Старый друг лучше новых двух

Вот и всё. Поминай как звали. Ни тебе имён, ни фанфар, ничего.
      Борис Вячеславович стянул вязаную шапку с облезлым помпоном, вытер ею лицо и раздосадованно сжал в кулаке. Бросил бы на землю, да нельзя: весна кругом, грязь, глина липнет, потом не соскребёшь. Вместо того чтобы раздвинуть кусты и выглянуть, он сел на вывернутый из земли бордюр и похлопал по карманам штормовки. Горькая папироса даст небольшую передышку.
      ПалСаныч стоял позади и молчал. Разглядывал из-за голых, колючих веток пустырь и катал между пальцами красный камушек, который отковырял из крышки расколотой надвое шкатулки. Никакой ценности трофей не представлял, но чёрт дёрнул достать перочинный нож и повозиться с вещицей. Вернуться бы в палатку на берегу ещё не вскрывшейся реки, но Борис Вячеславович на тихое, неуверенное предложение даже не обернулся. Сидел и курил.
      ПалСаныч молча ждал.
      Говорят, жизнь пахнет весной и тополиными почками, а ещё свежей смолой. Может, талой водой и берёзовым соком, который сейчас днём с огнём не сыщешь, хоть все берёзы обойди вокруг. В прошлый год апрель выдался не в пример остальным тёплый и плавно перетёк в засушливый май и всё равно не принёс душистой весны. К концу мая деревья всё ещё стояли голые и безжизненные, как будто ноябрь взбесился и перевернул термометр вверх ногами. ПалСаныч заскучал в ожидании кульминации и сам себя одёрнул за мысли чёрт знает о чём. Какие берёзы коту под хвост, какой май?
      — ...говорят, в этот сумрачный вечер ещё не пора, я оставлю костру...
      — Кто говорит? — ПалСаныч ничего не разобрал из того, что бубнил геолог себе под нос.
      Борис Вячеславович не сразу отозвался, а когда повернулся, беззлобно ответил:
      — Говорят, под землёй черти кур доят. Так, песня просто, мотив вспоминаю, — и отвернулся.
      Он бережно вытянул ещё один окурок из пропахшего жжёным табаком нагрудного кармана, покрутил его между пальцами, но не торопился раскуривать взамен догорающему. ПалСанычу стало не по себе: ещё вчера боевой товарищ отшучивался, кутаясь морозным утром возле костра в штормовку, травил байки, а сегодня сам не свой. Ей-ей, морской волк, якорь мне в корму.
      И только сейчас ПалСаныча осенило, как гром среди ясного неба: дело вовсе не в безмятежности и не в созерцании канувшего в лету бытия, ничего этого попросту нет. Домысел, не более. Борис Вячеславович и бровью не повёл, целился даже без дрожи в руках. И стрелял без сомнения. В ушах до сих пор звенело, а испуганные птицы только-только угомонились, перестав перекрикивать друг друга кто во что горазд. А вот что было после — вот куда надо зрить.
      Геолог после выстрела ещё долго стоял и целился туда, где уже никто не стоял. ПалСаныч не решился окликнуть его или дотронуться до дружеского плеча. И пока он ждал, холодный ветер забирался под одежду и прижимался к озябшей коже. Наваждение какое-то. Борис Вячеславович обречённо опустил ружьё и покачал головой. Будто сожалел о промахе, которого не случилось.
      Стало совсем неуютно и по-утреннему морозно в тягучем ожидании. Наверное, ПалСаныч куда меньше бы беспокоился, если бы геолог вытащил любимую оливковую фляжку, поболтал содержимое и отпил глоток-другой. Язык бы развязался, а там, глядишь, на душе стало бы легче. У обоих.
      — Может... — неуверенно нарушил молчание ПалСаныч.
      Геолог покачал головой.
      — Нет, ПалСаныч, нет, — скорее обречённо, чем озадаченно, ответил Борис Вячеславович.
