Стая

Глава 1. Утро на керамзаводе

Ветер сушит кожу, жжет и без того красные глаза. Шум деревьев мешается с гулом в ушах. Я сам как дерево. Стою качаюсь тут под угрюмую болтовню криминалистов и звуки полицейских сирен. Трухлявое облезлое уставшее дерево с двумя глубокими дуплами вместо глаз. Мертвый полутруп, как и все в понедельник утром. Оживу только от живительного эликсира под названием кофе. Напиток богов. Будит, дает силы жить эту жизнь, наполняет желудок приятным теплом. Самое то для раннего подъёма.

Но сейчас в моём желудке нет ничего кроме раздражения и утреннего стакана воды. Пить воду натощак ведь полезно?

В разбитое окно влетает очередной поток ледяного ветра. Морщусь, потирая плечи. Да, середина ноября погодой не радует. Докуриваю сигарету и тушу об один из давно остановившихся станков.
“Ух ты ж!”
Ледяной металл неприятно обжигает пальцы.
Прямо над носом причина моего столь раннего подъёма, а следовательно, и раздражения.

Висит, болтается.
Голова в черных волосах опущена на узкую мальчишескую грудь в забавном оранжевом свитере.
Трогаю за руку. Ладошки синюшные, но не ледяные. Значит умер не так давно.
“Бедняга, — вздыхает подошедший ко мне Иваныч, старший криминалист. — Молоденький совсем, вся жизнь впереди. Была".
“Да. — Отвечаю, но не поворачиваюсь. Сил нет. — Ему лет четырнадцать, не меньше. В таком возрасте только с друзьями уроки прогуливать, да за девчонками бегать. А он вон, на заброшках зависает. Не та нынче молодежь пошла”.— смех сам вырывается из груди вместе с сухим кашлем.
Иваныч смотрит на меня странно, а потом тоже хихикает, только как-то вымученно.
Вы не подумайте ничего такого, я не злой человек и над чужой бедой издеваться не посмею никогда. Но в нашей профессии без смеха не выжить. Если будешь ко всему серьезно относиться, через годик работы с вот такими вот делами, сам в петлю полезешь.
“Как снимать то будем?” — спрашиваю, вытирая слезящиеся глаза.
“Да сейчас пацаны стремянку притащат, веревку срежем и вместе с трупом унесем.”
“Давайте только быстрее, меня уже всеми семью ветрами обдуло.”
О боги, пусть это будет просто суицид!

******
Бледно-зелёные облезлые стены, протëртый ботинками пол, столы из ДСП, гудящие жестяные коробки, люди с высушенными компьютером и пыльным воздухом глазами. Всë мешается, сливается в одну серую комковатую жижу. Как манная каша в детском саду.
Бррр. Желудок скрутило словно в стиральной машине. Как же хочется есть.
Всë плывёт. Хватаюсь за столешницу и грохаюсь задницей прямо в просиженное веками углубление в кресле.
Как же холодно. Отопление в это обветшалое с годами здание дают только к декабрю, поэтому каждый согревается как может: кто тащит сюда обогреватель, кто-то превращается в капусту, надевая сто слоëв одежды, а кто-то, как, к примеру Васëк за столом левее — греется коньячком. Вон как его от тепла разморило, вторые сутки в отделении спит. Надо проверить не завонял ли.
Сзади кто-то подходит. Я не вижу, даже шагов не слышу, но чувствую — кто-то крадётся. Подрываюсь с места как кипятком ошпаренный.
Софочка сзади меня тоже дёргается и выпучивает свои оленьи глазки.
“Ой, это ты!” — становится как-то неловко. — “Прости что напугал, не выспался просто. Чего хотела?”
Отойдя от испуга, девушка подходит ближе. Наманикюренная ручка нервно постукивает по железному корпусу компьютера:
“Тебя Олег Витальевич звал, просил срочно подняться.”
“А, хорошо, сейчас.” — Всё также неуклюже откланиваюсь и ухожу.

*****

Тик-так тик-так.
Круглые, в жëлтой окантовке часы отбивали половину десятого. В такт им, нервно постукивал пальцами по столу седой и лысеющий Олег Витальевич.

“Проходи, Серёжа, присаживайся”, — прокряхтел он, как только я переступил порог облезлого кабинета.

“Доброе утро, Олег Виталич, по какому поводу вызвали?” — плюхаюсь в кожаное кресло, подавив желание приложиться головой об исцарапанный стол.

“Сегодня утром на керамзаводе вы обнаружили труп мальчишки. Криминалисты ещё не приступили, а Костик только через два дня из больничного вернëтся”, — начал он, потирая глубокую морщинку на высоком лбу. — “У нас в отделении все либо заняты, либо полумëртвые. Думаю, ты понимаешь к чему я клоню”.
Вот же черт. Ну почему именно я?!
“Вы хотите, чтобы я расследовал его смерть?”

Начальник согласно кивнул головой:
“Ты сам понимаешь, больше некому. После кончины Женьки ты остался единственным, кто может это сделать”.

“Понимаю...” — закрываю глаза ладонями почти ложась на треклятый стол. Память достаëт из пыльных ящиков воспоминания о друге. Женек был прекрасным следователем и человеком. Один из немногих оставшихся здесь, кто не забил на свои обязанности. Как же так все повернулось?

“Конечно, для всех нас будет лучше если это будет очередное самоубийство, и не придётся ничего раскапывать. Но если что, постарайся раскрыть это дело. Ты ведь тоже когда-то был лучшим”.

“Хорошо”, — поднимаю голову и впервые за весь наш разговор смотрю Олегу Виталичу в глаза. Усталые, хмурые, скрытые за сотней морщин глазëнки.

Он тоже дерево. А точнее пень. Старый, трухлявый, уже давно переставший быть живым пень. Ни веточек, ни листьев не разрастается из остатков его ствола. Из жизни в нем только поселившиеся в его утробе муравьишки-мысли. Прислушиваюсь. Слышу слабый звук. Пень тоже скрипит, но не от ветра, а скорее по привычке.

“Тогда можешь идти.” — скрипнул пень.

Я вышел за дверь окутанный раздумьями.