностью целовать, ласкать, гладить  тонкость шеи, покатость плеч, приподнятость груди и эту неподражаемую обтянутую нейлоном округлость бедер.

С той поры все время была она рядом или нет, я не мог больше думать ни о чем, вспоминая ее губы, глаза. Теперь меня волновало все, что в той или иной мере касалось её.  В узком коллективе кафедры трудно утаить личное. Так я узнал, что еще на втором курсе она выскочила замуж за одногруппника, вскоре родила дочь, ушла в академку, потом восстановилась, окончила аспирантуру, защитила кандидатскую, став самым молодым  доцентом по нашей кафедре. Наверное, и мужа она любила,  Но я старался не думать об этом, как и прежде все мои мысли занимала только она.

И вот наступило долгожданное, время практики, почему долгожданное, да потому что по решению ученого совета объектом нам была выбрана дальняя   метеостанция, что будто затерялась  среди широких просторов крайнего севера, меж россыпью разбросанных по всему  краю поселков геологов.  Я чувствовал, как она томительно ожидает и в тоже время боится нашего вынужденного уединения.

На практику мы улетали в конце осени, шел дождь, опавшие листья в институтском  сквере уже давно были сметены и убраны, утром мы еще пили  кофе в кафе главного корпуса, а вечером уже шли по скрипучему снегу к отдалено стоящему от домиков геологов зданию метеостанции. Здесь предстояло провести нам два долгих месяца.
 
Недолго поблуждав в темноте,  мы с трудом нашли барак нехитрое наше место пребывания. Окно под лестницей было забито фанерным листом,  длинный почти казавшейся мне бесконечным коридор, тусклый свет дневного освещения, придавал особый колорит.  Я делил комнату с геологической партией, она комнату, напротив, с медсестрой и поварихой.

Утром приступили к практическим занятием в небольшой аппаратной метеостанции, где от нагромождения  оборудования казалось, не было где и повернуться. Уже не в силах отвести взгляда, будто в пьянеющем дурмане я медленно крутил ручки реостата, стрелки приборов хаотично вздрагивали, а мы целовались страстно, жадно, до темноты в глазах, полузабытья,  вздрагивая от каждого скрипа половиц и шагов за дверью.

Так начались  рабочие будни, но нам они казались милей  любых праздников. В аппаратную я приходил первым, стараясь быстрее разжечь огонь в голанндке, обогреть наш маленький холодный  рай, эти двадцать квадратных метров доставшегося нам счастья. Потом раздавались шаги под окном, хлопала дверь и  я охваченный радостной томительной мукой ожидания бросался к двери она быстро, и смело входила на ходу сбрасывая полушубок, оставаясь в обтягивающем свитере грубой вязки с высоким горлом, я с трудом сдерживался, а она, приближаясь ласково подставляла улыбающиеся губы, глаза блестели после холода, а я, целуя губы, пытаясь уже теплыми ищущими руками проникнуть под длинный свитер шептал как в припадке какие-то немыслимо нежные пошлости. С тех пор для меня запах утренней морозной свежести-запах несостоявшегося далекого счастья.
 
С трудом справляясь со страстью нетерпеливо  тянул  вверх, свитер ощущая её одобрительную покорность, нежную ласковость уже теплых губ, шепчущих между поцелуями головокружительные слова, обнимая тянул к стоявшему в углу топчану, чувствуя холод её коленок и тепло маленькой трогательно торчащей груди, она податливо извивалась, выгибая шею, а когда все шло к концу,  закрыв глаза в изнеможении запрокидывала голову, и я видел как влажно белели её крепко сжатые зубы.

А когда становилось прохладно, мы подсаживались ближе к теплу голландки, я открывал скрипучую дверцу и мы, сидя рядом млея от тепла, лишь сильней прижимались друг к другу,  подкидывая тонкие сухие веточки, и не давая пламени угаснуть, поддерживали горение.  Путь от метеостанции до барака был не близкий, но даже на улице под неимоверно холодным ветром, мы целовались, ветер до боли обжигал щеки, но холодно нам не было ведь теперь у нас было на двоих одно теплое дыхание, и мы позабыв обо всем продолжали спасать  друг друга от кислородного голодания. И в этой непроглядной ледяной темноте северной ночи она, будто в полузабытье осторожными касаниями искала своими губами мои! А мне казалось, что вот также бережно, но в тоже время с какой-то властной уверенностью держит она в своих хрупких ладонях мое горячее сердце!

И в такие мгновения совершенно не думалось о будущем, она была рядом, и это было  главным. Но нельзя все время жить на грани, рано или поздно нужно сделать выбор. Как говорится выбирает всегда женщина, а мужчина делает все, чтобы его выбрали. Я делал всё правильно и это вселяло уверенность на нашу долгую счастливую жизнь вместе.

