Сталь

Глава 18

Что останется после нас? Когда последний вздох затеряется между криками и волнениями, когда тепло растворится в ледяном дожде, когда прошлое сотрется непрерывным бегом настоящего. Что вспомнят люди, никогда тебя не знавшие? Что вспомнят близкие, бывшие смыслом всей твоей жизнью?

Мы оставляем после себя боль разлуки, горечь утраты, холод в сердцах, ненависть ко всему миру и тягучее чувство безысходности. Это длится короткую вечность, а потом наступает облегчение — ведь собственная жизнь продолжается.

Вопреки всему.

С той секунды, пронзенный короткой вспышкой боли, я ничего не помню. Абсолютная тьма, пустота, если можно это так назвать. Вокруг плотное полотно тумана, который невозможно разогнать; он проваливается сквозь пальцы, облепляет легкие и кутает в смертельно нежную перину бесконечности. Здесь нет времени, нет знания, нет цели. Здесь вечный покой.

Но мы отказались от этого покоя — чтобы увидеть собственными глазами то, что в глубине души, на подсознательном уровне знали. Она знала; я знал. Просто знал все, что происходило после нас.

Как кровь по капле вытекает из раны, так крупицами исчезает ненависть. Сначала грубыми толчками требовательно несет вперед, уничтожая все без разбора, а позже внезапно позволяет остановиться и оглядеться — начинает поразительно медленно застывать, образовывая корку ужаса и липкий страх осознания. Стоит только посмотреть вокруг, понять хоть раз, как сильно все мы сглупили: уже не идеалы и желание лучшей жизни и справедливости вели нас, а беспощадное безумие животных, потерявших последние крохи человечности. Уже не было врагов, придуманных воспаленным сознанием ради мести, — мы выгрызали куски плоти от собственных сердец. Бой разгорелся, подпитываемый глухой яростью обиженного на жизнь старика, а мы позволили купиться и втянуть себя в этот поток больного отмщения.

Битва длилась недолго, запал стихал; но боли оставалось много. Со временем каждый, выживший и везучий, поднимал голову к небесам и, окруженный горами дымящихся тел таких же людей, начинал выть. От боли и страха, что по насмешке переходили живым от мертвых, таращащихся слепыми глазницами в вечную тьму дождей. Кровь, духота, лязг металла и мокрая земля.  Буквально день, пара долгих часов — теперь всю жизнь они будут набатом отдаваться в кошмарах тем, кто предпочел биться до конца, веря, что так уготовано судьбой. Сложно представить, особенно тем, кто уже не в состоянии этого сделать, как больно людям; больно просто существовать в мире, который для большинства из нас опустел. Жизни многих оборвались на грязном поле рудников. Были те, кто смог оправиться от этого хаоса, забыть былой ужас, посчитав дни суда сплошным кошмаром, — счастливчики; они могут жить дальше, хотя бы попробовать. Но были те, кто, несмотря на дарованный судьбой шанс жить, остался в отвратительном запахе крови, пота и огненной ярости; кто продолжал видеть лишь эту войну. Они умирали, медленно и жестоко, сгорали в собственном гневе и бессилии. Они убивали сами себя. Возможно, это и к лучшему, что мне не пришлось ощутить подобного; я не знаю, что бы со мной было после последней пролитой капли крови.

Восточные рудники исчезли. Буквально через пару недель их сравняли с землей. Без жалости или сожаления новая власть втоптала в пыль и липкую темную грязь страшную историю своего города. Жестокость отныне обречена хорониться под могильными плитами. Восточный пустырь остался легендой в кошмарах и много позже зарос рогозом и погряз в наступающих с запада болотах. Случайные путники и неосторожные подростки, забредая ради интереса в топи, клялись, что видели войско отвратительных, изуродованных бойней мертвецов с оружием наперевес. Зло с тех пор стеной отравляет нелюдимые окраины города.

Солдаты герцога, те немногочисленные смельчаки, пожелавшие участвовать в последнем зверином суде, исчезли вместе с иллюзией герцогской власти. Ни один из них не вернулся с поля боя, что породило не одну легенду впоследствии: но факт остается фактом, гнилая империя, возводимая герцогом, развалилась в одночасье, натыкаясь на волну яростную и беспощадную.

Звери перестали быть зверьми. В общем понимании, конечно же. Сложив мечи, большая часть из нас ушла на покой — теперь не надо было бороться, боль и горе принесли за собой тусклое облегчение и ощущение призрачной защиты. Были те, кто согласился жить мирно, но не оставил оружие в стороне; они сменили герцогскую армию, став опорой нового города. Кто-то из зверей, чувствуя вину, бежал; кто-то зациклился на ощущении собственного превосходства и стал опасен новому, только-только восстающему от оглушительных ударов городу; кто-то был убит в гонениях. Былой строй безвозвратно разрушен.

Жители с радостью начинали забывать, кто такие звери; жестокая власть низов исчезла, растворяясь в приторной обыденности. Но для меня они навсегда остались зверьми. Существами, живущими инстинктами и интуицией; отвергающие власть и чужие приказы, но готовые отдать жизнь за дорогих им людей и собственные идеалы. Я счастлив, что судьба подарила мне шанс быть рядом, не долго, практически мимолетно; но я был здесь, я был одним из них.

Мы с Хамирой теперь вместе, как я и обещал, навсегда. Кто бы мог подумать, с этой мелкой, настырной, вредной девчонкой… Уму непостижимо, теперь все ее выходки я воспринимаю с улыбкой. Потому что она своя, родная, домашняя. Пусть прохладная, порой колкая, но своя. Девушка-Волчица; женщина-Госпожа. Думаю, Тотани может ей гордиться. Точно так же, как она гордится каждым из своих ребят.

Они нас навещают. Приходит вся семья, по несколько человек, группками. Разговаривают, рассказывают о жизни; как и раньше, докладывают своему вожаку, просят совета; а меня подкалывают, как старшие братья, шутят и иногда смеются. Правда, совсем горько смеются, закусывая губы и пряча от нас перекошенные печалью лица. Мы ничего не можем поделать. Нам остается лишь невесомо улыбаться им в ответ. А иногда хочется и потрепать кого-нибудь по голове. Утешить.