Станция невозвращения

Глава 6

Теперь настал черед удивляться Шорохову.

- Это было года за полтора до того, как… со мной случилась эта оказия. В метро появился странный человек. Без документов, одетый в старье, грязный, но с пистолетом и ножом. Милиция тут же скрутила его. Он все твердил про ядерную войну, про метро, как последнее убежище выживших.

- И что с ним стало?

Профессор усмехнулся.

- У таких людей всегда один удел – принудительное лечение в психушке. Но, я думаю, и это для него благо. Если вспомнить, в каком более ужасном кошмаре он жил.

Павел покачал головой, сказанное просто не укладывалось в сознании. Однако уже где-то в глубине души зародилась безумная мысль – вот она, призрачная возможность вырваться из замкнутого круга затянувшегося постъядерного кошмара.

- Видите, Павел, и от слухов бывает толк. Если все правильно сопоставить и попытаться найти зерно истины.

- Значит, вы решили идти на Полянку, профессор? – нарушил затянувшуюся паузу Павел.

Этот человек, взявшийся в прямом смысле ниоткуда, вдруг пробудил в его душе дремавшую искру – не просто надеяться, но искать, бороться. Пусть даже в самое несбыточное. И тогда оно в самый неожиданный момент вдруг превратиться в реальность.

- Именно, - в голосе Орловского звучала твердость.- Понимаете, Павел, я человек другого времени. Во всех смыслах этого слова. Это не мой мир. Конечно, можно смириться и остаться здесь и жить как все. Но… Как бы вам это объяснить?

Он потер руками лицо, собираясь с мыслями, затем скомкал снятый ранее галстук и засунул его в карман, словно бы этот атрибут одежды мешал ему.

- Вы все дети этого мира. Вы пережили то, что не переживал ни один человек на земле – я имею в виду там, в моем времени. И вы переродились – внутренне, научились ценить по достоинству то, на что просто плевали тогда, до того как… Для этого нужно было случиться самому ужасному – ядерному безумию. Такова уж сущность человека: сначала он в исступлении разрушает все созданное, а потом по крупицам воссоздает, жалея о содеянном. Как там говорили? Что имеем – не храним, а потерявши плачем. Но вы – я имею в виду всех выживших в метро – насколько я могу судить, не плачете. Нет, вы выжили и живете. И по своему радуетесь. Вы сильные. Выжить в ядерном апокалипсисе, сохранить искру разума, человеческие качества – это ведь почти невозможно. И тем не менее… Простите, Павел, сумбур какой-то… Все, что наболело на душе…

- Алексей Владимирович, а что вы планируете делать на Полянке?

- Толком еще не знаю,- Орловский пожал плечами. – По крайней мере, нужно исследовать станцию - осмотреться, понаблюдать. Должны же быть какие-то внешние признаки всего того… что там творится.

Павлу вдруг стало не по себе только от одной мысли, что придется задержаться на проклятой всеми станции. До ощутимого озноба на спине.

- А если ничего не получится? – он испытующе посмотрел на профессора.

- А что, собственно, должно получиться, Павел? – Орловский спокойно выдержал его взгляд. – Прежде, чем что-то предпринимать, нужно хотя бы узнать, с чем мы имеем дело.

- Все несколько сложнее, Алексей Владимирович. Полянка хоть она вот, рядом, но перегон на нее считается заброшенным и неиспользуемым. Там творится невесть что. Порой лезут такие твари, что и вспоминать страшно. Для того там и держат блокпост, на котором мы с вами встретились. Все путешествующие делают крюк, обходя ее, или используют межлинейники, чтобы срезать путь, но это только те, у которых хватает средств нанять опытного проводника.

Павел помолчал.

- Вы здесь только сутки, профессор, и, поверьте мне, я рассказал вам только малую часть об этом безумном мире.

- Есть какие-то предложения, Павел? – Орловский пристально посмотрел на собеседника.

- Я пойду с вами, профессор, - не раздумывая, ответил Павел. – Потому что вряд ли вы найдете попутчика в этом путешествии.

- Даже и не знаю что сказать, Павел, - Орловский вроде как даже смутился.

- А ничего не надо говорить, Алексей Владимирович. Раз уж так вышло, что вы… осчастливили меня своим появлением здесь, то, я думаю, в этом есть некий тайный смысл. Так что дальше пойдем вместе.

Павел помолчал и продолжил.

- И, я думаю, откладывать это не стоит. Завтра утром вас устроит, профессор?

- Более чем, - Орловский кивнул. – Хотя вы вовсе не обязаны это делать.
- Перестаньте, профессор, - Шорохов махнул рукой. - Знаете, ведь вы все правильно сказали – живем на обломках былого мира, и даже умеем радоваться.

Он усмехнулся.

- Только радость эта сквозь слезы. Мы как крысы – зарылись под землю и устроили возню за кусок пищи и глоток незараженного воздуха. Это ли жизнь? Это прозябание. Мы как бледные тени прежней жизни: прекрасно осознаем, что она безвозвратно ушла, но упрямо пытаемся создать нечто подобное. А все почему? Люди боятся задумываться над своей жизнью – это страшно, потому что смысла нет. И так же страшно вспоминать ту жизнь, прошлую. Потому что тогда накатывает такая тоска, что становиться еще хуже. А вот мне не страшно, верите, Алексей Владимирович? Я и живу этими воспоминаниями, потому что они единственное, что осталось у меня стоящее. И они же дают моральные силы. Не знаю почему. И еще книги.