Сподвижники

Сподвижники

Мы одно, думалось ей. Две половинки, созданные друг для друга. И каждый был началом, и каждый был концом, и каждый был смыслом бытия. Но тогда почему, почему же тот, кого она так любила, был столь спокоен?..

Из податливой тверди эфирного слоя вытягивался световыми нитями изящный ствол арбории – небесного древа. Листья, вяло колышимые потоками незримых энергетических частиц, сияли белым светом, словно маленькие зеркала отражая ослепительность иного слоя бытия – слоя реальности.

И под этим одиноким древом возлежали двое влюблённых.

Женщина – создание дивной красоты. С кожей благородной белизны. С глазами, отражавшими таинства бездн. С длинными волосами, по которым от корней до кончиков лились прообразы рек, и разряды зарниц, и золото духовных огней. Гибкое тело её дышало жизнью – самой основой движения, стремления, познания.

И рядом с ней, невесомо касаясь её руки тонкими длинными пальцами, лежал мужчина, и в глазах его светилось счастье. Он смотрел вверх, сквозь ветви арбории, на то, как по куполу эфирной сферы текут облака звёздной пыли. Его сильное тело было создано когда-то из этой пыли, и он ощущал своё родство со звёздами. Радость переполняла всё его существо, когда он размышлял о полётах сквозь бездны пространства вместе со своими братьями и сёстрами. В его душе жила красота, и он был счастлив, как может быть счастлив тот, кто достиг всего и кому нечего больше желать.

– Галлеан, почему ты так спокоен? – прервала его мечтательные грёзы возлюбленная.

Мужчина повернул голову и тут же ощутил на своей щеке прикосновение прохладной женской ладони. Он закрыл глаза, наслаждаясь этим прикосновением.

– Солониэль, моя единственная, неужели тебя что-то тревожит? – прошептал он и ласково поцеловал ладонь любимой.

Женщина глубоко дышала, мучимая водоворотом сомнений. Она не понимала, почему тот, кого она искренне считала своей судьбой, не видит очевидных вещей. И стоит ли теперь, в миг уединённого блаженства, нарушать покой его души собственными переживаниями?

Но сомнения побеждали робость. Они пели в её душе песни тревоги. Громогласно требовали немедленно действовать, пока…

Пока не стало слишком поздно.

– Каждый, кто видит нас, испытывает радость. Каждый, кто говорит с нами, возносится духом. Но всё меркнет, мой милый, когда свет Первоангела заслонят наше благое сияние. Все отворачиваются от нас, когда он, Любимый Сын, гордо несёт себя сквозь пространство. Всё глохнет и теряет смысл, когда Бетрезен смотрит в души небожителей. И даже мы – даже мы! – лишаемся всякого смысла, мой желанный муж.

Слова упали и впитались в твердь эфира, и сомнение обрело росток. Галлеан открыл глаза.

– Ты ошибаешься, моя родная. Да, он, вне всяких сомнений, совершеннейшее творение Всеотца. Но даже когда он рядом, я помню о тебе. Я думаю о тебе. Для меня не существует никого важнее, чем ты. Прекраснейшая, желанная, чистая и невинная. Разве может кто-то сравниться с тобой? Разве есть в небесном мире хоть кто-то, кто не мечтал бы быть подле тебя? Свет Первоангела силён, но когда Бетрезен покидает нас, мы снова обретаем себя, и обретаем мир, и эфир становится прежним. Он заразителен и увлекателен, этот Первоангел, но только тогда, когда мы можем видеть его. И так же легко мысли о нём покидают меня, когда он лёгким ветром уносится прочь по своим делам. Так было и так будет, тут не о чем переживать.

Но, опровергая его слова, вдалеке зажглась яркая звезда, и тут же оба влюблённых повернули головы и почувствовали, как их непреодолимо манит туда, вдаль, где шёл сквозь пространство источник могучего света – Первоангел Бетрезен.

И двое встали, влекомые звоном чужого величия. Как околдованный Галлеан смотрел на далёкую звезду и тянулся к ней, вот-вот готовый воспарить над твердью. Он тянул за руку Солониэль, а та вяло сопротивлялась, то бросая отчаянные взгляды на мужа, то оглядываясь на крепкий ствол арбории и пытаясь уцепиться за сияющую кору. Как же хотелось ей обрести корни и врасти в эту непоколебимую твердь! Как же хотелось ей остаться здесь навсегда в уютной компании возлюбленного.

Но в неё изначально, ещё при создании, была заложена покорность. И Бетрезен, являвшийся отражением Отца, звёздной тенью Всевышнего, требовал к себе внимания. Требовал так громко, что Солониэль хотелось выть от ужаса. Её пылкое сердце жаждало свободы. Жаждало обрести полную власть над собой, избавившись от чужого контроля.

Но разве могла она хоть что-то сделать с этим, если покорность являлась для неё незыблемым законом вселенной?

Или всё-таки могла?..

***

Если воспарить слишком высоко, то небесный купол станет плоскостью, а оставшаяся внизу твердь – чашей. Поэтому часто ангелы предпочитали перемещаться по среднему воздушному слою, и тогда мир вокруг виделся им неохватной сферой. Отовсюду лился свет и неслись потоки энергий. Эфирный слой реальности был замкнутым, направленным сам в себя, и одновременно ширящимся бесконечно далеко. Мир мог принимать самые различные формы – чаши, купола, сферы, цилиндра, и каждый житель этих мест мог свободно переместиться из одной его точки в другую в кратчайшее время.

Солониэль и Галлеан летели сквозь пространство, влекомые огнём Первоангела, и вокруг них собиралась стая прочих ангелов. Все спешили узнать, зачем Бетрезен призывает небесный народ к себе. Каждому не терпелось услышать сладкие звуки его голоса и постигнуть мудрость сказанных им слов.