Спор

Спор

Я любил наш старый дом. Маленький и уютный, местами тесный, он весь пах дачей, её особым, дивным запахом, который был мне так мил с самого детства и, который, однако, я даже не могу толком описать. Верно, это было множество запахов слитых воедино. Запах потемневших от времени досок и проступившей на них капель смолы, ароматы зверобоя и мяты, пучками сохнущих под потолком на чердаке, лекарств, стоящих на столике у отца, запах потёртых ковров и старой лакированной мебели, скрипучей и уютной, запах побелённой печки и запах золы в ней, запах близкого леса и огородов, сухого торфа, сосновой хвои, сирени растущей у крыльца, дыма от готовящегося самовара, и, главное – пьянящий запах свободы, воли, приключений. Тайны.
Всё здесь казалось загадочным для меня. Блёклые капустницы походили на тропических бабочек, безжалостные пираньи таились в мутных глубинах торфяных озёр, а зелёная ряска болот скрывала гигантские кольца анаконд и уродливые туши аллигаторов. Сорный лес в конце переулка, заросший дикой малиной и папоротником, вечно сумеречный и влажный, был джунглями, полными сокровищ и хищников. Не раз сердце моё замирало, и мороз бежал по коже, когда я замечал свирепые глаза тигра среди разросшейся в рост человека крапивы или пантеру, притаившуюся за старой ольхой, мерно отбивающую кончиком хвоста последние секунды перед решающим прыжком... О, сладостный миг смертельной схватки, когда руки мои крепче сжимали самодельный лук, и дыхание становилось горячим и сухим, и стрела, с наконечником из старой спицы, жадно выискивала сердце врага! И, вот, бросок, и рёв, и сталь смыкающаяся с плотью, и смятые кусты в дымящихся рубинах крови, а затем, яростная агония поверженного зверя у моих босых ног, и восторг, и триумф, и нестерпимый трепет бытия.
За рекой, за длинной грядой больших и малых озёр, простирались болота. Запретные и пугающие, они постоянно манили меня. Зловещие тайны скрывали эти серые мхи и густые туманы. Странные следы виднелись по утрам на кабаньих тропах. Неживые голоса перекликались осенними ночами. Жуткие встречи случались на бескрайних пустошах. И никто, никто из ребят не отваживался на спор пройти ночью через кромку болот к дальнему полю, к заброшенной сторожке, и, в доказательство, что он добрался туда, трижды ударить в ржавый рельс, как в похоронный набат, словно приглашая всех упырей на пир, а затем вернуться той же дорогой обратно. Никто, даже я. Я, тот, кто придумал это испытание и исподволь вселил ужас в сердца товарищей и сам, сам больше других поверил в созданный мною кошмар, который стал моим наваждением! Дня не проходило, чтобы я не давал себе слова, во что бы то ни стало пройти этот путь и сердце моё пылало отвагой. Но день мерк, небо дьявольски алело над густеющим лесом, и всё живое спешило надёжно укрыться, прежде чем в нарастающих сумерках начнёт проступать нечто немыслимое, о чём и думать не стоило пред лицом наползающей ночи. За почерневшими озёрами, болота вздыхали и шевелились как живые. Гнилая жижа сочилась из-под старых мхов, точно сукровица. Огромные коряги потягивались перед пробуждением, готовясь явить своё истинное обличье. Жуткие тени оживали среди камышей, шепча:
- Приди… Мы ждём… Смелее!..
От этого приглашения мужество окончательно покидало меня. Мучительный стыд угасал под спасительным малодушием, и демоны страха, мерзко кривляясь, плясали свой победный танец на моей поверженной груди. А утром, над пеплом самолюбия, вновь звучали пронзительные слова клятвы, горячие и недолговечные, как искры осеннего костра.