      С насиженного места так просто не уходят. А когда спокойная жизнь накрылась медным тазом, громко брякнув, тем более. Уже дом не дом, крепость не крепость, а уютное гнездо поддерживать нечем и незачем. Да и не для кого: не для себя же. Жизнь бродяги полна внезапностей. Пойди разбери, что на уме у человека, которого вроде успел узнать и привыкнуть к его заморочкам, как он подкидывает новую головоломку.
      Желудок трагично проурчал короткую арию и затих. Ни вчера, ни сегодня рыбалка так и не задалась. Геолог даже пошутил, что клюёт всегда вчера и завтра, на что ПалСаныч заметил: так вчера тоже не клевало. Их завтрак прошёл как обычно: тушёная капуста, пахучее варево из котелка без намёка на мясо — охота, как назло, тоже не задавалась. Животные голодали и уходили всё дальше. Люди и одичавшие от голода собаки плелись за ними, пасли, как волки оленей. Не всегда встречи псов и людей заканчивались мирно: кто быстрее и сильнее, тот прав и сыт. Добытому коню в зубы не смотрят, ешь и помалкивай.
      Докурив, геолог неаккуратно растёр окурок о серый бок бордюра и отбросил бесценный остаток в сторону, а вместе с ним так и не начатый. То ли не заметил, то ли правда расстроился. Вытер уголки рта и потёр щетинистый подбородок, оставаясь плавать в океане мыслей. Непогода подкрадывалась всё ближе, заволакивая небо и неся холодный ветер и надоедливую, как мошкара, морось. Борис Вячеславович хлопнул себя по коленям и тяжело поднялся.
      — Ну вот и всё, — прокряхтел он и раздвинул кусты.
      На пустыре, посреди грязных весенних луж и клочков почерневшего снега, лежал человек. Геолог не промахнулся. ПалСаныч, перед тем как шагнуть вперёд, скептически всмотрелся в силуэт. Так и хотелось сказать: "Честное слово, спит". Люди так не умирают. Хотя пойди разбери, как оно должно быть по учебнику. Положи подушку под голову, и никто не скажет точно — жив человек или нет. ПалСаныч ещё помялся для проформы, раздумывая, не хочет ли путник их провести, так не понравившийся Борису Вячеславовичу.
      Человек так и не шелохнулся, даже когда геолог опустился рядом. Ни лужи, ни мелкая морось его не пугали. ПалСаныч чертыхнулся в сердцах, поправил рюкзак и поплёлся следом, предварительно спрятав камушек в нагрудный карман. Талисман так себе, хотя всё может быть. Поднял небрежно и расточительно выброшенные окурки, обдул от дождинок, завернул в дырявый носовой платок и спрятал про запас для товарища. Под ногами зачавкало.
      Дождь припустил.
      Борис Вячеславович стянул видавшие лучшие времена митенки и обтёр о штаны ладони. Аккуратно, с осторожностью он убрал промокшие русые пряди с лица молодой женщины. Про таких говорят, что возраст над ними не властен: можно дать и сорок, и одновременно двадцать лет.
      — Мда... — только и выдавил ПалСаныч.
      Он опустился на корточки и стянул с себя шапку. ПалСаныч хоть и считал себя ещё не до конца оперившимся для старого нового мира, но порой рассуждал, что где-то внутри него есть корни старой закалки. Нет, умершие встречались, на каждом шагу. Кто находил смерть по глупости, кто сам забирался в петлю, а с кем-то жизнь просто поступала несправедливо. Но иногда это происходило будто не по совести. Женщин и детей по-прежнему было жаль.
      — Складная лопата у тебя с собой или там осталась? — голос у Бориса Вячеславовича, в отличие от рук, не дрожал. Только так горько прозвучал вопрос, скорбно, что самому захотелось застрелиться.
      ПалСаныч виновато развёл руками: там, в лагере. Геолог махнул рукой и потянулся было к карману, но ещё раз махнул рукой и почесал обросшие щёки, рассматривая спокойное лицо "спящей красавицы". Над её верхней губой виднелся мягкий, светлый пушок, который совсем не портил симпатичную женщину. И румянец ещё не ушёл со щёк.
