Станция невозвращения

Глава 4

- А военного этого я нашел два года спустя, - глухо продолжил Павел. – Тогда уже Полис существовал как организация; медленно, но верно стали осваивать близлежащие тоннели и соседние станции. Он лежал в технической перемычке между параллельными тоннелями. Вернее, то, что от него осталось. Я узнал его лишь по остаткам формы.

Павел достал из ящика нагрудный знак.

- Вот, - он положил вещицу на стол.

Алексей Владимирович осторожно взял ее. Металлический ромбик, на нем двухглавый орел – краска даже не потускнела.

- Он застрелился, - Павел смотрел в сторону. Воспоминание тех далеких дней не приносило бодрости и навевало смертную тоску. – Знаете, Алексей Владимирович, говорят, что все самоубийцы трусы. Я считаю, что это не так. Нужно иметь много мужества, чтобы признаться самому себе в том, что все уже кончилось и надо лишь поставить точку. Я уважаю этого офицера. Наверное, он чувствовал себя в чем-то виноватым перед остальными людьми. Хотя бы потому, что носил форму. Вот и поставил точку – сразу, без раздумий. Умер, как и подобает военному, от пули. Не стал ждать, когда медленно загнется от радиации, голода или еще чего, уже забыв, кем он был. Как все мы…

Павел замолчал. Тишина казалась гнетущей и физически ощутимой.

- Знаете, Павел, я вот сижу сейчас и ловлю себя на мысли – какой невообразимый кошмар мне снится, - тихо сказал Орловский. – И что еще немного, и я проснусь от звонкой трели будильника. И вздохну с облегчением…

Шорохов покачал головой.

- Не вы один, Алексей Владимирович. Уж поверьте мне – все, кто сейчас прозябает в метро, уже второй десяток лет изо всех сил пытаются проснуться. Каждый раз, ложась спать, где-то в глубине души надеются, что завтра проснутся в своей постели, увидят чистое небо, а придя на работу, будут с увлечением рассказывать сослуживцам о посетившем их ночном кошмаре. А он все не кончается, и каждое утро лишь приносит разочарование в тайных надеждах. Именно поэтому многие плачут по утрам.

- Оказывается, чтобы поверить в окружающую действительность, ее не только надо увидеть своими глазами, - Орловский глотнул чаю. – Нужно стать ее частью, пропустить реальность через самого себя.

- Вы, право, как философ…

Алексей Владимирович посмотрел на Павла. Теперь в его взгляде уже не было удивления или растерянности. Не было даже подавленности. Лишь мрачная сосредоточенность.

Настал черед удивляться Павлу.

- Расскажите мне, Павел.

- О чем?

- Обо всем.

Рассказ Павла затянулся далеко за полночь. Наверное, он еще ни разу в жизни не говорил так долго о самых простых вещах – о метро. О том, как жили люди, пытаясь из обломков прошлого построить подобие нормальной жизни. Звучало это странно – нормальная жизнь в ненормальном мире.

Он говорил что знал – о метро в целом, об известных ему независимых станциях, о крупных содружествах вроде Ганзы и Красной линии.

Рассказал и о заброшенных станциях, куда, кроме безумно отважных сталкеров, никто соваться не смел.

О мутантах и прочей расплодившейся от радиоактивного заражения «нежити» в тоннелях, лежавших слишком близко к поверхности.

О деградировавших людях, которые, полностью утратив остатки человечности, поддались очнувшимся в подсознании животным инстинктам и превратились в ужасное подобие полузверей.

Упомянул и о бушевавшей несколько лет назад эпидемии чумы, взявшейся неизвестно откуда и выкосившей ни одну сотню людей. Лишь кардинальными мерами – подрывом тоннелей - удалось остановить ее распространение. Что сейчас творилось на изолированных таким образом станциях – Авиамоторной, Римской, Площадь Ильича – не знал никто. Даже сталкеры никогда не посещали их, не приближаясь даже к входам на поверхности.

Рассказал Павел и о самом Полисе, о его необычной социальной структуре с делением на касты. О том, что здесь «собирают и хранят то, что в других местах кидают под ноги» Павел говорил с гордостью, искренне считая, что пока люди еще способны ценить интеллектуальное наследие прошлого, у них всегда остается шанс улучшить собственное настоящее.

Алексей Владимирович слушал не перебивая. Так, наверное, выслушивают откровение – молча, сосредоточенно, глядя в глаза собеседнику. В его взгляде уже не было непонимания или прежнего удивления, будто за этот короткий промежуток времени он сумел принять окружающую действительность, пропустить ее через собственное сознание как нечто само собой разумеющееся.

Сказал Павел и о Москве – вернее, о том, что осталось там, на поверхности.

Через несколько дней, после того, как опустился гермозатвор, несколько смельчаков рискнули выбраться на поверхность через вентиляционную шахту.

Они не вернулись.

Тоже самое случилось и со следующей группой.

Из третьей вернулся только один. Он умер через несколько минут, сумев сказать только два слова: «Там – смерть».

Смотреть на него было страшно – лицо, вспухшее от радиационных ожогов, утратило все человеческие черты. Его похоронили, замуровав наглухо в какой-то подсобке в глубине тоннеля. Дозиметр рядом с телом заполошно трещал, выдавая сильный радиоактивный фон.