Старый Махо курит трубку

Старый Махо курит трубку

Аэропорт натужно выплевывает на улицу горстку помятых, уставших людей в широких куртках и штанах. Прибывшие курят, стряхивают пепел на черные клумбы, закидывают длинные чехлы на крышу микроавтобуса, грузятся сами. Берут по пути теплое пиво, душное нутро машины наполняется звоном. Парень в надвинутой на один глаз шапке глядит в окно, рисует на запотевшем от жаркого дыхания стекле горы, стройную вертикаль канатки, фуникулер, восход. Впереди целых две недели отпуска, пухляка, каталки. Глаза его закрываются, ресницы дрожат, пропуская первые мутные грезы, когда не разберешь, где сон, где явь. Вдали показываются очертания маленького поселка, парень просыпается и, потерев рукавом стекло, смотрит наружу. Втягивает голову в плечи, протяжно зевает. Нескоро еще потянет весной, нескоро запоет она в сладком запахе первых липких почек, в жирном, хлебном дыхании земли. В канун Нового года в долине по-зимнему сумрачно, несет с севера колкие снежинки, бросает горстями в лицо. Бесцветное бельмо солнца подглядывает в неровную полынью облаков у самой кромки гор. Долина встречает новых путников, ласково морочит снегопадом, неслышно заливает входы и выходы белой крупой.

...

Следующую неделю погода безмятежна. Небо переливается палитрой синего: от ультрамарина до нежно-голубого, незабудкового. Мороз приятно покусывает щеки, свежий ветер рвет в клочья и рассеивает без следа сигаретный дым. Напялив на глаза любимую, до невозможности растянутую шапку цвета давленого киви, Стас мечтательно глядит из открытых створок лоджии на клубы тумана у дальних вершин. Он не слышит приближения Лешего, но безошибочно угадывает его присутствие по едва уловимому запаху сырой шерсти и табака. Никогда не понимал, как можно курить эту феерическую гадость. И где он только ее достает.

- Не хочу идти.

- Ты с ума сошел, - Стас оглядывается и саркастически изгибает бровь.

- Мне не нравится эта затея с восхождением. Не знаю почему. Просто чувствую, - Леший не спешит выходить из комнаты, что невыразимо бесит Стаса. Что за манера разговаривать из-за спины. Он отворачивается и сплевывает с балкона. На ровной поверхности ближайшего сугроба появляется маленькая круглая дырка, как будто кто-то кинул сверху двухрублевую монетку.

- Не понимаю. Мы же будем не одни. Опытный инструктор, все дела. Параноишь?

- Пахнет бураном.

- Чушь. Всю неделю обещали хорошую погоду. Подвела тебя твоя чуйка.

Леший кивает головой – то ли соглашается, то ли просто расправляет широкие плечи – и бесшумно, как снежный зверь, уходит в маленькую кухню. Оттуда раздается позвякивание бутылок и чирканье зажигалки. Стас улыбается чему-то своему, зябко трет руки, засовывает их в карманы толстовки и подмигивает пейзажу за окном.

Где-то в горах слой наста на южном склоне издает негромкий щелчок, сползает вниз. Никто этого не видит, не слышит. Солнце все так же ласково светит – ни единого облачка.

...

В домике Лу и Фро натоплено. Женщина орудует у маленькой печурки, голова ее повязана большим цветастым платком, полные руки по локоть в муке. Мужчина остерегается приближаться к жене. Когда у женщины болит голова, лесные боги гневаются – старая мудрость малого народа. У них все в роду такие – необузданные, скорые на расправу. Фро исподтишка косится на медную сковородку с внушительной вмятиной. Ему совершенно не хочется ссориться. Ему невыносимо хочется курить. И новую нору на склоне Южного цирка. Или хотя бы еще один спокойный вечер у жаркого огня. Не такие великие желания, если подумать. Вполне выполнимые. Фро берет в руки кружку с темным элем и усаживается в плетеное кресло. Еловая хвоя мягко потрескивает в деревянном мундштуке трубки, колечки цвета болотной тины уютно теснятся под низким земляным потолком. Вынырнув из мягкой дремоты через пару часов, Фро наблюдает следующую картину: Лу вяжет – больше дергает и портит нитки, нога ее рьяно качает люльку, но дитя никак не хочет засыпать. Лицо женщины сердито, она тянет носом воздух и пыхтит:

- Зачем люди ходят? Мало им склонов внизу, они уже и сюда добрались! Нет мне покоя! – Лу поправляет тугой узел платка надо лбом и громко вздыхает. Фро не спеша докуривает, долго сидит у остывающего камелька, молчит. Потом встает и направляется к выходу. На ходу накидывает теплую фуфайку из овражьего мха, выскакивает наружу. Голос женщины – резкий, как крик чеглока – застревает в щели полузакрытой двери. Фро протискивается по темному узкому проходу. Пробирается внутрь сарая, не глядя запускает руку под балку – третью от входа, с длинной трещиной по правому краю. В руке его на миг оказывается тугой сверток и тут же исчезает за пазухой. Фро аккуратно прикрывает скрипящую дверь, выползает наружу, на мороз. Выбирается на самый верх сугроба, под которым таится его дом, лишь сизое кружево дыма из жаркой прорехи в снегу выдает присутствие жилища. Осторожно спускается вниз по склону – туда, где долина тонет в чернильном мареве ранних сумерек. Суетливая поземка заметает его следы.

Через полчаса он уже стучит в перекошенную дверь, укрывшуюся под снежным козырьком-навесом в тени большого валуна. Дверь висит на одной петле, и сквозь щель видна часть комнаты. Фро смотрит на отсветы очага, слышит шаги хозяина, но ему не спешат открывать. Когда у него начинают неметь ноги, из глубины доносится недовольный окрик:

- Кого еще принесло?

- Это я…Фро!

За дверью невнятно бурчат, потом отворяют. Фро заходит, не дожидаясь приглашения, располагается у жаркого огня, над которым томится овощное рагу с лесными травами. Варево издает восхитительный аромат, и гость невольно сглатывает, дергая остро выступающим кадыком.