Стая

Глава 1. Утро на керамзаводе

Ветер сушит кожу, жжет и без того красные глаза. Шум деревьев мешается с гулом в ушах. Я сам как дерево. Стою, качаюсь тут под угрюмую болтовню криминалистов и звуки полицейских сирен. Трухлявое уставшее дерево с двумя глубокими дуплами вместо глаз. Мёртвый полутруп, как и все в понедельник утром. Воскресну только от живительного эликсира под названием кофе. Напиток богов. Будит, даёт силы жить эту жизнь, наполняет желудок приятным теплом. Самое то для раннего подъёма.

Но сейчас в моём желудке нет ничего кроме раздражения и утреннего стакана воды. Пить воду натощак ведь полезно?

В разбитое окно влетает очередной поток ледяного ветра. Морщусь, потирая плечи. Да, середина ноября погодой не радует.
Прямо над носом причина моего столь раннего подъёма, а следовательно, и раздражения.

Висит, болтается.

Голова в чёрных волосах опущена на узкую мальчишескую грудь в забавном оранжевом свитере.
Трогаю за руку. Ладошки синюшные, но не ледяные. Значит, умер не так давно.
“Бедняга, — вздыхает подошедший ко мне Иваныч, старший криминалист. — Молоденький совсем, вся жизнь впереди. Была".
“Да. — Отвечаю, но не поворачиваюсь — сил нет. — Ему лет четырнадцать, если не меньше. В таком возрасте только с друзьями уроки прогуливать, да за девчонками бегать. А он вон, на заброшках зависает. Не та нынче молодежь пошла”.— смех сам вырывается из груди вместе с сухим кашлем.
Иваныч смотрит на меня странно, а потом тоже хихикает.
Ты не подумай ничего такого, я не злой человек и над чужой бедой издеваться не посмею никогда. Но в нашей профессии без смеха не выжить. Если будешь ко всему серьёзно относиться, через годик работы с вот такими вот делами сам в петлю полезешь.
“Как снимать будем?” — спрашиваю, вытирая слезящиеся глаза.

“Да сейчас пацаны стремянку притащат, веревку срежем и вместе с трупом унесем”.

“Давайте только быстрее, меня уже всеми семью ветрами обдуло”.
О, пресвятая Фарагонда, пусть это будет просто суицид!

******
Бледно-зелёные облезлые стены, протëртый ботинками пол, столы из ДСП, гудящие жестяные коробки, люди с высушенными компьютером и пыльным воздухом глазами. Всë мешается, сливается в одну серую комковатую жижу. Как манная каша в детском саду.
Бррр. Желудок скрутило словно в стиральной машине. Как же хочется есть.
Всë плывёт. Хватаюсь за стол и грохаюсь задницей прямо в просиженное веками углубление в кресле.
Как же холодно. Отопление в это обветшалое с годами здание дают только к декабрю, поэтому каждый согревается как может: кто-то тащит сюда обогреватель, кто-то превращается в капусту, надевая сто слоëв одежды, а кто-то, как, к примеру, Васëк за столом левее — греется водочкой. Вон как его от тепла разморило, вторые сутки в отделении спит. Надо проверить, не завонял ли.
Сзади кто-то подходит. Я не вижу, даже шагов не слышу, но чувствую. Подрываюсь с места как кипятком ошпаренный:

"Хрена ли крадёшся!?"

Софочка сзади меня тоже дёргается и выпучивает свои оленьи глазки.
“Ой, это ты!” — становится как-то неловко. — “Прости что напугал, не выспался просто. Чего хотела?”
Отойдя от испуга, девушка подходит ближе. Тоненькие пальчики с обгрызанными ногтями нервно постукивают по железному корпусу компьютера:
“Тебя Олег Витальевич звал, просил срочно подняться”.
“А, хорошо, сейчас”. — Всё также неуклюже откланиваюсь и ухожу.