Сашка появился здесь недавно. Прошлым летом его родители купили заброшенный угловой участок в конце дороги и всерьёз занялись им, работая споро и дружно. Не слушая советов бывалых дачников, под их насмешливыми и недоверчивыми взглядами, они всё сделали по-своему. На месте огромных стеклянных парников, они разбили пышные клумбы, вместо осевших, заплесневелых грядок и колючих зарослей облепихи, засеяли изумрудный газон с причудливой сетью тропинок, выложенных красными камнями. Поставили белоснежную беседку с замысловатым флюгером, ярко покрасили свой крохотный домик и приземистую баню, и, что вызвало особые пересуды и споры, вместо высокого глухого забора, поставили низкую, около метра, изящную белую ограду, с крошечной калиткой и колокольчиком на ней. К зависти и изумлению умудрённых опытом старожил, доселе поганый и никчёмный участок сказочно преобразился, и не было теперь в округе дачи чище и краше, а хозяев милей и гостеприимней, чем Кузнецовы.
Сашка целыми днями трудился наравне с родителями. Щуплый, невысокий, улыбчивый, он всем нравился, и легко находил друзей. В первый же вечер он запросто пришёл к нам на костёр и сел на свободное место, как будто отходил на 5 минут и теперь вернулся, и его сразу же, безоговорочно приняли в «стаю», что редко случается у подростков. Он покорял своей спокойной уверенностью и простотой. Никому и в голову не приходило померяться с ним силами. Он больше молчал, чем говорил, охотно помогал в любых делах, и, хоть я втайне немного завидовал ему, мы быстро сдружились. В нём было то, чего так недоставало мне – мужество. Этот липкий, глупый, беспричинный страха перед людьми и жизнью был ему совершенно чужд. Он был открыт и спокоен, и это чувствовали все. Я мучительно ревновал, видя уважительные взгляды взрослых, слыша их тон, саму их манеру говорить с ним как с равным. Несмотря на то, что я был на год старше и почти вдвое крупней, я оставался подле него ребёнком, и злился от этого, и переживал, но и жить без него не мог. А он только улыбался, беспечно и весло, словно зная что-то недоступное другим, и дружил как жил: прямо, улыбчиво и просто, без обид, интриг и всякого лукавства. Мы вместе купались, удили рыбу, охотились и просто дурачились. Время бежало легко и неприметно, по-летнему, недели мелькали как дни и вот уже сентябрь стоял в шаге от нас, а это значило, что нашему раздолью приходил конец, а великое множество дел было ещё не сделано.
С приближением разлуки, я по-новому смотрел на всё вокруг, и трепет снова вползал в моё сердце, будто что-то звало меня, манило на болота, где средь вянущих мхов уже начинала темнеть клюква и птицы кричали тревожно и печально. Все давно забыли про сторожку, но для меня, желание добраться до неё обрело новую силу. Я уже трижды пробирался к ней днём, обходил кругом и, даже, брал в руки металлический прут, но так и не решился ударить им по куску висящего рельса. Что-то жуткое витало в горячем воздухе вокруг, в запахе старых шпал, из которых сторожка была сделана, в чёрном провале окна, в шелесте листвы, в самом полуденном солнце над моей головой. При мысли о том, чтобы прийти сюда ночью и ударом разбудив стонущее железо, волосы шевелились у меня на голове, и я спешил прочь, быстро шагая босыми ногами по пружинящему сухому торфу, поминутно оглядываясь и холодея от каждого шороха. Но чем больше я боялся, тем крепче становилось моё желание сделать это. Бездна влекла меня и однажды я решился.
«Я должен сделать это, - сказал я себе. – Должен. Сегодня вечером. Я дойду туда. Один. Во тьме. Дойду и во что бы то ни стало, ударю в этот проклятый гонг, и пусть весь ад ринется мне навстречу, но я не отступлю. Не отступлю... Не отступлю... Не отступлю...»
День прошёл как в лихорадке. Я не мог есть, всё валилось из моих рук и даже купаться я пошёл с неохотой и резвился без души, потому что мысленно я уже был там, у сторожки, один, среди змеящихся ночных теней, готовый призвать всё зло мерными ударами ржавого железа, а после, пойти обратно, всем своим существом чувствуя, как нечто безымянное и безликое уже мчится по моему свежему следу и чёрное пламя неукротимо горит в его мёртвых глазах...
