Сталь

Глава 9

Хамира не выходила из комнат три дня. Не отвечала ни на стук, ни на вопросы, ни на мольбы. Ее разбитая семья серыми тенями хоронилась по углам, корчась от разрывающей изнутри боли. На них не было лиц; они превратились в один оголенный сгусток беспокойства. Я ощущал исходящие со всех сторон тоску и панику. Я утопал в них.

Город застыл в вязком трепете — животные, мелькающие в тенях подворотен, нагоняли на простых горожан страх. Ни одно их движение не внушало доверия; темная масса убийц нагнетала и без того давящую атмосферу. Люди понимали, что трагедия, затронувшая лишь одну семью, эхом накрыла абсолютно всех зверей. И не ровен час, стоит им только напасть на след виновного, проклятый город захлебнется в кровавой мести.

Всех нас, оставшихся без крова и элементарного тепла, приютил Тотани. Его логово располагалось совсем недалеко от разрушенной пещеры; светлое, спокойное и тихое. Дневная семья северной стаи насчитывала больше зверей, нежели ночные Хамиры – они занимали огромный каменный особняк на границе со средним городским кольцом. К особняку прилегал просторный внутренний двор и темное здание тюрем. С охраной здесь обстояло жестче, чем в пещере: шагу нельзя было ступить, не наткнувшись на белесые глаза исполинской охраны; той самой, что стояла у дверей завода.

Как и звери, я чувствовал себя неудобно и даже раздражающе. Пещера, хоть и темнее, казалась сейчас в разы уютней. Она была домом. Домом, в который всегда хотелось возвращаться; а это место было чужим. Оно напоминало о том, что собственной крыши над головой у ночных больше нет.

Приняли нас радушно, ни в чем не отказывали. Мы и не просили ни о чем. Матрацы да куски ткани вместо одеял – нам этого достаточно. То, о чем мы все, звери и я вместе с ними, могли кого бы то ни было попросить – пусть даже Бога, это уже неважно – никогда не исполнится. Нам никогда не смогут вернуть родной дом и теплых любящих людей. И не заменят их.

Часы проходили, Хамира все не появлялась, тоска разъедала подкорки, забираясь отвратительными лапками в самую душу. Мне оставалось лишь ждать и смотреть. Я часто наблюдал среди печальных лиц семьи незнакомцев. Они старались тихо прошмыгнуть в тени, что-то принося, и снова исчезнуть. Кого-то я видел на собрании, кого-то замечал впервые. Звери, эти дикие животные с обостренными инстинктами, старались помочь: носили еду и ветхую одежду, зализывали чужие раны, пытались отогреть замерзшие кровоточащие сердца. Они старались загладить трагедию.

Вот только не помогало. Становилось больней.

Нам троим отдали комнаты под той, где пряталась девчонка. Дане и Франу; я, как будто само собой разумеющееся, прилагался к ним. После случившейся трагедии мы успели поговорить всего лишь раз, когда, только перебравшись на новое место, ребята отпаивали и успокаивали друг друга. Тогда мне открыли глаза на ситуацию.

Я был потрясен случившимся. Не привычный к жестоким будням зверей, я переживал, казалось, больше остальных. Я задавался одним вопросом: рядом дома, публичный квартал, который уж точно всю ночь не спал, – почему, почему никто не видел убийц, никто не обратил внимание, когда пожар только-только начал зарождаться; почему никто не слышал криков и не пришел на помощь? Они же наверняка кричали, от боли и страха: их мучили, они страдали; все это…

Почему?

Фран не говорил ничего, только агрессивно помешивал чай с мятой. А Дана, устремив потухший взгляд куда-то в сторону, выслушав весь мой монолог, сказала пару одиноких безжалостных фраз, добивших меня до конца.

- При… жизни Лар не отличался особым желанием вызвать к себе жалость у посторонних или найти помощь со стороны. Он даже от помощи Хамы отказывался. Все сам, все на своих плечах. Поверь, Лар никогда бы не стал кричать и молить, и уж точно никогда не попросил бы пощады. Гордый, сильный, волевой. Мужчина, одним словом. А к старости его командный голос сел, он с недавних пор всегда говорил тихо и хрипло. Как думаешь, кто услышит мольбы старика, не умеющего признавать бедственного положения? – чаинки в чашке кружились из стороны в сторону, а Дана словно пыталась их гипнотизировать. У самой голос сел, печально ложась пылью на безупречно обставленную мебель в комнатах. Ее тихие слова давили на плечи.

Фран стоял у окна, отвернувшись от нас, и вслушивался; не в беседу, не в возню во дворе, не в отголоски разговоров за стенами, а в шорохи над нами. Его, сейчас и всегда, интересовала только Хамира.

- А Мари… – Либер грустно покачала головой и свистяще выдохнула. Смерть девушки стала самой больной темой для семьи. – Мари особенная. Она у нас долго работала, практически с самого основания семьи. Раз в год мы отпускали ее к родителям, на неделю, навестить стариков. Иногда всего на два дня, как сейчас. Чаще не получалось – идти ей далеко, сама за себя она постоять не могла; да и если бы кто узнал, что ее родные связаны со зверьми, пиши пропало. Не хотели мы их подвергать опасности. Они и так считали нас какими-то спасителями, постоянно благодарили – ведь без нас, без Хамиры, никто не взял бы эту милую девочку на работу.

- Почему?

- Мари была нема; такие здесь никому не нужны. Понимаешь? Так что некому там было кричать. Некому…

Никаких криков не могло быть.

«Старик всегда говорил тихо и хрипло. А Мари нема».

Больше Дана не сказала ни слова. Словно даже памяти об этих людях более не существовало.