*****

Тик-так тик-так.
Круглые, в жëлтой окантовке часы отбивали половину десятого. В такт им, нервно постукивал пальцами по столу седой и лысеющий Олег Витальевич.

“Проходи, Серёжа, присаживайся”, — прокряхтел он, как только я переступил порог облезлого кабинета. — "Чай будешь?"

На дубовой столешнице, окружëнный стопками документов, стоит взмыленный чайник с белыми хлорированными разводами.
Олегталич наклоняется, берëт откуда-то из глубин стола фарфоровую чашечку с отколотой ручкой. Маленький рисунок белочки на дне почти не виден из-за царапин и несмываемого чайного следа.

“Доброе утро, Олег Витальевич, по какому поводу вызвали?” — плюхаюсь в кожаное кресло, подавив желание приложиться головой об исцарапанный стол.

"Да так, просто поболтать по душам. Давно мы с тобой наедине не общались. Ты пей, пей. — он протягивает мне голубую чашку с крутым кипятком и достаëт три пакетика, на выбор. — Как твои дела?"

"Сегодня утром обнаружили труп мальчишки. С экспертизой придётся повременить, криминалисты ещё не приступили, а Костик только через два дня из отпуска вернëтся".— беру чашку и едва дрожащей рукой окунаю пакетик с ромашковым чаем. С надеждой опускаю взгляд на вазочку от печенья, за десять лет уже приросшую к краю стола, но та оказывается пуста.

"О, прекрасно, что ты сам затронул эту тему! — старик застенчиво улыбнулся, попивая ещё не до конца заваренный чай. Рука, потянувшаяся к вазочке, вдруг отдернулась от нее и потянулась к лицу, потирая глубокую морщинку на высоком лбу. — У нас в отделении все либо заняты, либо полумëртвые. Думаю, ты понимаешь, к чему я клоню".

Вот же черт. Ну почему именно я?!
"У меня уже три дела, а вы хотите повесить ещё одно, до кучи?"

"Ты сам знаешь, больше некому. После кончины Женьки ты остался единственным, кто может это сделать. Кроме тебя, в вашем отделе больше нет дееспособных сотрудников".

"Понимаю"... — закрываю глаза ладонями, почти ложась на треклятый стол.

Память достаëт из пыльных ящиков воспоминания о друге. Женек был прекрасным человеком. Один из немногих оставшихся здесь, кто не забил на свои обязанности. Как же так всё повернулось?

Видимо, заметив моё полумертвое состояние, Олегталич придал своему голосу более теплые нотки: "Только ты уж, прошу тебя, не слишком увлекайся. Посидишь недельку, бумажки попишешь, по городу погуляешь, людей поспрашиваешь, так, для виду, а потом мы быстренько суицид ему оформим и дело с концом. Тамара уже и заключение подготовила". — Сюрпнув пару раз из своей чашки, он отложил ее в сторону.

"Главное, не перегружай себя. Но по городу погуляй! Бледнее моих портков, ты хоть спишь? И выспись заодно".
"Хорошо". — поднимаю голову и впервые за весь наш разговор смотрю Олегу Витальевичу в глаза. Усталые, скрытые за сотней морщин глазëнки.
Он тоже дерево. А точнее пень. Старый, трухлявый, уже давно переставший быть живым пень. Ни веточек ни листьев не разрастается из остатков его ствола. Из жизни в нем только поселившиеся в его утробе муравьишки-мысли. Прислушиваюсь. Слышу слабый звук. Пень тоже скрипит, но не от ветра, а скорее по привычке.

"Хорошо" — его голос эхом повторил мой уставший вздох. Ещё пару минут его пристальный взгляд блуждал по моему лицу, а после, потеряв фокус, устремился глубоко в собственные мысли:

"Тогда... можешь идти". — бормочет он, а после, слегка оживившись, добавляет:

"Не забудь погулять! Слышишь, это приказ! А то скоро жилы просвечивать будут!

Ещë раз заглянув Олегталичу в глаза, киваю, собираю себя в кучу и направляюсь к выходу.

Пора просыпаться.