Когда солнце покатилось вниз, я, кое-как поужинал, наскоро оделся, сунул в карман маленький фонарик, короткий нож и, словно в бреду, зашагал к костру, на наше место, что было метрах в двухстах от участков, в заросшем молодой берёзовой порослью песчаном овраге.
Я пришёл первым и в одиночку натаскал сучьев и развёл огонь. Небо было ясным, но внизу уже сгущались сумерки и от яркого огня лес придвинулся и овраг превратился в колодец, затопляемой оживающей тьмой. Я вдруг явственно увидел себя глазами зверя, долговязого мальчика торопливо идущего в полной тьме, с крошечным лучиком света в руке, а затем, как я стремительно приближаюсь, и свой собственный отчаянный крик и хруст, от которого у меня заломило зубы, и хрипящее дыхание полночной твари над моим телом... Такой страх охватил меня в этот момент, такой ужас сжал мою грудь, что я едва не заплакал.
Нет, определённо я не мог пойти туда один. Это было выше моих сил. Я должен отказаться. Ведь никто не знает!.. Все давно уже и думать забыли о сторожке. Я почти сдался, когда в моей голове прозвучало короткое – «Трус!» Словно кнутом по спине, по груди, по голове – «Трус! Трус! ТРУС!!!»
Я даже встал от гнева и волнения. Нет. Я не трус. Только не я! И я докажу. Я всем докажу! Я пойду. Сегодня. Один. И я не побегу обратной дорой, нет. Бежать ещё страшнее... Когда бежишь, кажется, что кто-то гонится за тобой. Я пойду спокойно. Просто пройду туда и обратно, и вернусь героем. Да...
Я представил, как я вальяжно вхожу в круг света обрисованного костром, небрежно улыбаюсь и молча сажусь на своё место. И как все заглядывают мне в лицо и наперебой расспрашивают, и хлопают по плечу. И Она! Она тоже заглядывает! И смотрит мне в глаза! И я смотрю на неё, спокойно и уверенно, и обнимаю за талию... Затем я долго молчу, задумчиво глядя в огонь, а после, неспешно, точно ветеран, рассказываю о своём приключении, и шёлк ночи опускается как занавес и глаза у всех горят ярче осенних звёзд. Боже мой, ради этого стоило рискнуть!
Вскоре все собрались. Разговор потёк, заструился, зажурчал, то стихая, то усиливаясь. Я не спешил и сидел задумчивый и загадочный, словно прощаясь со всеми. И, готов поклясться, она смотрела на меня! Смотрела весь вечер, украдкой, краем глаз, сквозь густую вуаль тёмных волос и я едва не забыл о том, что хотел сделать.
Когда тьма окончательно похоронила лес вокруг и окружила овраг, я завёл разговор о болотах. О тех ужасах и тайнах живущих там. О мертвецах и демонах. О вампирах и оборотнях. О Чёрной гриве и Ведьминой поляне. Я умел рассказывать. И я умел пугать. Все сели тесней, как нахохлившиеся на морозе воробьи и молча внимали мне. А я царил и вскоре, как всегда, сам начал верить в то, что придумывал на ходу, и мой искренний страх жалил всех точно скорпион, и густой яд обволакивал наши доверчивые сердца. Я видел, как сильно все напуганы, но это только распаляло мою фантазию. Я словно приоткрыл какую-то дверцу в глубине себя и страх заполнил овраг и ощутимо колыхался вокруг. Что-то злое свободно разгуливало среди нас, и я торжествовал, и упивался этим новым, странным чувством незримой власти над притихшими душами своих товарищей, точно я сам был тьмой. В конце я встал. Нестерпимый, жаркий, гончий азарт овладел мной. Страх полностью растаял пред ним, уступив место лихорадочному нетерпению. Я словно стал выше и шире в плечах. Кровь кипела в моих венах, когда я чужим голосом обратился к притихшим друзьям:
- Ну, так кто же из вас смелый?.. Кто дойдёт до сторожки этой ночью? Кто пройдёт по болотам, один, трижды ударит в гонг, так чтоб мы все услышали и вернётся? Если сможет, конечно?.. Кто?!
