Станция на перекрёстке

Станция на перекрёстке

~

Пластинка треснула, и песня оборвалась.

Воздух подёрнулся рябью, привкусом йода и соли. Задрожала кухонная доска под маминым ножом, рыжие морковные кругляшки рассыпались по столу. Карандаш прыгнул у Изке из пальцев – картинку с долговязым пришельцем перечеркнуло красным. За окном потемнело, дома у горизонта колыхнулись, будто отражённые огромной водой.

Чёрной водой.

Папа грохнул дверью:

– Скорей! – выдернул Изке из-за стола.

Прежняя жизнь закончилась, и началось бегство.

Живую тьму так потом и назвали: Пустой Океан. В один день надвинулся, смыл большую часть мира. Пока Изке с родителями бежали, возникали и меркли теории – началась война, и это – оружие? Утечка и взрыв изерита? Атмосферная аномалия? – но Пустой Океан глотал их все – вместе с прежней жизнью. Когда Океан был за тысячи километров, он казался волной чёрного прибоя над горизонтом. Приближаясь, эта волна росла и росла, пока не вреза́лась в небо.

Океан глотал города, стирал огромные пространства. Одна за другой смолкали радиоволны. Стихало, рушилось всё знакомое прежде.

Однажды остановились в придорожном кафе.

Свет там был синеватый и тусклый, крапчатый стол – в глубоких царапинах. Ночной ветер хлестал о стёкла дождём. Изке пил молочный коктейль – вроде, вишнёвый, но ягодный вкус поблёк, как у выдохшейся жвачки.

Папа курил, а мама его не останавливала (перестань, здесь же Изке) как когда-то прежде. Комкала в руках салфетку. Глаза слипались, но Изке знал – засыпать нельзя: может, скоро опять бежать. Он глядел в экран на стене над головами родителей. Экран моргал кадрами разных мест – из них давно уже исчезло всё знакомое, и давно исчезли люди. Никто больше не хотел рисковать ради срочных новостей. Папа объяснил: журналисты оставляют камеры на маршруте бегства, чтобы постоянная трансляция предупреждала о приближении Океана.

Сейчас на экране вздрагивали неубранные поля.

Пусто.

Линии электропередач.

Пусто.

Дома, в темноте похожие на сваленные мешки.

Пусто.

Вдруг всё затряслось и задребезжало, в лицо впились тёмные брызги, а потом – огромная волна, ударила, раздавила, Изке вскрикнул – и от этого крика проснулся. Экран смотрел на него ослепшим чёрным глазом. В воздухе плыл странный шёпот, мимо мелькали и таяли цветные силуэты, говорили, говорили…

– Надо бежать, – вдруг понял и выпалил Изке, – бежим, бежим!

– И правда, – мама бросила салфетку, – мне не по себе.

Хозяйка кафе вытерла руки о грязный фартук. Мутно взглянула в окно, равнодушно пожала плечами:

– Далеко ж ещё. Чего уж бегать.

Но тогда родители послушали Изке. И правильно сделали – прилив ускорился.

Камера над кафе ослепла на следующий день.

Быстрее всего убежать от Океана можно было на поездах – континент сшивала сложная сеть дорог, а двигатель, запущенный изеритовой искрой, мог гнать поезд вперёд, даже когда монорельс позади ломался. Очень скоро вся жизнь хлынула по артериям железнодорожных путей. Но и они один за другим исчезали. Океан не останавливался.

Во второй раз Изке тоже видел предупреждение, но объяснить не смог.

(«Нет времени, Изке, скоро поезд, не капризничай»)

И родители его потеряли – где-то между станциями, на переходе к неповреждённому монорельсу. Нет, он потерял их. Только что держал мамину руку, отпустил, чтобы шнурок завязать – и вдруг потянуло знакомым – холодом, йодом, солью. Земля вырвалась из-под ног, треснула, Изке бросило прочь, сверху посыпался грохот, щебень, брусчатка.

Реальность лопнула. Изке вдохнул огромный глоток Океана, всю черноту, всю солёную горечь. Потом чернота рассыпалась вспышками, цветными линиями – будто карандашными штрихами. Эти линии потянули Изке за щиколотки, запястья, за горло. Он побежал, задыхаясь – сквозь Пустоту, сквозь изнанку мира.

Очнулся на незнакомом перроне. Сидел на холодном булыжнике, мимо толкались чужие ноги, тесная толпа, запах пота и страха. Не Океана. Изке запрокинул голову – на фоне сизого неба тускло светился фонарь. Да, Океан далеко, тут ещё что-то светится.

– Эй! – фонарь заслонила девчонка. Изке моргал, щурился, но различал только силуэт, – Всё в порядке?

Девчонка протянула руку, Изке схватился – она вздёрнула его на ноги, как будто вытащила из воды. Изке понял, что до сих пор не дышал от страха.

– Только не плачь, – предупредила девчонка. Теперь её было видно: старше Изке, чёрные волосы подвязаны глупой сейчас жёлтой лентой, губы упрямо сжаты. В руке чемодан, для неё огромный.

Какой-то дядька замедлил шаг, навис рядом.

– Осто…– начал предупреждать Изке, но не успел. Дядька толкнул девчонку, вырвал чемодан и ломанулся прочь.

– Чтоб ты утонул! Чтоб тебя Пустой проглотил, урод! – выпалила девчонка, и осеклась. Толпа хлынула в стороны, люди ускоряли шаг, сильнее сутулились. Кричать имя Океана – хуже приметы нет.

Девчонка повернулась к Изке, шмыгнула носом и повторила:

– Не плачь! Налегке проще! Да? Пойдём, а то поезд пропустим. А, нет, стой, подожди, у тебя же шнурок развязан!

Не прекращая болтать, принялась завязывать, а Изке кусал изнутри щёку, чтобы не заплакать, не рассердить девчонку, а то вдруг она тоже исчезнет.

Звали её Зефри, и дальше они отправились вместе.

Бегство дробилось лихорадочным стуком колёс, растворялось в огромной тени Океана, в солёном, тяжёлом дыхании – его и людей, спасавшихся бегством. С каждой пересадкой их становилось меньше.

Зефри не унывала, не сдавалась и Изке не позволяла сдаться.

Иногда Изке мерещилось: он всё ещё спит за столом в кафе, спит и никак не может проснуться, снова сказать: «Бежим», сказать вовремя. Только Зефри ненадолго заставляла его очнуться – но не там, где Изке очнуться хотелось. В бывшем товарняке (всё стало бывшим, всё уходило в прошлое), или в тёмном купе – свет экономили, горели только аварийные линии вокруг окон.