Специи

Специи

 Лин

   Над головой раскачивался хвост верёвки. Измочаленный конец посерел, рассыпался на отдельные волоски, удерживаемые капельками давнего обжига. Нейлон в этом месте слипся комком. Годами этой верёвкой привязывали, таскали, крепили; десятки рук оставили на ней свои сальные следы, покрыв серо-жёлтым налётом, плотным и липким.

   Лин поднял руку, уцепился за хвост, и на смуглой коже сразу проявился недавно начавший синеть рисунок, на котором лев пожирает черепаху. Сетка перед глазами сменилась огромным и грязным окном. Солнце щедро освещало фасад напротив, жёлтая краска которого даже не казалась облупленной, хотя была такой на самом деле. В такие дни Лин удивлялся, как наличие солнца может сделать приятней даже самую никчёмную жизнь. Хорошо, если этаж высокий и видно солнце.

   На подоконнике стоял кувшин с водой. Лин хлебнул прямо из горлышка - вода нагрелась, оказавшись неприятно тёплой. Впрочем, нечего стонать: в его комнатушке есть окно и толчок, есть даже раковина в полу, которая в проспекте гордо именовалась душевой кабиной.

   Диана бы не одобрила. Диана любила простор, солнце и много воздуха, но даже эту клетку она наверняка смогла бы превратить в жильё. Лин прибирался только в память о Диане, вместо неё приговаривая, что жизнь в свинарнике быстро делает из человека свинью, а потом - чудовище намного хуже свиньи.

   В первый год Лин даже покрасил металлическую сетку, ограждающую угол кровати. Сама койка располагалась на высоте подоконника. Под ней случился шкаф, а сверху Лин хранил вещи, которые редко были нужны. Цветы в этом доме не росли, Дианину орхидею пришлось выкинуть через пару недель. Оставшийся стеклянный горшок Лин использовал для мелочи. Раз в неделю он выгребал из кошелька мелкие монетки и скидывал в этот горшок. Когда горшок наполнялся до краёв, Лин относил его в ближайший храм, вываливал все деньги в ящик для подношений, и начинал копить заново. Служитель однажды спросил Лина, за кого нужно помолиться. Лин поморщился, выудил из внутреннего кармана потертую, выцветшую фотокарточку, где Диана улыбалась, и сунул её служителю. Старик хотел вернуть карточку, но мужчина с цветочным горшком махнул рукой.

   Первые годы Лин помнил лицо Дианы без всяких фотокарточек. Потом он как-то перестал пользоваться монетами, всё чаще рассчитываясь с телефона, и тогда в горшке стали накапливаться сотки. Каждый день Лин обналичивал тысячу-другую, покупал себе ужин в закусочной внизу, там и ел, оставляя на чай, а сдачу складывал в горшок. Лицо Дианы размылось, и только в солнечный день в стёклах дома напротив Лину мерещилась её задорная улыбка.

   Лин допил воду - часть её пролилась, намочив грудь, пояс штанов и полосатую простыню, - вытер подбородок. Утренняя щетина кольнула ладонь.

   Чтобы выбраться из клетки-кровати, Лин отодвинул решётку-дверцу. Купив эту квартиру, он долго думал, для чего клетку использовали на самом деле: решётка кое-где была погнута, краска облупилась, а тёмные пятна не наводили на хорошие мысли. Потом Лин плюнул на это. Он, как и эта клетка, тоже раньше был нужен для другого, и не факт, что это другое считалось хорошим. Лин покрасил клетку, отремонтировал квартирку, и сам немного изменился.

   По крайней мере, ему хотелось так думать.

   От клетки оставались свободными два с половиной квадратных метра, куда влезали стол и стул, а у другой стены, втянув худой живот, стоял книжный шкаф. Полки шириной в одну книгу, по десять штук в ряду. Десять ярусов - сто книг. Когда Лин решал купить новую книгу, одну из старых он уносил в храм, но происходило такое нечасто. Научившись ограничивать себя, человек редко чего-то хочет, только совсем уж редко, в самые унылые или самые радостные дни, струна срывается с колка, и в этом полёте человек испытывает острое всепоглощающее желание. Тогда игроманы стремятся в казино, шопоголики тратят всю зарплату в магазинах, томящиеся от воздержания бегут в бордель... Большой город предлагает утоление всех страстей. Кроме одной...

   Раз в год Лин закрывал свою нору на сорок втором этаже, осознавая всю условность поворота ключа в замке на картонной двери, которую можно вышибить ногой. С той стороны единственной ценностью был стеклянный горшок с мелочью из-под орхидеи. Той, что вырастила Диана. Той, что он загубил.

   Раз в год Лин закрывал нору на целый месяц, чтобы с головой окунуться в осознанный и запланированный срыв. Лифт со свистом опускался вниз, падающим камнем рассекая плотный воздух шахты. В эти секунды Лин всегда сжимал пальцы на ногах, ожидая, когда пике закончится. Эта маленькая слабость тоже была данью Диане, Диане, которая с ужасом глядела на эти дома и, входя в узкий лабиринт невероятной высоты, говорила, что солнце здесь - миф, а люди должны сходить с ума, позабыв небо.

   Раз в год Лин делал не то, что считал нужным или правильным, и не то, что ему хотелось - ему давно уже ничего не хотелось. Лин собирал рюкзак, обналичивал деньги, садился в самолёт и летел в Тибет. Там он с бараньим упрямством шлялся по горам, варил себе еду в котелке на горелке и больше недели не думал о Диане. Его приятель - Макс - говорил, что обычно люди в день смерти ходят на могилу, а не вытаптывают Лхасу. Лин знать не знал ничего о других людях.

   Лифт звякнул, окончив пытку невесомостью. Лин прошёл через узкий тёмный холл подъезда, открыл скрипучую дверь и вышел в тёмный колодец. Сквозь выцветающее голубое небо проглядывали застиранные звёзды.

   В метро Лин попал в последний вагон и притулился в тупичке - не хотелось снимать рюкзак на пару перегонов, когда проще перетерпеть. Уже пересев на аэроэкспресс, Лин стащил рюкзак, сел в удобное кресло и вместе со всеми уставился на экран монитора. Там беззвучно продемонстрировали расписание самолётов, улетающих в ближайшие четыре часа, потом прокрутили клип популярной нынче группы из дюжины накрашенных мальчиков. Лин отвернулся. За окном летел город. Внутри отпускало, пока больше неприятно, как будто восстанавливалось кровообращение в затёкшей ноге.