И прежде чем я набрал воздуха для рокового ответа, в гробовой тишине явственно прозвучало короткое, но твёрдое:
- Я.
Я не поверил своим ушам. Этого просто не могло быть. Я рывком повернулся к сидящему с краю Сашке.
- Я, – повторил он спокойно. - Я пройду.
Вздох восхищения пронёсся среди ребят. От досады я едва не кинулся на него с кулаками. Свирепый гнев наполнил меня и я стиснул зубы, чтобы не зарычать по-звериному, в то время как Сашка, как всегда спокойный и уверенный, просто улыбался. Его бесхитростное бесстрашие сметало созданный мною ужасающий миф, как ветер играючи разносит утренний туман.
- Но, но... Но ты даже не знаешь где это! Ты там не был!! – цепляясь за последнюю надежду, закричал я. – Как ты найдёшь дорогу? Ты заблудишься!
- Я покажу… - еле слышно сказала Она. – Я знаю, где сторожка... Можно, я пойду с тобой?
Её глаза теперь неотрывно смотрели на него, и в них отражался огонь костра.
- Можно?..
- Но... - задохнулся я.
- Да, – кивнул он. – Конечно. Пойдём.
- Но вас же двое! Так нечестно!
- Ничего… - ответила она. – Это не важно...
Я почувствовал, будто чёрный вихрь закружился в моей голове. Я упал на свое место, и не мог вымолвить ни слова, глядя как они карабкаются по склону, как он подаёт ей руку на гребне, и они уходят вместе, так и не расцепив своих рук. Все зашумели, засуетились, а мне показалось, что я умираю и багровые угли костра, были преддверием ада.
Я вставал, подбрасывал дрова, что-то говорил, и даже смеялся, но меня не было у костра. Я был с ними. С ней. Среди ночного леса, на узкой тропинке, петляющей среди озёр и болот, где сухой камыш поёт свою вечную песню, держа её руку в своей руке...
По пришествие часа сознание вернулось и моя апатия сменилась дикой яростью. Не говоря никому ни слова, я порывисто встал, проворно вскарабкался по осыпающемуся песку и побежал, помчался что есть духу к болотам, ведомый не иначе как самим дьяволом.
Воздух был свеж и чист. Совершенно чёрное, бездонное осеннее небо было насквозь пронизанное холодными иглами звёзд. Дачи ещё не спали, и в окнах мелькали огни, но ночь властвовала над землёй и её мягкие лапы касались моего разгорячённого лица.
Я бежал, низко пригнув голову, как охотничий пёс, словно видя в темноте, безошибочно ступая на тропинку, которая была едва заметна. Я не знал, что я буду делать, когда догоню их. В моей голове не было мыслей. Я был весь инстинкт. Могучий и древний, как эти болота и это небо. Моё сердце билось ровно и сильно, и ноги несли меня вперёд легко и пружинисто, не зная усталости и боли. Казалось, я могу бежать целую вечность. Окаменевший лес нёсся мне навстречу и временами, мне казалось, что я бегу отвесно вниз, в пропасть. Я нёсся так, когда протяжный, гулкий, леденящий звук раздался впереди и эхом пронёсся по засыпающей округе. Я остановился на мгновенье и прислушался.
- Бумммммм!..
Это бил гонг! Они дошли!
- Бумммм!
Второй удар был слабей, будто ударил кто-то совсем маленький и слабый.
- БУУММММ!
В третий раз звучно прокатилось по лесу.
