Становление и прочее

Становление и прочее

Вечер давно минул, уже была ночь, а работа в келье брата Шевича продолжалась. Скромная комнатушка располагала всем необходимым: узкий гардероб, грубо сбитая кровать, качающийся столик, за которым сидел сам обитатель, и полка с несколькими книгами. Окошко было занавешено, не смотря на темноту. Брат, иногда почесывая щеку или кусая карандаш, завершал последнюю на сегодня страницу комикса.

Небывалое вдохновение посетило его сегодня. Даже неудобный стол, переваливающийся вслед движению руки, и тусклое освещение керосинки не раздражало его ― Шевич был полностью занят работой. Он сделал пару метких штрихов, вписал в диалоговое окно реплику, подглядел в блокнот. В помещении раздавались звуки от чирканья карандашом и шелеста бумаги. Дойдя до правого нижнего края, брат осмотрел весь лист: он был полностью зарисован страницей комикса. Работа была проделана искусно, никаких погрешностей, рисунок смотрелся приятно глазу. Шевич, выпустив воздух из ноздрей с характерным звуком, остался доволен тем, что нарисовал. Сюжет им был давно придуман, персонажи прописаны, оставалось только создать очередное произведение.

Откинувшись на спинку деревянного стула, брат узнал время по наручным часам и тут же подпрыгнул. Три часа ночи! Блинский, мне же поручили провести проповедь завтра, ― думал он, ― пока отец в отъезде. Ряса священнослужителя быстро оказалась на полу, потом была переложена на стул, но все так же неаккуратно, комком. Сам брат Шевич сбросил покрывало с кровати, а потом залез под одеяло. Долгая бурная творческая деятельность совсем сбила весь сон. Пытавшийся заснуть долго извивался на неудобном матрасе, но все никак не мог уснуть. Спустя двадцать минут он вспомнил, что забыл прочитать обычную молитву перед сном. Брат не помнил ее наизусть, а вставать было очень лень, поэтому он наскоро стал шептать ее прямо в постели, пропуская слова. Конец Шевич забыл напрочь.

Вся эта аскетичная работа священника не доставляла ему особого удовольствия или просветления. Брат ушел из мирской жизни только потом, что некуда ему больше было идти. Из художественного университета выперли за похотливый рисунок про директора, домой возвращаться не было ни малейшего желания из-за деспотичного отца, тиранившего все детство ребенка. От части, именно поэтому Шевич замкнулся в себе и стал расти, как творческая личность. Но этот его рост был никому не заметен. По-настоящему он стал открываться миру только после знакомства со школьниками церковной школы, что была неподалеку от его дома. Ему тогда было лет пятнадцать-шестнадцать. Брат, в то время не обладавший этим званием, учился в обычной школе, но часто встречал церковников ― так называли учащихся духовной школы ― в местном книжном магазине. Конечно, его интересовали больше комиксы и манга, а не религиозная литература, но он пару раз столкнулся с церковниками, слово за слово, и они стали общаться.

Общение с новыми друзьями потихоньку раскрепощало Шевича, делало его увереннее. Как-то они сидели вместе в парке, обсуждали события последней недели. Когда речь зашла о пришельцах, которые часто посещали их регион, брату показалось очень смешным описание инопланетной жизни со слов своего друга, Сергия. Достав из рюкзака школьную тетрадь, он набросал эскиз существа так, как представлял его, исходя из устного описания своих друзей. Рисунок получился неплохим, но до идеала тоже не дотягивал. Сергий и еще пара церковников сначала по-доброму хохотали над ним, уж очень смешным показался им инопланетянин, а потом серьезно попросили Шевича нарисовать что-нибудь еще. Он до самого вечера наносил на бумагу людей, зверей, выдуманных существ под диктовку друзей, которые пытались перефантазировать друг друга в своих выдумках. Оказалось, что у Шевича прослеживается талант художника, а одиночество и комиксы развили у него прекрасное воображение.

После школы его выбор пал на художественный университет. Распрощавшись со своими друзьями, которые после окончания всех духовных экзаменов разбрелись работать по окружным церквушкам, он без каких-либо трудностей сдал все вступительные тесты. Сама учеба в университете стала для него настоящей рутиной. Долгие лекции отбивали весь творческий потенциал в душе Шевича, а так как он не завершил художественную школу, то ему приходилось после основных занятий подолгу сидеть в библиотеке и наверстывать упущенное. К большому сожалению, ему не оставалось времени для самореализации, творить для себя он больше не успевал, да и был настолько вымотан, что просто не мог выжать из себя ни капли креатива.

Бывало, сядет Шевич над чистым листом и вознамерится что-нибудь нарисовать. Долго смотрит в темноту за окном, иногда опускает руку с карандашом и чертит какие-то линии, но ничего дельного не выходит. А ведь столько интересных идей ему пришло днем! Проходит двадцать минут, час, а Шевич все переводит взгляд с листочка на окно, но не может выдать хотя бы простейшую зарисовку. Голова кажется неимоверно тяжелой, глаза слипаются, душа тревожится о завтрашних ранних занятиях. В такие моменты он бросает всякие попытки рисовать, с камнем на сердце ложиться в постель и почти сразу проваливается в сон.

Став «кладбищем» оригинальности Шевича, университет быстро надоел ему. Не этого он ждал от взрослой жизни, полной чувственных порывов и страстей. Вечеринки студентов его не впечатлили: толпа подростков, желающих самоутвердиться самым что ни на есть простым образом ― пьянкой и бахвальством ― ничего не устраивало бедного художника.

Поняв, что лекции и занятия не принесут абсолютно никакой пользы брату, он начинает усердно бездельничать. Вернувшись после очередного учебного дня, он скинул с себя сумку, полную пособий, учебников и тетрадей и громко объявил: «С меня хватит! Больше никаких попыток угодить этим усатым академикам! Я не собираюсь тратить свои лучшие годы на положительную оценку и скупую похвалу от препода!» Два соседа по комнате зааплодировали, кто-то присвистнул и крикнул: «Браво!» Хотя, их реакция была ни чем иным, как дружеской ироничной шуткой, но она дала небывалый прилив вдохновения Шевичу. Тем же вечером он побежал в магазин красок, успев в него за пять мину до закрытия, купил несколько баллончиков с краской и нарисовал на стенах университета расколотую цепь. Этой выходкой вандализма он символизировал сброс оков. Так наступил новый период жизни Шевича: период бурной творческой деятельности.