Да, я был счастлив, ведь обретая счастье боишься потерять его, а я боялся потерять её,  ведь она была моя, это я отыскал её и только я явственно слышал ту музыку, что порой заглушала тяжелую боль. Ревность. Я ревновал её к её собственному мужу, к тому прошлому, где она, должно быть, была счастлива без меня, но четко   понимал, что есть лишь один выход, один способ разрубить этот гордиев узел, проявить характер. Но приехав после долгой командировки в родной город был просто ошеломлен. Она ушла с кафедры и уехала к месту нового назначения мужа, не оставив мне не единого шанса, унеслась стремглав, будто испугавшись нашего возможного счастья. Чем была вызвана такая внезапность я не знал, я был разбит, совершенно не представляя своей дальнейшей жизни без неё. Но это был её выбор, не захотела бы не уехала, подобные мысли служили лишь жалким оправданием моему бездействию.

Сколько раз я проживал эти непрожитые мгновения нашей совместной жизни, представляя, как были бы мы счастливы, чувствуя острую, непроходящую,  боль, боясь даже мысленно прикоснуться к той яви пережитой, но уже казалось потерянной навсегда. И лишь во сне часто видел  я тот счастливый период своей практики как грелись мы у огня коптившей голландки, тесно прижавшись, друг к другу, и тот  миг теперь повторялся  во сне с такой печальной грустью, с такой тяжелой болью потери, что я просыпался утром со стиснутым горлом, с желанием задержать в памяти, те счастливые наши мгновения  пережитое и уже где-то потерянное наше счастье. И, вспоминая сны, я понимал лишь одно:  ничто не исчезает бесследно.

Хотя странно — потеряв, я обретал ощущение неповторимости прожитого, и соединение утраченного и настоящего, сегодняшней нашей встречи рождало особую радость. Может быть, попытка возвращения к прошлому была только защитной реакцией? Неужели прошлое — это тоска по тому, чего нельзя повторить и вернуть, как ту мою преддипломную практику на дальней метеостанции, наши поцелуи, и морозный запах утренней свежести.

И все это время терзаемый лишь одним единственным вопросом я все-таки решил задать его, что называется пользуясь случаем.
-Я давно хотел спросить, -начал было я,- почему ты тогда так странно…одним словом…
Она не дала  мне договорить:
-Прости, но у меня не было другого выхода, каково было, же мне замужней даме с маленьким ребенком на руках, я не хотела, не могла допустить, чтобы мы стали обузой для тебя.  Я узнала, что ты собираешься пойти к моему мужу и все рассказать о нас.
-Но как? Как ты узнала?
-Виктор, тогда  рассказал мне все, сказал, что ты намерен пойти к моему мужу, все рассказать ему.
-Виктор?- с негодованием и злобой спросил я.
-Виктор,- тихо ответила она, поправив очки, только не сердись на него, прошу,- сказала она, коснувшись моей руки,- он ведь спас нас всех, просто спас от большой беды, всех нас,- повторила она.

Негодования моему не было предела, но как он мог, предать нашу дружбу, ведь столько было пережито и пройдено вместе, а я ведь доверял ему, делился даже самым сокровенным, но главное зачем, и хоть столько лет прошло, столько всего случилось за эти годы, но  смысл его поступка не был понятен мне до сих пор.

 И вдруг вспомнился мне его повышенный интерес к моим разработкам, еще не оконченным схемам, казалось бы нечего не значащим промежуточным просчетам, а за всем этим отчетливо виделось мне и его соавторство в моих рацпредложениях, наших якобы совместных разработках, конечно под его гарантии удавалось воплотить в жизнь многие мои решения и идеи, но все таки нужно было быть честней, прямо, что ли не таким способом, и вот и с Грибовым вышло также, ведь лавры то опять наверняка ему достанутся, выходит Мавр сделал свое дело, Мавр может уходить.

И я твердо решил не звонить ему, а вернувшись в институт, самому составить отчет о проделанной работе и подать его на имя генерального, а учитывая то, что в основе причин сбоев лежало физическое явление, то оформив все должным образом могла бы выйти достаточно серьезная научная работа, а материала вполне хватит не только на кандидатскую.

-Ну мне пора, -сказала она, протянув мне руку.
-Я бережно поднес её к губам.

И глядя в след своей былой любви, исчезающей в желто-багряном  листопаде резных кленовых листьев, я вдруг с явственной проникновенностью ощутил, что больше не смогу с прежней, порой мучившей меня потерей счастливого прошлого болью возвращаться в бережно хранимые памятью воспоминания. В то дивное трогательное время, где я был болен, но счастлив,  где я любил.