- Умммм, умммм, – катилось по озёрам. – Умммммммм…
Потревоженные птицы барахтались в ветвях и с криком уносились в темноту, и звон ещё стоял в моих ушах, но я уже мчался дальше, словно выпущенная в цель стрела. Тропинка терялась в густых кустах, снова появлялась, ветвилась, будто нарочно стараясь сбить меня с толку. Ветви наотмашь хлестали меня по лицу, но эта резкая, обжигающая боль отчего-то только радовала меня. Оставалось немного. За болотом дорога пойдёт вверх, к полю, а там, уже совсем рядом. Совсем рядом...
Спустя несколько минут, не почудилось, что я услышал слабый крик. Я замер и вслушался в тишину болот, но не услышал ничего, кроме своего шумного дыхания. Я вновь рванул вперёд. Мои кроссовки громко зачмокали по влажной земле. Справа и слева от меня теперь лежала трясина, поросшая толстым мхом, по которому, если уметь, можно было пройти словно по огромному водяному матрацу. За ней была Ведьмина поляна, маленький лужок не более 10 метров в диаметре, поросший густой, странной, неестественно зелёной травой. Вокруг поляны, словно нарочно воткнутые, торчали уродливые коряги. Удивительно, но там никогда не росли грибы, кроме огромных красных мухоморов и птицы словно облетали это место. Даже днём там было жутко, а ночь и вовсе не хотелось думать об этом месте.
Но я не смотрел по сторонам. Я весь превратился в бег, чувствуя лишь резкие удары собственного сердца, упругость земли под ногами, да свист ветра в ушах. Вскоре, болото осталось позади. Тропинка пошла вверх, твердея и расширяясь. И тут я снова услышал гонг, но в этот раз звук был тихим. Будто кто-то бил лениво и рассеянно, а то и просто возил железом по железу, и что-то нехорошее было в этом стонущем, скребущем гуле. Весь мой пыл внезапно покинул меня, и я застыл, точно проснувшийся в чаще леса лунатик, не понимающий, как он здесь очутился. Хриплый гул звал меня и наполнял ужасом. В предчувствии страшной беды я быстро зашагал вперёд, озираясь и вздрагивая и через несколько минут, вышел на опушку леса. После душной тьмы болот поле серебрилось и сияло в свете звёзд. В дальнем его конце, в тени деревьев, угадывались контуры сторожки. Оттуда, не прекращаясь ни на мгновенье, нёсся и нёсся мерзкий скрежет, словно кто-то звал на помощь, задыхаясь во мраке затонувшей подводной лодки.
Я двинулся к домику по свежему следу в густой, влажной от вечерней росы траве. Ноющий, ржавый, дрожащий стон металла сводил меня с ума. Я был так напряжён, что пальцы рук сводила судорога и боль наполняла плечи. Меж тем, луговые цветы и травы тонко благоухали, последними запахами лета. Им тоже не хотелось умирать, и они несли свои ароматы в небо, навстречу холодному дыханию звёзд, но те были слишком далеки и равнодушны, чтобы понять эту несравнимую боль увядания.
Ветра не было. Я словно шёл по огромной картине, среди неподвижных, спелых трав, под нарисованным небом, к застывшему лесу и крохотному чёрному домику в его тени. В какой-то момент я вспомнил про фонарик. Маленькое пятнышко света засияло в моей руке, освещая путь на пару-тройку метров, но от этого страх не ушёл, а лишь сгустился вокруг меня и приобрёл формы чудовищ.
Когда до сторожки оставалось десяток метров, я увидел в дрожащем свете фонаря равномерно покачивающуюся у стены тень. Звук шёл оттуда. Я тщетно пытался осветить тень фонариком, но его свет был слишком слабым и мне пришлось придвинулся ближе.
- Эй… Эй! – прохрипел я, страшась собственного голоса. – Ты... чего?..
На секунду скрежет стих и тень замерла. Я сделал ещё один неверный шаг, силясь разглядеть, кто это, затем ещё, ещё, и ещё...
Новый удар разорвал тишину, заставив меня вскрикнуть и подпрыгнуть на месте, а после, я услышал плач. Это была Она. Я бросился вперёд и, схватив её сзади за плечи, развернул к себе.
- Юля! Ты чего?! Юлечка! Что случилось?! Юля?!