      Она смотрела в сторону, безучастная, спокойная, без тени страха или страданий. Не отмучилась, а даже просто не заметила или не успела удивиться смерти. Словно это не её застрелили. ПалСаныч проследил за стеклянным взглядом и обернулся, поёжившись, как будто за их спинами правда что-то было необычное. Пустырь, облезлые кусты и покинутые каменные двухэтажки за ними. Пугающие пустыми глазницами уставших окон и старые, как сама жизнь. Глазу не за что зацепиться, но "спящая красавица" что-то углядела.
      Борис Вячеславович положил ладонь на её лицо и закрыл глаза.
      — Никогда ещё не доводилось...
      ПалСаныч потянулся к карману вельветовой куртки, хотел проверить, что при себе держала женщина, но геолог остановил его и покачал головой.
      — Не в этот раз.
      Повторять не пришлось: они не мародёры и, в общем-то, не убийцы. При самообороне случалось разное, приходилось и пугать, и стрелять в воздух, и убивать нападавших из принципа "убей или умри сам". Мёртвым ни к чему сигареты, алкоголь, еда и целая одежда, а лишнего они не брали. И первыми не нападали. Раньше по крайней мере.
      Борис Вячеславович загрёб горсть сырой земли, взвесил её в ладони, тяжко вздохнул и положил на грудь мёртвой женщины. Он долго молчал, а ПалСаныч не прерывал гнетущих мыслей.
      — Вот и всё, ПалСаныч, — вздохнул геолог.
      Борис Вячеславович выпрямился и отряхнул промокшие колени. Погода так и не торопилась радовать: а куда ей, собственно, спешить? Вернуться бы в облюбованный за пару дней лагерь, разбудить погасший костёр и стянуть наконец обувь. А потом заварить густого чаю, благо заварка ещё не закончилась, и завернуться в тёплый спальник, чтобы переждать тягучий день и вступить в заблаговременно опостылевшее и усталое завтра.
      Геолог поплёлся с пустыря, и ПалСаныч, не оглядываясь, пошёл следом.
      — Отчего же всё? — запоздало спросил ПалСаныч.
      — Вот и остался я, стареющий дурак, совсем один. Пень пнём.
      ПалСаныч удивился: как же так вышло? Неужели всё из-за той женщины? Так нужно ли её тогда было убивать? Может, Борис Вячеславович ошибся, осёкся, спутал её с кем-нибудь, а теперь вот винит себя. Так?
      — Нет, ПалСаныч, не так. Когда у тебя есть друг, ты счастливый человек, а когда есть враг — богатый. Только враг будет просыпаться и засыпать с твоим именем, шептать его как молитву, без боязни прослыть бесполезной единицей, если выражаться уж совсем вычурно. Умрёт враг — с ним уйдёт и самое важное, и некому будет бросить на бренное тело горсть земли и выпить глоток-другой.
      Борис Вячеславович остановился и достал из-за пазухи оливковую фляжку. Осторожно взболтал содержимое, проверяя, сколько ещё жгучего зелья внутри, и отпил. ПалСаныч обернулся. Пустырь остался позади, чтобы сохранить ещё одну чужую тайну.
      — Некому больше жить ради моего имени. — Геолог вздохнул. — Пойдём за лопатами, моя тоже осталась в палатке. К полудню управимся, как раз к обеду. Пора и честь знать: надо успеть до вечера уйти.
      ПалСаныч молча кивнул.
      В подтверждение слов из кустов высунулась пегая и пыльная морда. Исхудавшая собака голодным и испуганным взглядом проводила путников, но поостереглась выходить из укрытия. Наверное, ещё долго будет вглядываться туда, куда они скроются, пока решится выбраться, поджав хвост.
      Одни хранят скелеты в шкафу, а другие водят за собой вереницы теней. Геолог относился к тем самым, к другим. За его плечами, возможно, стояли десятки неприкаянных душ. Тяжёлый багаж для одного человека, но в итоге у каждого своя ноша. ПалСаныч в последний раз оглянулся. Вот оно как интересно в жизни складывается: и без друзей тяжело, и без врагов не легче. Мда.