Железка выскользнула из её рук и глухо ударилась о землю. Опустив голову и ссутулив плечи, она молча стояла передо мной и только всхлипывала, дрожа всем телом.
- Юля! Да, что такое?! Что случилось? Где Сашка? Это он тебя напугал? Он?! Где он?!
- Он… ушёл… - хриплым бесцветным голосом прошептала она.
- Как ушёл? Куда? Он бросил тебя?
- Нет… Он ушёл… С ней…
- С кем?
- С ней…
Она подняла своё лицо, и свет фонаря осветил его. Я попятился, точно увидел гнездо змей.
- Юля! Господи!..
- Она увела его... Он ушёл... Она…
Но я едва слышал её и я не мог поверить своим глазам. Нежный овал её лица иссох и страшно осунулся. Жёлтый восковой лоб пересекали две глубокие вертикальные морщины. Глаза были запавшими и смотрели сквозь меня, не реагируя на яркий свет. Губы были белесыми и сморщенными. Все её черты были искажены и словно смазаны в одну сторону. И её волосы... Её роскошные каштановые волосы, тугие и пышные, сейчас пронизывали частые седые нити. Она шагнула ко мне, и я невольно попятился, но она прижалась к моей груди и её пальцы впились мне в спину точно стальные крючья. Её тело сотрясалось от рыданий, но я физически не мог обнять её, скованный тем ужасом, что всё ещё шёл от неё, как исходит жар от только что вынутого из пламени камня.
Нас так и нашли, неподвижно стоящими у сторожки, в свете звёзд и гаснущего фонаря. Ребята почуяли неладное, и побежали домой рассказать родителям. Когда Юлю попытались отцепить от меня, она начала кричать, и кричала всё время, пока её полувели-полунесли домой и усаживали в машину, где она, уже совершенно охрипнувшая и обессилившая, одержимо хрипела, мотая поседевшей головой. Этот кошмар никогда не сотрется из моей памяти. Я шёл следом и всё слышал и видел. Её белое, обезображенное лицо в последний раз мелькнуло за стеклом жигулей и исчезло. Страшная усталость навалилась на меня тогда. Я проспал больше суток и был после настолько слаб, что с трудом мог самостоятельно есть и вздрагивал от каждого шороха точно перепуганная мышь.
Юля так и не смогла рассказать, что же произошло в ту ночь. Её сознание окончательно помутилось в больнице следующей ночью. Говорят, она хотела задушить себя своими собственными руками и её отправили в психиатрическую лечебницу. В любом случае, никто её больше на дачах не видел.
Сашку искали до конца сентября. Несколько дней все окрестные дачи были на ногах и болота прочёсывали сотни добровольцев с собаками, но всё было тщетно. Он пропал бесследно. Как в воду канул. На одной из тропинок нашли его куртку, но на этом его след обрывался и примерно через месяц, поиски полностью прекратились. Каждое лето кто-то погибал в этих местах и не все тела находились. Это было в порядке вещей. Только Сашкины родители и ещё пара-тройка охотников, продолжали поиски вплоть до самой глубокой осени, но когда первый снег пухом разлетелся по омертвевшим пустошам, уехали и они.
На следующий год на дачах появилось два пустующих участка – Юлин и Сашкин. Юлин дом скоро продали, и новые владельцы снесли его вчистую, и выстроили новый, каменный, где и поныне живут дружно и счастливо, а вот Сашкин дом стоит без изменений, словно ждёт его возвращения. Хоть газон и клумбы давно заросли бурьяном, а беседка и забор покосились и облезли, но дом, чудесным образом, всё также хорош, только немного потемнел, как темнеет с годами хорошее вино. Даже сейчас, через 15 лет, в нём нет ни единого разбитого окна, и словно кто-то стряхивает каждую весну мусор со ступеней его крыльца. Новые мальчишки говорят, что там живёт чудовище, оттого они туда и не лазают, но они ошибаются. Чудовище живёт не там. Уж я то знаю.